Софья Карловна Буксгевден, фрейлина императрицы Александры Федоровны, в течение пяти лет находилась при дворе и очень хорошо знала четырех царских дочерей. Она последовала за царской семьей в сибирскую ссылку в 1917 году, но не получила разрешения жить с ними в губернаторском доме в Тобольске. Баронесса не видела никого из членов семьи до мая следующего года, когда цесаревича Алексея с сестрами отправили в Екатеринбург и ей разрешили их сопровождать. В Екатеринбурге большевики отпустили ее на свободу и приказали уехать. В настоящее время, как удалось обнаружить эмигрантам, баронесса жила в Хеммельмарке в качестве гостьи принцессы Ирены Прусской. Кто-то должен был за ней поехать.
Тем временем Высший монархический совет отыскал Зинаиду Сергеевну Толстую, подругу императрицы, жившую до революции в Царском Селе и часто бывавшую в Александровском дворце. Если фройляйн Унбекант та, за кого она себя выдает, рассуждали эмигранты, она наверняка помнит «Зину». Госпожа Толстая с дочерью и капитан фон Швабе с еще одним офицером-монархистом капитаном Степаном Андриевским прибыли утром в Дальдорф. Там их встретил главный врач Елизаветинской больницы доктор Винике, лечивший фройляйн Унбекант в 1920 году. Швабе уговорил его выступить в качестве посредника на переговорах с врачами Дальдорфа, но в клинике никто не оказал никакого сопротивления требованиям эмигрантов. Сам директор Дальдорфа, побеседовав с Винике, просто попросил одну из сестер привести фройляйн Унбекант в приемную.
«Прошло около четверти часа, – вспоминал Швабе. – Наше напряжение возрастало. Наконец вернувшаяся сестра объявила, что фройляйн Унбекант не желает выходить».
В таком случае, сказал директор, эмигрантам придется самим к ней подняться.
Они застали ее в обычном положении, лицом к стене, с головой, накрытой одеялом. Швабе приблизился к ней первым. «Не нужно бояться, – сказал он мягко. – Здесь ваши друзья».
Ответа не последовало. По данному Швабе знаку подошли Зинаида Толстая с дочерью и прошептали: «Танечка», – ласкательное имя великой княжны Татьяны. Фройляйн Унбекант медленно повернулась к ним, всё еще закрывая одеялом низ лица. Ободренные этой реакцией Толстые достали фотографии царской семьи в Тобольске, икону и подписанные фотографии императрицы Александры и ее дочерей.
«Глядя на фотографии, неизвестная заплакала, – сообщает фон Швабе. – Несколько раз, склоняясь над ней, Толстые просили ее сказать им хоть словечко». Она молчала. Она продолжала молчать и когда капитан Андриевский «в состоянии крайнего возбуждения» подбежал к кровати с криком: «Ваше высочество! Ваше высочество!» Швабе был в ужасе. Все остальные пациенты в палате застыли, наблюдая эту сцену. «Они вас могут услышать!» – пытался остановить его Швабе, но Андриевский не обратил на него внимания. «Ваше высочество!» – снова закричал он.
«Поскольку было невозможно убедить неизвестную открыть лицо, – продолжает Швабе, – дамы и капитан Андриевский попытались сделать это силой. Неизвестная отчаянно сопротивлялась. Доктор Винике, присев у постели, успокоил ее. Всё в порядке, говорил он, всё хорошо, с ней ничего не случится. Он осторожно открыл ей лицо. Неизвестная не сопротивлялась… На лице у нее выступили красные пятна; на глазах были слезы. Все смотрели на нее пристально и пришли к выводу, что она действительно великая княжна Татьяна… Единственное, смутившее их обстоятельство, был небольшой рост неизвестной».
Всё это происходило под видом величайшей секретности. Каждый раз, когда один из эмигрантов подходил к постели фройляйн Унбекант, другой отходил в сторону «отвлечь сестер». Сестрам всё это надоело. Что с этими людьми, спрашивали они доктора Винике. Неужели они настолько бесчувственны, что не понимают, как напугана эта женщина? Ее пытают, и это следует прекратить.
Фройляйн Унбекант всё еще плакала. Дочь Зинаиды Толстой села и гладила ее волосы. Фройляйн Унбекант взяла ее за руку, стиснула. «Дамы и особенно капитан Андриевский хотели снова открыть ей лицо, – говорил Швабе, – но я и доктор Винике настояли, чтобы ее оставили в покое».
Вечером этого дня в штаб-квартире Высшего монархического совета Зинаида Толстая рассказала Маркову-второму об увиденном и заявила, что остается одно: кто-то должен привезти в Берлин баронессу Буксгевден.
Капитан Андриевский ближайшим поездом отбыл в Хеммельмарк.
Швабе тем временем всё еще переживал события дня. В его намерения никогда не входило «пытать» неизвестную. Марков спросил его, есть ли кто, кому фройляйн Унбекант доверяет, кто мог бы помочь ей успокоиться и склонил бы ее к сотрудничеству. Внезапно Швабе вспомнил Клару Пойтерт. Клара посещала фройляйн Унбекант всё это время, приносила ей газеты, еду и всякую всячину, болтала с ней о жизни за стенами клиники и всячески ее подбадривала. Если кто-то мог им помочь, так это Клара. Вечером Швабе пригласил ее к себе и рассказал о своих планах. Должен состояться еще один визит в Дальдорф, сообщил он ей, очень важный визит, и Совет был бы очень признателен, если бы Клара посетила фройляйн Унбекант и подготовила ее.
Поздно вечером 11 марта в Берлин прибыла баронесса Буксгевден: миссия капитана Андриевского в Хеммельмарке увенчалась успехом. Марков-второй составил план: на следующее утро в 9.30 Клара Пойтерт отправится в Дальдорф и сообщит фройляйн Унбекант о том, что к ней прибудут посетители и она должна вести себя соответственно. В 10 часов приедет баронесса Буксгевден с капитаном фон Швабе и Зинаидой Толстой. Таким образом, встреча будет благопристойной, дружеской и, предположительно, решающей. Но, прибыв на квартиру Андриевского рано утром в субботу, Швабе обнаружил, что у баронессы Буксгевден на этот счет свои планы. Она была категорически против участия Клары Пойтерт и самого Швабе. Она решила отправиться в Дальдорф одна и решение свое исполнила. Швабе не верил своим ушам. «По неизвестным причинам, – писал он впоследствии, – Андриевский пытался помешать мне поехать. Считая свое присутствие необходимым, я всё же отправился…»
В Дальдорфе Швабе нашел баронессу Буксгевден и Зинаиду Толстую, в волнении расхаживающих по приемной. Баронесса громогласно настаивала, чтобы фройляйн Унбекант привели к ней. Когда это не получилось, о чем Швабе мог бы предупредить ее заранее, баронесса приказала Швабе остаться в приемной и «задержать» Клару Пойтерт, если та появится. Затем она и Зинаида Толстая вместе вошли в палату «Б».
Никто никогда не узнал, что там произошло в те несколько минут, которые баронесса Буксгевден провела в палате в первое свое посещение. Всё, что мог рассказать об этом Швабе, это то, что баронесса вышла из комнаты, постоянно меняясь в лице, то краснея, то бледнея. Баронесса была явно «возбуждена, – писал он, – однако она сказала, что это не великая княжна». Зинаида Толстая упрашивала ее вернуться в плату и взглянуть еще раз, по крайней мере подольше, прежде чем принять такое важное решение. Наконец баронесса согласилась с большой неохотой. На этот раз Швабе за ней последовал.
К тому моменту приехала Клара Пойтерт и, никем не замеченная, проскользнула в палату. Фройляйн Унбекант, сидя в постели, возбужденно с ней разговаривала. Но, увидев баронессу Буксгевден, она стремительно закрылась одеялом и упорно отказывалась открыть лицо. Баронесса обращалась к ней по-русски, по-английски, по-французски; она называла ее «дорогая»; пыталась показать кольцо, принадлежавшее «мама», – «но никакими усилиями не удавалось ее уговорить». Рассерженная баронесса встала, сорвала с фройляйн Унбекант одеяло и вынудила ее подняться на ноги. Оглядев ее с головы до ног, она изрекла свой вердикт: «Она намного ниже ростом Татьяны».
Фройляйн Унбекант снова бросилась в постель. Баронесса вышла. За порогом комнаты, по словам Швабе, она «снова заявила, что это не великая княжна, но добавила, что некоторое сходство имеется».
На тот момент этим всё кончилось. К величайшему огорчению фон Швабе, безоговорочный результат этой конфронтации был истолкован Высшим монархическим советом как отрицательное доказательство. «Внезапно все они потеряли интерес», – жаловался он. Никто не хотел больше слышать о фройляйн Унбекант или вновь встречаться с ней. Швабе дали понять, что его дальнейшие усилия установить личность фройляйн Унбекант могут привести к «политическим осложнениям». «Когда я указал, что она все-таки несчастная русская женщина, которой следует помочь, – вспоминал Швабе, – никто не выразил такой готовности. Даже Российский благотворительный комитет никак не отозвался».
