На другом конце катка рабочие холодильной установки, задыхаясь, с трудом выползали на свежий воздух: вентиляция вышла из строя, и они, обессилев, падали как подкошенные вокруг ледяного поля.

Шик застыл в оцепенении, сжимая в руке конек, и глядел в ту сторону, где только что исчез Колен. Из-под двери кабины номер сто двадцать восемь медленно сочилась тоненькая струйка пенистой крови, и этот красный сироп стекал на лед тяжелыми дымящимися каплями.

Он бежал что было духу, и люди перед его глазами медленно наклонялись, словно подбитые кегли, и с сухим звуком валились на мостовую.

Колен бежал, бежал, а острый угол горизонта в просвете между домами летел ему навстречу. Под ногами у него была темень, бесформенная куча черной ваты, и небо, лишенное цвета, косо давило сверху, еще один острый угол, потолок, а не небо, он бежал к вершине пирамиды, к ней притягивало его сердце менее темные участки ночи, но ему оставалось пробежать еще три улицы.

Хлоя, спокойная, даже какая-то просветленная, лежала на их огромной кровати. Глаза ее были открыты, только дышала она затрудненно. Ализа сидела возле нее, Исида на кухне помогала Николя готовить подкрепляющий напиток по рецепту Гуффе, а мышка своими острыми зубками измельчала семена трав для отвара.

Но Колен не знал всего этого, он бежал, ему было страшно, неужели мало того, думал он, что мы всегда вместе, неужели еще надо, чтобы душа замирала от страха, быть может, несчастный случай, она попала под машину и лежит теперь на кровати, а я не смогу ее увидеть, меня не пустят к ней, неужели вы думаете, что я боюсь увидеть мою Хлою, вам все равно меня не удержать: нет, Колен, не входи. А может быть, это только ушиб и все обойдется, а завтра мы вместе пойдем в Булонский лес, к той скамейке, я держал ее руку в своей, и ее волосы касались моих волос, ее подушка благоухает… Я всегда хочу лечь на ее подушку, сегодня вечером мы снова из-за нее подеремся, моя кажется ей слишком жесткой, она даже не проминается под ее головкой, и потом я все-таки ложусь на свою подушку, и она источает аромат ее волос. Никогда больше я не буду его вдыхать…

Тротуар вздыбился перед Коленом. Он одолел его гигантским прыжком, одним духом взбежал на второй этаж, открыл дверь, все было тихо и спокойно, он не увидел ни незнакомых людей в черном, ни священника, мир и покой исходили от серо-голубого рисунка ковра. Николя сказал: «Это пустяки», – а Хлоя улыбнулась: она была счастлива увидеть его вновь.

Теплая рука Хлои доверчиво лежала в руке Колена. Хлоя смотрела на него, и ее светлые чуть удивленные глаза вселяли спокойствие. А вокруг антресолей, на полу их комнаты столпились заботы, остервенело пытаясь задушить друг друга. Хлоя ощущала в своем теле, в своей грудной клетке какую-то неведомую ей злую силу, чье-то недоброе присутствие и не знала, как ей с этим совладать, она время от времени кашляла, чтобы хоть немного потеснить противника, вцепившегося в ее плоть. Хлое казалось, что каждым глубоким вздохом она живьем отдает себя во власть коварного, полного глухой ярости врага. Грудь Хлои едва вздымалась, прикосновение гладких простынь к ее длинным голым ногам почему-то успокаивало. Сгорбившись, Колен сидел рядом и глядел на нее. Темнело, сумерки сгущались концентрическими кругами вокруг светящегося венчика лампы, вмонтированной в стену у изголовья кровати и прикрытой круглым плафоном из матового хрусталя.

– Давай послушаем музыку, Колен, – сказала Хлоя. – Поставь одну из твоих любимых пластинок.

– Это утомит тебя, – ответил Колен, словно издалека.

Он плохо выглядел. Сердце заполонило всю его грудь, только сейчас он это заметил.

– Ну, пожалуйста, прошу тебя, – сказала Хлоя.

Колен встал, спустился по маленькой дубовой лесенке и зарядил проигрыватель пластинками. Динамики были во всех комнатах. Он включил тот, который висел в спальне.

– Ты что поставил? – спросила Хлоя.

Она улыбнулась. Она сама знала.

– Помнишь? – спросил Колен.

– Помню…

– Тебе больно?

– Не очень…

При впадении реки в море всегда есть порог, который трудно преодолеть, где кипит вода и в пене кружатся обломки затонувших кораблей. Воспоминания нахлынули из темноты, натолкнулись на барьер между ночью за окном и светом лампы и то погружались в глубину, то выныривали на поверхность, оборачиваясь либо белесым брюшком, либо серебристой спинкой. Хлоя слегка приподнялась.

– Сядь ко мне…

Колен подошел к ней и лег поперек кровати, так что Хлоя могла положить голову на сгиб его левого локтя. Кружева тонкой ночной рубашки рисовали причудливые узоры на ее золотистой коже, трогательно набухшей у основания грудей. Хлоя пальцами стиснула плечо Колена.

– Ты не сердишься?..

– На что?

– На то, что у тебя такая глупая жена…

Колен поцеловал Хлою в ямочку ее доверчивого плеча.

– Спрячь руку, моя милая Хлоя, ты простынешь.

– Мне не холодно. Слушай пластинку.

В игре Джонни Ходжеса было что-то возвышенное, необъяснимое и абсолютно чувственное. Чувственность, так сказать, в чистом виде, освобожденная от всего телесного.

Под воздействием музыки все углы комнаты округлились. Колен и Хлоя лежали теперь в центре некоей сферы.

– Что это? – спросила Хлоя.

– The Mood to be Wooed, – ответил Колен.

– Я это почувствовала, – сказала Хлоя. – А как же доктор войдет в комнату такой формы?

Николя открыл дверь. На пороге стоял доктор.

– Я доктор, – сказал он.

– Не угодно ли вам проследовать за мной? – И Николя повел доктора по коридору. – Вот, – произнес Николя, когда они оказались на кухне, – отведайте и скажите свое мнение.

В большом сосуде из остекленевшего кремне-содо-кальциевого соединения отстаивалось варево весьма своеобразного цвета: оно отливало как пурпуром Кассиуса, так и зеленью рыбьего пузыря, но при этом со слабым оттенком синеватого хрома.

– Что это такое? – спросил доктор.

– Отвар, – объяснил Николя.

– Это я вижу, но для чего он?

– Для бодрости.

Доктор поднес сосуд к носу, осторожно понюхал, воодушевился, снова понюхал, но уже со смаком, попробовал, потом залпом выпил и схватился обеими руками за живот, уронив при этом саквояж с инструментами для врачевания.

– Ну как, действует? – поинтересовался Николя.

– Ух! – крякнул доктор. – Это вещь!.. Сдохнешь!.. Вы ветеринар?

– Нет, – сказал Николя, – повар. Одним словом, сработало?

– В некотором роде. Я чувствую такой прилив сил…

– Теперь пройдите, пожалуйста, к больной. Вы продезинфицированы!

Доктор двинулся, но почему-то в обратном направлении. Судя по всему, ноги перестали его слушаться.

– О! – воскликнул Николя. – Гляди-ка!.. А вы в состоянии осмотреть больную?

– Видите ли, мне хотелось узнать мнение своего коллеги, поэтому я попросил прийти профессора д’Эрьмо.

– Все ясно. Тогда, пожалуйста, пройдите вот сюда. – И Николя отворил дверь черного хода. – Вы спуститесь тремя этажами ниже, повернете направо и окажетесь там, где нужно.

– Понятно, – сказал доктор и стал спускаться, но вдруг обернулся и спросил: – А где я, собственно говоря, нахожусь?

– Тут, а где же еще? – ответил Николя.

– А-а-а, понятно!.. – сказал доктор.

Не успел Николя захлопнуть за ним дверь, как Колен заглянул на кухню.

– Кто это приходил? – спросил он.

– Доктор. Но у него был такой идиотский вид, что я решил от него избавиться.

– Но нам ведь так нужен врач, – сказал Колен.

– Конечно, – сказал Николя. – Сейчас придет д’Эрьмо.

– Тогда порядок.

Снова зазвенел звонок.

– Не бегай, я сам отворю, – сказал Колен.

В коридоре мышка стала взбираться по ноге Колена и в конце концов пристроилась на его правом плече. Колен прибавил шагу и открыл дверь профессору.

– Здравствуйте, – сказал тот.