– Ты же рисуешь одних херувимчиков. Всё пошли. Сейчас увидишь настоящую московскую элиту.

Боже, какая ты была смешная. Тебе казалось, что все смотрят на твой небогатый наряд. Как ты обиделась, когда я «обнадежил», что на тебя никто не смотрит. Ты ещё боялась, что нам не хватит денег, чтобы в «Национале» поесть. Я же тебе не сказал, что получил первый гонорар. Отец пристроил меня в журнал, и я рисовал шаржи на всяких проходимцев – пьяниц, тунеядцев и тому подобное. Меня распирало тебе поведать об этом, но, в то же время, было очень смешно наблюдать, как ты рассматриваешь меню, как ползут твои изящные брови вверх, при чтение цен на блюда. Я прошу, прости меня, теперь. Я был молодой и очень амбициозный. Ты с трудом проглатывала маленькие кусочки десерта, словно ела денежные купюры, и они встают у тебя комом в горле. Жаль, что тот единственный «богатый» поход в московский ресторан, о котором ты мечтала, не стал для тебя приятным.

Я тебя не нашла. Юра, они летали так низко, что я видела лица немецких летчиков. Ноги все в крови. Мы роем окопы. То ли дождь, то ли слезы льются, то ли пот застилает глаза. Сколько мы будем здесь, я не знаю. Как дать тебе знать. На всякий случай, в общежитии лежит записка для тебя.

Мы едем на паровозе, в теплушке. У мамы поднялась температура. Ночью, кто-то стащил валенки. Как согреть мамины ноги. Остановка. Нужно бежать за кипятком. Слава Богу, чайник, который с остатками чуть тёплой воды мы с Натой, подкладывали маме, цел.

Где мы? Вроде едем на юг, а пока всё холоднее. Я вышла из состава. Куда бежать за кипятком?

– Почему вы плачете? – на меня смотрел улыбчивый молоденький солдат.

– Не знаю, где взять кипяток. У меня мама очень больна. У нас украли валенки, – я заревела ещё громче.

Солдатик взял меня за руку и повел за водой, утешая смешными словами, будто сказку рассказывал.

Потом мы бежали к моему составу, который уже шипел, предупреждая об отправлении.

– Я тебя найду, Я тебя люблю, – солдатик вынул кусочек бумажки из планшета и нацарапал самые дорогие слова.

Я покраснела и нацарапала на той же бумажке «дурак». Кинув скомканный комочек бумажки, бросилась с чайником внутрь теплушки, которую уже закрывали. Я даже не успела сказать ему спасибо. Он ведь придал мне сил.

Когда я вернулась в вагон, то увидела, что мама совсем плоха…

Я взяла листики, которые были аккуратно собраны. Это были письма бабушки Тани к деду. Медленно, внимательно читала я кровью написанные строки утешения. Она уехала, так ничего не узнав о судьбе деда.

Уже нет сил читать и страдать вместе с ними, но я старалась всё же, испить эту чашу страданий до дна.

Я взяла следующее письмецо, приготовившись ещё раз переживать трагедию моей семьи. Сначала я читала не очень внимательно, но неожиданный тон записки сконцентрировало мое внимание. Мне показалось, что письмо из другой чужой жизни.

«Я никогда не смогу смотреть тебе в глаза, гладить твои руки, волосы, целовать твои губы. Мне не нужна была такая жертва. Ты не должна была ходить к этому ублюдку, который измывался надо мной. Но, то, что я узнал от него, убило меня. Ты с ним переспала, чтобы меня выпустили…! Как ты могла?! Ты растоптала меня. Считай, что я не вышел из тюрьмы. Для тебя я умер. Я даже не хочу видеть дочерей. Если найдешь слова, объясни им сама как сможешь. Прощай».

Что это? Неужели мой дед Алексей Сергеевич мог написать такие слова? Кто этот ублюдок, к которому обращалась бабушка.

Я взяла альбомчик мамы.

Мама угасала. Перед самой смертью она поведала нам историю своей «любви» и жертвы, которую она принесла во имя свободы отца. Она боялась, что мы с сестрой её осудим.

Я же готова была растерзать отца. Натуля молчала. Мама уходила от нас, несколько успокоенная.

– Простите меня, девочки. Я сделала, как понимала, – глаза её закрылись, только слеза замерзала на щеке.

Боже, как реагировать на весь этот кошмар. Я ещё не знала, что самое страшное впереди.

Я повалилась на пол и зарыдала. Не могу объяснить, чьи воспоминания больше всего меня задевали. Но прочитанные строчки из альбома мамы добили. Я с трудом встала с пола. У меня болели все мышцы, дрожали руки, и тянуло в душе.

Почему-то в голове вертелся вопрос: «А, тот мальчик солдатик выжил?».

Вспомнила, что дневник Энни нужно прятать или спать с ним в обнимку. Я решила, на время, отложить все картины, документы, воспоминания. Мне, как, оказалось, очень трудно было их читать, словно я залезла в чужую страшную тайну. Нет, не так. Я проживала вместе с ними перипетии их многослойной жизни. Охватить сразу я не могла, поделиться не с кем.

Я спрятала под матрас дневник Энни и легла, надеясь всё же заснуть. Последней мыслью было: «А где же всё-таки мой дед Алексей?»

Я ещё не знала, что бояться нужно не только за дневник Энни.

Спустя несколько дней я обнаружила, что за мной кто-то наблюдает. Этот взгляд жег мне спину.

Однажды, прейдя домой, я обнаружила, все документы и картины, которые я уже сложила и поставила аккуратно, снова разбросаны. Обессилев, я села на пол среди погрома и стала думать, кому я всё же могу довериться…. Так, сидя и прижимая крепко дневник Энни, я заснула…

Я понял моего отца. Мы должны были вернуться, чтобы защищать свою Родину, свой род, себя.

Я оказался в паре с одним профессором. В руках у нас была только саперная лопатка. Оружие мы должны были добыть в бою.

Профессор был ополченец. Человек лет сорока пяти, в очках. Он очень подходил мне. Мы всё время смеялись. На нас оглядывались другие, испуганные и хмурые люди, не понимая нас. Ведь мы же шли на войну.

– Юра, когда немцы начнут сбрасывать бомбы, падайте прямо на дорогу, а не в окопы.

– Почему? – удивился я.

– Если они целятся в дорогу, то практически девяносто девять процентов из ста, что не попадут. Это я вам, как математик говорю. Это теория вероятности.

Я послушался старшего товарища. Он оказался почти прав. Несколько раз бомбы всё же попадали в дорогу. Но нас, к счастью не задело. Остальных раненых, несмотря на приказы «товарищей» из СМЕРШа, мы взваливали на себя и волокли до ближайшего медицинского пункта. С нами была медсестричка. Кого могла, перевязывала, давала обезболившее. Но, многие были ранены серьёзно. Мы давали им спирт. Его было немного. Хотелось пить его самому. Было страшно. Только мой профессор всё время рассказывал анекдоты и истории из его интересной жизни.

Как ты там, Анюта? Где ты? Я обязательно тебя отыщу. Ты же меня знаешь, я парень находчивый…

В Москве паника. Все бегут. Нас срочно эвакуируют. Я не знаю куда. Не говорят, страшная тайна. Где ты? Я ходила к тебе домой, но никого не застала, хотя соседка сказала, что дедушка и бабушка точно здесь. Я оставила записку. На всякий случай нарисовала себя, как могла. Ты же помнишь, что лица мне всегда хорошо удавались. Так хотелось попросить любую твою работу, но не у кого.

Надеюсь, что найду тебя в институте, как только нога заживет. У меня кроме моих хлипких промокающих ботиночек ничего нет, а нога чернеет. Врача найти не могу. Все бегут, собираются. Никто никого не слушает и не слышит. Говорят немцы уже около Москвы.

Люблю тебя. Я никогда тебе не говорила, но без тебя мне не хватает кислорода, и ещё, я боюсь без тебя. Целую Анни.

Как жаль, что папа так и не прочел послания. Может, она на фронт ему писала. Знала ли Энни, где папа воюет?