Через шесть недель после того, как Клара Пойтерт подняла крик, фройляйн Унбекант подозвала сестер к своей постели. Они никогда еще не видели ее в таком возбуждении. «Это шпионаж, – кричала она. – Что известно врачам? Всё это попадет в газеты. Газеты!» Фройляйн Унбекант произнесла это слово с душевной мукой. Потом, как вспоминала одна из сестер, «она спросила меня в сильном волнении, правда ли, что она похожа на одну из царских дочерей с фотографии, и добавила: “Эта фотография могла погубить меня!” Я подтвердила сходство, но сказала, что фройляйн Унбекант выглядит старше, чем девушка на снимке. На что она сказала: “Да, это из-за отсутствия зубов…” Потом она спросила: “Сколько, вы думаете, мне лет?” Когда я ответила, что около тридцати, она засмеялась: “Нет, я не такая старая”».
Сестра воспользовалась удобным моментом. Взяв «Берлинер Иллюстрирте», она указала на девушку, на которую так походила фройляйн Унбекант, и спросила: «Как ее зовут?»
Без малейшего колебания пациентка отвечала: «Анастасия».
Зимой 1922 года в Германии находилось почти полмиллиона русских эмигрантов. Более ста тысяч обосновались в Берлине, превратив его в крупнейшую русскую колонию. В городе были русские магазины, русские рестораны, церкви, театры, клубы, газеты, благотворительные организации и кинотеатры. Там было и бессчетное количество политических объединений – монархистских, демократических, социалистических, даже коммунистических. Под эгидой германского Союза эмигрантов – единственной организации, которой Веймарским правительством было дано право представлять лишенных отечества людей, группы самой разнообразной политической ориентации устраивали свои собрания и строили планы на будущее. В то время большинство изгнанников верили, что советский режим не продержится долго, и хотели быть готовыми к моменту его падения. Никто не выражал большей готовности, чем те, кто меньше всех понял русскую революцию: монархисты.
В численном отношении монархисты не составляли большинство в эмигрантских политических кругах. Они даже не составляли единую партию. В своем собственном представлении, однако, и в представлении тех, в чьей стране они жили, монархисты были душой эмиграции, хранителями православия, символом, буквально всем тем, что называлось Святой Русью. В мае 1921 года в баварском городе Бад-Райхенхалле был созван конгресс монархистов для обсуждения вопроса о наследнике трона. Сам по себе факт созыва этого конгресса фактически означал признание того, что Николая II, его сына, цесаревича Алексея, и брата, великого князя Михаила, не было в живых, но ни один член семьи Романовых не явился в Бад-Райхенхалль подтвердить молчаливое согласие на этот счет. Это был тяжелый удар для конгресса, тем более что ряды монархистов уже были серьезно расколоты по вопросу о престолонаследии.
В чрезвычайных обстоятельствах революции и эмиграции проблема персоны следующего русского царя выходила за пределы чисто династических соображений. Во Франции внушительный великий князь Николай Николаевич пользовался полной преданностью остатков императорской армии, чьим главнокомандующим он некогда являлся; в то время как в Германии, в Кобурге, двоюродный брат Николая II Кирилл Владимирович готов был заявить свои права на престол. Речь шла о выборе между популярностью и международной известностью, на что опирались сторонники Николая Николаевича, и законностью, которую отстаивал Кирилл вместе с правыми радикалами.
Оказавшиеся в затруднительном положении, делегаты в Бад-Райхенхалле смогли решить только два вопроса. Во-первых, должен быть создан «Высший монархический совет» со штаб-квартирой в Берлине под руководством Николая Евгеньевича Маркова, внимательного и умного бывшего члена Государственной думы, известного в эмигрантских кругах как «Марков-второй». Было также решено, что будущий царь должен быть из семьи Романовых, то есть, что не должно быть создано новой династии. Выражались горячие надежды, что выбор осуществят не монархисты, а уцелевшие члены семьи. Объявив эти решения, делегаты разъехались по городам и весям Европы, чтобы пререкаться, интриговать друг против друга, составлять хартии и манифесты и дожидаться избрания престолонаследника.
Почти год спустя, в воскресенье 6 марта 1922 года, капитан Николай Адольфович фон Швабе, молодой русский эмигрант прекрасной наружности и с безупречной военной выправкой, сидел во внутреннем дворике русской посольской церкви на Унтер-ден-Линден, торгуя монархической литературой. До революции фон Швабе был капитаном гвардии и служил в личной охране вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Теперь в Берлине он стал управляющим «Двуглавого орла», профашистского яростного антисемитского правого органа Высшего монархического совета. Капитан фон Швабе имел обыкновение приходить в церковь каждый день для распространения изданий Совета: наспех написанные истории гражданской войны, новые призывы к оружию, религиозные трактаты и памятные фотографии царской семьи. В тот день высокая нервная женщина, «очень бедно одетая», подошла к его столу и начала рыться в разложенном товаре. Прошло довольно много времени, прежде чем она спросила по-немецки: «Что вы делаете с этими фотографиями?»
Швабе был озадачен. Странно было видеть в церкви немку, да еще явно проявлявшую интерес к русской печатной продукции. Он сказал женщине, что работает в монархическом издательстве. «Она рассматривала фотографии царской семьи, – вспоминал Швабе, – а затем обратилась ко мне с вопросом: “Могу я вам доверять?”»
Это была Клара Пойтерт. «Она явно хотела мне что-то сказать», – продолжал Швабе. Но испытание для него еще только начиналось. Клара желала знать: предан ли он трону, походят ли на себя царские дочери на фотографиях, как он относится к евреям. Недоумевающий Швабе отвечал, что торгует антисемитскими материалами и «из этого можно сделать выводы о его отношении». В доказательство Швабе достал из-под воротника маленькую металлическую свастику, которую он носил на шее.
К тому времени служба закончилась, и двор наполнился людьми. Кларе Пойтерт пришлось подождать с ее рассказом. Когда она, наконец, закончила свое повествование, то и дело прерываемое покупателями, капитан был поражен. «В психиатрической больнице, под Берлином, находится женщина, очень похожая на великую княжну Татьяну. Я сама убеждена, что это она. Я так считаю по ее манерам, благородным чертам лица и форме рук». Сейчас, глядя на фотографии царских дочерей, Клара еще более укреплялась в своем убеждении. «Да, – воскликнула она. – Это она. Какое сходство!» Конечно, капитан фон Швабе,
приближенный вдовствующей императрицы, мог бы лучше разобраться. Почему бы ему не съездить в Дальдорф и самому не убедиться?
Швабе желал услышать больше, но псаломщик уже готовился запирать ворота. Да, отвечал он Кларе, собирая свой товар, он съездит в Дальдорф. Он побывает там в ближайший день для посещений и ни слова не скажет врачам. Он понимает, «кто они такие», и они попытаются посадить под замок его самого, если узнают, зачем он приехал. И, конечно, он понимает, что великая княжна «очень застенчива и всех боится». Швабе и Клара обменялись адресами, и она ушла. Но, уходя, она обернулась: «Вы сделаете что-нибудь?»
Да, повторил Швабе, он, конечно, что-нибудь сделает.
Впоследствии капитан фон Швабе охарактеризовал этот разговор как «странный». Он имел в виду при этом не только известие о «великой княжне». Сама Клара Пойтерт вызывала у него недоумение. Всё в ней было странно: внешность, нервозность, мешковатое платье, обвислая шляпа, наконец вовлеченность в исключительно российскую проблему. У Швабе были основания подозревать провокацию хотя бы потому, что было уже много подобных случаев. За четыре года после исчезновения в Екатеринбурге царской семьи «великие княжны» появлялись по всему миру. Только прошлой осенью в Париже возникла некая мадемуазель Бердич, называвшая себя великой княжной Анастасией. Ее никто не принял всерьез, но при всем при том неразбериха не прекращалась. И вот появилась еще одна претендентка. Швабе не был уверен, что ему следует делать.
