К тому моменту, когда хлопнула входная дверь, впуская домой Марьяну Анатольевну, Варя сидела, молча уткнувшись в пса, опухшая от слез.

— Господи, Варя, — бросилась к ней мать с порога, не снимая ботинок на высоких каблуках. — Варя, что случилось? Варя?

Она что-то говорила, но Варя не понимала. Все происходящее доходило до нее словно через толстое одеяло, которым она укрылась от окружающего мира. Или словно через толщу воды. Она — на дне, а все остальные — далеко-далеко.

Марьяна Анатольевна подняла ее на ноги, поддерживая за плечи. Варя послушно стояла, пусть и не понимая зачем. В голове царила умиротворяющая пустота, которой хотелось поддаться, в которой хотелось раствориться. Лишь бы не видеть раз за разом Вику, выходящую из темноты, в одной только белой рубашке.

Марьяна Анатольевна завела Варю в ванну, усадила на край ванны, положив на него толстое махровое полотенце. Хотя Варя бы холода все равно не почувствовала. Белый свет лампочек резал глаза, болело саднившее горло, кажется, она сорвала голос. Но в остальном — приятное безразличие желанной пустоты.

Мама осторожно сняла с неё рубашку, покрытую темными разводами слез, смешанных с тушью. Потом достала из шкафа мягкую губку, намочила ее в тёплой воде, и стала умывать, постоянно приговаривая тонким голосом что-то невразумительное. Варя все равно ее не понимала. Больше всего ей хотелось лечь на коврик, а ещё лучше — в ванну, закрыть глаза и забыться сном без сновидений.

Ей удалось это сделать довольно скоро, как ни странно. Будто Марьяна Анатольевна читала ее мысли. А может, она просто видела, что ни на какие разговоры дочь не способна.

Мама завела ее в комнату, посадила на кровать. Достала из шкафа чистую пижаму в мутантского вида цветочек, состоящую из большой мягкой рубашки и длинных просторных штанов. Обычно Варя бы стала отбиваться от подобного одеяния. Сегодня только мазнула безразличным взглядом и послушно подняла руки, чтобы надеть рубашку.

Марьяна Анатольевна разобрала постель, откинула одеяло и уложила дочь на подушку. Потом поджала губы, вышла. Вернулась через несколько минут со стаканом воды в руке. Дала его Варе, а та, даже не глядя, послушно выпила, чуть поморщившись.

Жидкость была сладковатой и имела легкий привкус лекарств. Рот свело, но Варя проглотила, понимая где-то глубоко, там, где ещё сохранилась адекватность, что так надо. Выпила и легла щекой на прохладную подушку, радуясь, что можно закрыть глаза.

Кровать стала кружиться, идти волнами, будто Варя не в своей комнате, а где-то на море, качается в бушующих водах. Мягкими лапками стала охватывать дрема, накатывающая, словно прилив.

Варя ещё успела услышать, как мама говорит с кем-то, наверное, по телефону, говорит громко, а в голосе слышится страх, а потом волны унесли ее в долгожданную пустоту.

Проснулась Варя резко, неожиданно, без приятного перехода между сном и явью. Будто что-то вытолкнуло ее из липкой темноты, в которой не было снов и кошмаров.

Открыла глаза и поморгала, привыкая к темноте. По ощущениям она проспала немного, несколько часов. Значит, ещё ночь того же дня? Варя скосила глаза на тумбочку у кровати: стоял стакан с водой, рядом с ним лежала аскорбинка. Варя не смогла не улыбнуться. Конечно же, воду оставила мама. Она ведь знала, что после успокоительных она просыпается с жуткой жаждой. А аскорбинка — их старая шутка. Когда Варя была маленькой, она верила, что аскорбинка лечит все болезни. Правда, тогда аскорбинкой называли все подозрительно выглядящие горькие таблетки. На вопрос, почему одна аскорбинка вкусная, а другая — гадкая, мама пожимала плечами и говорила, что ее сделали из недозрелых апельсинов. А Варя верила.

В голове было мутно и туманно. Потрогала на себе пижаму — Варя такую бы ни за что не надела. Она даже не знала, что в ее шкафу есть такое непотребство. Нахмурилась, пытаясь понять, что случилось, а потом — внезапно, словно разбилось темное стекло и осыпалось осколками к ее ногам, — к ней пришло осознание.

Глеб.

От одной мысли стало осязаемо больно, будто кто-то вонзил в грудь двузубую вилку и несколько раз провернул. Варя зажмурилась, чувствуя, как на глаза снова наворачиваются слезы, и замотала головой, прогоняя мысли. Потом, понимая, что еще немного и снова впадет в буйство плача, представила, что кладет Глеба в картонную коробку, заклеивает ее скотчем и убирает в метафорической шкаф на чердаке ее разума. Пусть лучше побудет там.

Это немного помогло. Запретив себе думать о том, что случилось всего лишь несколько часов назад, Варя перевернулась на бок и подтянула подушку под щеку. Закрыла глаза, попыталась снова вернуться в благословенное ничто сна, но тот идти к ней отказывался. Промучившись еще минут пятнадцать, усиленно удерживая веки закрытыми, Варя сдалась и села на постели, откидывая одеяло. Тело требовало хоть какого-то движения.

Морщась от холодного пола, по которому шел ночной сквозняк, Варя вышла из комнаты. Сходила на кухню, попила воды, посмотрела задумчиво на шоколадку, но есть не хотелось. Вообще. Симптомы были знакомые, но насиловать организм и делать то, чего ей совсем не хотелось, Варя не стала. Потом ее все равно заставят поесть, а пока — пока можно было и попотворствовать своим неврозам.

Ноги сами несли ее вглубь коридора. Пустота, поселившаяся внутри, требовала чего-то, чего-то неопределенного. Пока Варя лениво размышляла, что же такое хочет ее усталая душа, как ноги донесли ее до простой двери без опознавательных знаков. Двери, которая всегда была закрыта, а в комнату, что скрывалась за ней, входила только уборщица.

Не отдавая отчета в своих действиях, Варя протянула руку и дотронулась до ручки. Она была холодной, металлической, гладкой. Короткий выдох — и Варя нажимает на нее, а где-то в отдалении проскальзывает удивление.

Дверь открылась с легким скрипом. В нос ударил запах пыли, который царил во всех заброшенных помещениях. Пусть комната не была заброшена в прямом смысле этого слова, но кратких визитов уборщицы было явно недостаточно для того, чтобы сохранить внутри уют жилого дома. Варя поморщилась, все же делая глубокий вдох, и вошла внутрь, мягко затворяя дверь за собой.

Дыхание перехватило. Варя прислонилась спиной к двери и закрыла глаза, медленно считая про себя. Она и сама не понимала, зачем зашла в эту комнату. Она не делала этого пять лет и могла бы не заходить ещё пять. И все-таки, что-то заставило ее подойти и открыть дверь.

Постепенно дыхание пришло в норму. Сердце выровняло ритм, не стуча, словно пытаясь сломать рёбра и вырваться наружу. Дерево за спиной медленно нагревалось и уже не холодило спину и затылок. Варя легонько стукнула головой по нему, убеждаясь, что она действительно стоит здесь, и что это все не сон. Ей ведь действительно могло все это сниться. И сквозняк на полу, холодящий босые ноги, и тупая боль в груди, скорее придуманная, нежели реальная. Ведь сердце — это только мышца, которая качает кровь по телу. Оно не может разбиться, не может болеть из-за глупости. Ведь не может же?

Варя сделала глубокий вдох и открыла глаза.

Комната Алины была такой же, какой она ее помнила. Те же бледно-розовые, почти белые обои, тот же толстый темный ковёр на полу, мягкий на вид, но на самом деле жесткий. Когда-то давно Алина на нем упала, споткнувшись о сумку, и стёрла колени до крови. На самом деле ковёр был густого розового цвета, темного, почти фиолетового, но в ночной темноте он казался чёрным. Варя сглотнула.

Слева у стены стояла кровать, деревянная, со столбиками, на которых были повязаны разноцветные ленточки. Ленточки повязала Варя на последний день рождения Алины. Она прокралась ночью, специально дождавшись, пока сестра уснёт, и повязала бантики, криво и косо, но Алине так понравилось, что она отказалась их снимать вообще.

На одном конце на пушистое покрывало были накиданы маленькие подушечки, а с другой стороны, занимая почетное место у изголовья, сидел облезлый медведь. Вид у него был… жуткий, если не сказать иначе. Когда-то густая шерсть кое-где облезла, вместо глаз были выпуклые пуговицы, друг другу не подходящие, левая лапа была пришита грубыми чёрными нитками, ярко выделявшимися на сероватом меху. Таким он был ещё при Алине, и та отказывалась его выкидывать. Каждую ночь она засыпала только с этим медведем в обнимку и впадала в крик сразу же, когда мама предлагала купить ей другого, нормального медведя. И теперь Алины уже давно не было, а медведь все также ждал ее. Варя сморгнула слезы и отвернулась.