– Спасибо вам за такой интересный комплемент, – отозвалась я и мило улыбнулась. – Я так никогда и не считала себя прекрасной.

– Слава бессмертной Афродите и Венере слава! – он театрально поднял руки вверх и потряс ими в воздухе, обращаясь к невидимым богам. – Есть справедливость на свете, сжалились вы над немощным стариком – послали не только красивую, но еще и умную женщину мне в собеседницы!

– Да, ладно, – махнула я рукой, – с чего вы решили, что я умная? Я ведь и слова не сказала.

– Только умная женщина никогда не будет считать себя красавицей, а будет ею, – он поднял указательный палец кверху и как бы поставил точку в своём изречении. – Так говорили те, кто жили до нас.

– Дайте, я угадаю: вы историк и ваша научная работа называлась «Мифы и быль древней Греции»?

– Нет! – старик, как ребёнок, захлопал в ладоши. – Но ваша мысль мне приятна! Я костюмер, декоратор, портной, кутюрье – выбирайте, что вам по душе, но никогда не был историком, тем более специалистом по древней Греции.

– Но здесь столько книг… – я ещё раз обвила комнату взглядом.

– Конечно, каждый человек имеет свою страсть, – старик согласно закивал головой. – Моя – книги! Уже много лет я сижу в этом кресле, и читаю, читаю, читаю… Знаете, это отвлекает, а главное, никогда не может надоесть.

– Вы здесь так ограничены… – он не дал мне договорить.

– Я? Нет! У меня есть всё, что нужно, и в допустимом пределе вытянутой руки, а кресло еще и передвигается. У меня есть здесь спальня и огромная ванная комната, удобно, практично…

Дверь резко открылась, на пороге стояла Ася, держа в одной руке чайник, в другой глубокую тарелку. Она пыталась ногой и локтем закрыть за собой дверь. Я тут же подскочила с места.

– Я помогу, – взяла из её рук тарелку, в ней оказалась манная каша, и закрыла дверь.

Ася вся запыхалась, рассказывала последние новости на ходу.

– Все сотрудники уже разъехались, корпоратив закончился. Папа тоже уехал в аэропорт. Его Верочка тут же в машину и след простыл…

Дед её перебил.

– Иван что, уехал?

– Да, дедуль, извини, забыла тебе сразу сказать. Опять в Париж на три дня, какие-то проблемы на работе.

– В твой день рождения, – Леонид Аристархович помрачнел, сжал кулаки.

– Ты только не расстраивайся! – Ася подбежала к письменному столу, достала из ящика какую-то склянку и накапала несколько капель в изящную рюмочку.

– Не буду я это пить! Не приставай ко мне! И кашу эту есть не буду. Сегодня праздник!

– Дед!

– Достань нам лучше с Еленой Ляксевной, – выкрутил он моё отчество на старинный манер, – пять капель крепенького.

– Тебе же нельзя, – в голосе внучки слышался упрёк.

– Мне нельзя, а прекрасной даме можно, так ведь? – и пока Ася копалась в шкафу, переставляя на тайной полочке книги, дед продолжал. – Я сильно скучаю без общения, вот моё главное ограничение. Вся жизнь прошла в кутерьме, сотни людей, друзей, манекенщиц! А теперь пустота! И вокруг никого нет.

– Как нет? – отозвалась Ася. – А я?

– Да, только внучка меня и спасает, – он обратился к Асе. – Приставляешь, карты-то меня не подвели! Как легла утром червовая дама, так вот она – вечером передо мной!

– А разве червовая дама не Татьяна Викторовна, что в прошлый раз приходила? – удивилась Ася, выставляя на круглый стол бутылочку наливки. Дед брезгливо поморщился.

– Конечно, нет. Та дама была пиковой, и убери эту гадость, – указал он на бордовую бутылку. – Налей-ка нам благородного выдержанного коньячку!

– Ну, дед, ты даешь, – Ася снова стала переставлять книги, и через минуту из глубины шкафа извлекла пузатую бутылку французского коньяка. Я забеспокоилась.

– Мне не надо. Я опьянею. Целый день ничего не ела, – призналась я.

– Так вот же закуска! – старик театрально изогнул кисть руки и указал на поднос. – Угощайтесь! Икра, ветчина, рыба – всё перед вами, и не надо стесняться! – он потер руки, глаза его заблестели, когда Ася поставила перед ним рюмку. – Пять капель! – сразу ограничил он допустимое количество и подцепил на вилку кусочек росистой сёмги. – Ну, девочки, за встречу!

Ася налила себе в большую фарфоровую чашку чаю, и мы все втроем осторожно чокнулись. Да, коньячок оказался как нельзя кстати. Была ли это нервная дрожь, или я до сих пор не могла согреться после корпоратива на свежем воздухе, но благородный напиток сделал своё дело – жидкость растеклась по венам, нервы успокоились, расслабились и мысли стали почти невесомы. Чтобы не опьянеть, я не спеша принялась за еду и внимательно слушала речь Леонида Аристарховича.

Он был в ударе. Конечно, может, и пяти капель для него было выше нормы, но чувствовал он себя просто великолепно. Рассказывал смешные приличные анекдоты, шутил, хлопал в ладоши, словно фокусник, и извлекал новую историю из цилиндра памяти, над которой мы с Асей смеялись, как две глупые девчонки. Между дедом и внучкой было неоспоримое сходство, и теперь, когда они сидели оба передо мной, всё это было на виду. У Аси были такие же пушистые рыжие ресницы и веснушки, цвет волос в точности может и не совпадал, но волосы у девочки так же вились и пушились возле лба, как и у деда, только без благородной седины. Глаза её были особенные, светло-коричневые, ни в отца, ни в деда.

– Вот платье у вас изумительное, – Леонид Аристархович с удовольствием рассматривал мой вечерний наряд. – Простое, но со вкусом. Ткань хорошая, дорогая, но больше этому платью ничего и не надо. Шанель… – мечтательно добавил он. – На какой улице Монмартра покупали?

– Где? – не поняла я и растерялась.

Ася пришла мне на выручку.

– Дедуль, ты в каком веке живешь! Все платья Парижа уже можно купить и в Москве. Даже дешевле.

– Да, времена другие, – замечтался дед. – А вот раньше на улице Деплье был один замечательный магазинчик…

И снова потекли рассказы, воспоминания… Я уютно устроилась в кресле, незаметно разулась (ступня уже не болела, но ноги устали от каблуков) и расслабилась, слушая монотонный, успокаивающий голос едва знакомого мне пожилого человека. Время шло незаметно, где-то в соседней комнате пробили куранты. Но на их позывные удары никто не обратил внимания, мы продолжали пить чай. Ася за всё время ни разу не вспомнила об отце, была весела, смеялась дедовским шуткам и мило подзадоривала его, когда он явно начинал преувеличивать свою значимость в ходе истории. Их союз был для меня очевиден. По сути их объединял не возраст (как говорится: стар и млад), а что-то большее, может быть, одиночество, даже некая отстраненность от окружающего мира, которая проглядывалась в той нежности, что они испытывали друг к другу. И рядом с ними мне казалось, что я тоже являюсь их невольной союзницей и единомышленником, словно я долгие годы знала этих людей и прожила вместе с ними часть своей жизни. Во всяком случае, я совершенно не чувствовала той неловкости, которая возникает в присутствии мало знакомых людей. Мне было хорошо, спокойно и тепло от их улыбок. Моё одиночество невольно само присоединилось к ним, и они, заведомо не сговариваясь, сразу же приняли меня в своё тайное общество.

– Ой, снег пошел! – вскрикнула Ася и подбежала к окну, одернула высоченную белоснежную занавесь.

– Ты выключи большой свет, – подсказал ей дед. – Нам и торшера хватит.

Выключили свет. Огромное черное окно превратилось в жидкокристаллическую плазму. Мы сидели и молча наблюдали за кинофильмом, что решила прокрутить этим вечером сама природа. Сначала снежинки были одинокими и редкими, потом запорхали большие хлопья снежной ваты, словно госпожа Метелица не взбивала, а рвала в клочья свою огромную перину. Так продолжалось минут пять-десять. Потом эти хлопья повалили нескончаемым потоком, как ливнем, и ветер время от времени лепил мокрый снег комками и швырял их прямо на стекло. Можно было подумать, что дворовые мальчишки шутили над нами и огромными снежками забрасывали окно.

– Ну, и погодка сегодня, – время от времени восклицал дед, – Что творится, что творится…