Это были годы сражений и воодушевления, в которые он чувствовал себя героем, когда он посещал людей высокого ранга, спал в дорогих гостиницах, элегантно одевался, питался в лучших ресторанах, встречался с красивейшими и благосклонными к нему женщинами. Абу Ахмид умел должным образом вознаграждать своих самых смелых и доблестных воинов.

Затем неожиданно настал день, когда вид крови и постоянные опасности подорвали его нервную систему, и Хуссейни оказался в глубоком кризисе. У него была договорённость с Абу Ахмидом: он будет сражаться только до тех пор, пока у него достанет сил и мужества. Таким образом, однажды ночью Хуссейни сел на самолёт и улетел с фальшивыми документами сначала в Париж, где завершил своё обучение но коптскому языку, а затем в Соединённые Штаты. Минуло почти шестнадцать лет, и Абу Ахмид ни разу никоим образом не подавал признаков жизни. Он канул в небытие. Сам же Хуссейни забыл всё, зачеркнул свою прошлую жизнь, как будто она никогда и не существовала.

Он больше не следил ни за действиями своего движения, ни за жизнью своей родины. Хуссейни влился в новое общество, погрузился в исследования, в безмятежную и мирную жизнь верхнего слоя среднего американского класса. У него появилась любовница, он обзавёлся хобби, заинтересовался баскетболом и американским футболом.

Единственная память, которую Хуссейни сохранил, была о потерянном сыне — Саиде. Его портрет всегда стоял на рабочем столе отца, и каждый уходящий день он представлял себе, как бы он рос, сначала появился бы первый пушок над верхней губой, затем произошла бы ломка голоса — из подросткового в голос мужчины. В то же время Хуссейни продолжал ощущать себя отцом этого малыша на фотографии, который никогда не вырастет, и оттого чувствовал себя некоторым образом всегда молодым.

Поэтому он никогда не проявлял желания ни жениться, ни обзаводиться другими детьми. Затем, однажды, внезапно вернулись все призраки его прошлого вместе с фотографией юноши, в котором Хуссейни немедленно признал своего сына, но всё ещё был не в состоянии осознать это и поверить в это.

Он направился к шкафчику, чтобы принять транквилизатор, но в этот момент зазвонил его мобильный телефон. Хуссейни пошёл ответить на звонок.

— Салям алейкум, Абу Гадж, — произнёс тот же металлический голос, слегка искажённый при передаче. Он тоже звонил с мобильного. — Все ослы осёдланы. Мы готовы ехать на рынок.

— Хорошо, — ответил Хуссейни. — Я передам сообщение.

Он выждал несколько минут, всё ещё размышляя, каким образом ему выкрутиться из этой ситуации, зачеркнуть всё, и прошлое, и настоящее, вернуться к своей спокойной жизни американского профессора или, возможно, умереть. Но как Хуссейни ни ломал голову, ему не удавалось найти пути побега. Увидит ли он когда-нибудь колонны Апамеи, бледные на восходе и красные на закате, как пылающие факелы?

Снаружи небо было серым, серой была улица, и дома тоже, и будущее его было окрашено в серый цвет.

В этот момент зазвенел входной звонок, и он подпрыгнул от неожиданности: кто бы это мог быть в такой час? Нервы у него совершенно сдали, и Хуссейни был не в состоянии держать в узде свои чувства, а ведь когда-то (когда?) он был Абу Гаджем, машиной-убийцей, неумолимым роботом.

Он подошёл к двери и спросил:

— Кто там?

— Это Салли, — робко прошелестел почти детский голосок. — Я шла домой и увидела зажжённый свет: можно зайти?

Хуссейни вздохнул с облегчением: это была его подруга-секретарша. Они не встречались с ней уже несколько дней.

— Располагайся, — не без смущения предложил он ей.

Девушка села. Она была пышной блондинкой с большими голубыми глазами, которые сейчас смотрели на него с некоторым изумлением.

— Ты давно не даёшь знать о себе, — с некоторой запинкой произнесла она. — Я чем-то обидела тебя?

— Нет, Салли. Ты не сделала мне ничего дурного. Это моя вина. Я сейчас переживаю трудный период.

— Может быть, ты болен? Я могу помочь тебе?

Хуссейни нервничал: он знал, что должен немедленно передать сообщение, и невольно бросил взгляд на часы. Девушка почувствовала себя униженной, и её глаза наполнились слезами.

— Это совсем не то, что ты думаешь, Салли, я должен принимать лекарство через определённые промежутки времени, поэтому и посмотрел на часы... Верно, я плохо себя чувствую...

— Что с тобой? Я могу что-нибудь сделать для тебя?

— Нет, — покачал головой Хуссейни, — ты ничего не сможешь сделать. Никто ничего не сможет сделать, Салли. Это проблема, с которой я должен справиться сам.

Она подошла к нему и с нежностью погладила его по щеке:

— Омар... — Но Хуссейни словно оцепенел.

— Извини, но я не чувствую себя...

Он наклонил голову, пытаясь скрыть слёзы.

— Я не буду звонить тебе некоторое время, Салли, но не сердись на меня... Я дам знать о себе, как только почувствую себя лучше...

— Но я могла бы... — продолжала настаивать девушка.

— Нет, так будет лучше, поверь мне. Я должен выйти из этого состояния сам, своими силами... А теперь иди домой и ложись спать, уже поздно.

Девушка утёрла слёзы на глазах и ушла. Хуссейни с порога проследил за тем, как она села в автомобиль, затем закрыл дверь, взял мобильный телефон и набрал номер. Прослушав вступительную фразу автоответчика, он оставил сообщение: Все ослы осёдланы. Погонщики готовы идти на рынок.

Хуссейни ещё раз взглянул на личико ребёнка на фотографии, и в этот момент ощутил, что тот снаряд, который столько лет назад разрушил его дом, вновь взорвался в этот момент, разорвав на куски его сердце. Он уже больше не осознавал, кем он является и что он делает; единственное, что он был в состоянии постичь, так это то, что он любой ценой должен двигаться вперёд: рано или поздно его истинная сущность будет вынуждена выйти из укрытия и броситься в сражение. На той или другой стороне.

Его взгляд упал на компьютер, и ему на ум пришёл его коллега Уильям Блейк. Он включил компьютер и связался с Интернетом в поисках поступлений по электронной почте. Он тотчас же нашёл пару сообщений от коллег и последнее — от Уильяма Блейка. Написанное иероглифами.

Перевод мог звучать примерно так:

Фараон песков покажет мне свой лик, прежде чем зайдёт солнце сегодняшнего дня. И перед заходом хочу знать его имя. Это имя прибудет к тебе через двенадцать часов. Но ты тем временем ищи потерянный папирус.

В сообщении было указано точное время, и Хуссейни посмотрел на часы: послание было отправлено приблизительно в шесть утра по местному времени в Израиле. Следующее сообщение прибудет завтра до полудня по чикагскому времени. Придётся оставить компьютер включённым: тогда он моментально будет видеть сигнал о поступлении почты и сможет немедленно передать ответ Блейку.

Тем временем Хуссейни попытался составить ответ-подтверждение Блейку для отсылки, надеясь, что тот сможет истолковать его следующим образом:

Буду дома через двенадцать часов. Ищу утерянный папирус.

Он отослал сообщение, затем попытался вернуться к своей работе, но ему стоило огромных усилий вновь сконцентрироваться на ней. Когда Хуссейни закончил, то был вынужден констатировать, что ему потребовалось вдвое больше времени по сравнению с тем, что он обычно затрачивал на проверку полудюжины контрольных. Часы показывали почти одиннадцать, а у него до сих пор не было и крошки во рту. Вместо ужина он принял две таблетки маалокса и одну — транквилизатора, надеясь, что заснёт.

Хуссейни лёг в постель, провалившись в беспокойный и прерывающийся сон, как только снотворное начало оказывать своё действие, и оставался в этом состоянии мучительной дремоты почти пять часов. Затем перешёл в состояние полусна-полубодрствования, часто поворачиваясь с боку на бок в поисках наиболее удобного положения, которое позволило бы ему вернуть сон. Но из мира снов до него доносился настырный сигнал: похоже было на то, что кто-то звонил в дверь. Ему никак не удавалось понять, то ли этот звук исходит, как он внутренне надеялся, из сна, то ли является реальным.