- А…имя.
- Ну да, типа, имя.
- Ну… Шапиро и Шапиро.
- Нэ поэл, - Ермолаев разлил по граненым, - Шапиро энд Шапиро? Что-то знакомое.
- Давай выпьем.
- Давай.
Вот и во второй осталось на донышке.
Шапиро подошел к проигрывателю.
- “Поющие сердца” хочшь? Атикварый…ный дисок, - непослушным языком вопросил он. - Люблю все антикр…, ну это, старое. Раньше все было лучше.
- Ес-тес-сно, - с аналогичной дикцией ответствовал Ермолаев, вовсе не думая передразнивать, а просто так получалось.
“Стучись в любую дверь, когда беда подступит…” - складно запела радиола. На глаза навернулись слезы. Шапиро принял торжествующий вид, словно он и был автором песни, закатил глаза и начал подпевать. “Стучись в любую дверь, тебе откроют двери”, - разложили они на два голоса.
- Шапиро, дружище, извини, не знаю, как твое имя-отчество, - заплетающимся голосом проговорил Ермолаев, - Э…забыл.
- А, ну и хорошо, - ответил Шапиро.
- Ну, а все-таки, - поинтересовался Ермолаев, - Нет, а все-таки… А как Дина рассказывала об-обо мне, у тебя т-телефона нет?
- А голубиная почта?
- А-а-а.
- Бэ-э-э.
Шапиро поднялся, в меру пошатываясь, и через минуту притащил старинного вида книгу в потертом кожаном переплете.
- Видал?
Ермолаев сфокусировал взгляд и с удивлением обнаружил над фолиантом сияние. Галлюцинация? Да нет, просто пыль в лучах света. Эффект дифракции и интерференции, как учили еще в школе.
- Видал? - повторил безымянный Шапиро и уронил книгу на пол.
Ермолаев встал, но пол предательски зашатался, как при лиссабонском землетрясении, и он опять сел.
- Во, - сказал Шапиро, указывая логтем на книгу, - здесь все написано.
- Напечатано? - задал глупый вопрос Ермолаев.
- Чернилами…ик, - ответил уже совершенно окосевший брат красавицы, погрозил пальцем в пространство, затем вяло провел рукой в воздухе и упал на раскладушку.
Ермолаев почувствовал, что он очень устал. Утро вечера мудренее, подумал он вслух и заснул на полу, подложив несколько книг под голову, вместо подушки.
Ему приснилась Дина в свадебной фате. Дико звучала лезгинка.
Марк еще раз нажал кнопку дверного звонка. Ничего. Он уже хотел развернуться, когда щелкнул замок и его как куклу зашвырнули вовнутрь.
- Да это свой, француз, убери ствол, - услышал он голос Ахмеда.
- А, извини, дорогой…
Передав посылку, Марк маялся уже полчаса, не решаясь уйти. В воздухе стояло напряженное молчание. Мрачные лица кавказцев, захваченный милицейский агент - все это заставляло его нервничать. “А милиционер, кажется, уже умер”, - подумал он. Словно прочитав его мысли, тот пошевелился.
- А сычас я пакажю, как ми расправлаимса са шпионамы, - наконей произнес Иса.
Он достал большой кинжал изогнутой формы, схватил связанного за волосы и начал медленно перерезать ему горло. Кровь хлынула широким ручьем. Тураншо ощутил, что сердце его готово лопнуть как мыльный пузырь…
А Иса все резал и резал, пока мертвая голова не завалилась назад, держась, как показалось Тураншо, на одном тонком лоскуте.
- Ну што, поныравылос? - Иса смеялся, показывая ряд золотых зубов. - Да нэ боиса, ты - наш.
“Что значит “ваш”?…” - подумал Тураншо.
- Да, - зачем-то сказал он вслух.
- Ну, а кто убирать будет? - спросил Ахмед.
- Какой убирать, ноги надо делать, - ответил Саид. - Квартира засвечена, непонятно, что ли… Ахмед, ты - к мусору на фатеру, разберись, что и как, и живо.
“Прочь отсюда, прочь, - повторял про себя Тураншо. - Уже через неделю буду дома, все расскажу - пусть только попробуют не выплатить вознаграждения за моральный ущерб”.
Дверь квартиры Сергея Мещерякова была взломана. Брюнетка лежала на полу с простреленной головой. Увидев это, Ермолаев понял, что и самого Мещерякова уже нет в живых.
“Полный провал, - думал он, идя по улице. - Путану почему-то не жалко. Что же до Серого, так он всегда был рисковый парень… А ведь это свинство - то, что я сейчас себе говорю. А, может, и не свинство. Кто виноват? Коррумпированный Баскаков и местная мафия. Если Титов не объявится и не пришлет спецназ, меня тоже шлепнут и - концы в воду…”
Он сам не заметил, как подошел к тому дому, где накануне нашел спасение от преследовавших его милиционеров.
Он позвонил, и дверь тотчас отворилась. Дина по-кошачьи уцепила его за рукав и увлекла в квартиру.
- А где Ксерокс… то бишь Каин, - Ермолаев недоуменно посмотрел по сторонам.
- Так он не мой, мне его во временное пользование давали.
- Ну и как, попользовалась? - Ермолаев чувствовал себя здесь легко и непринужденно, и не испугался грубо пошутить.
- Фи-и-и, какой пошляк вы, товарищ.
- Пардон, натура такая. Так значит, нам никто не помешает?
- А как бы он помешал?
- Ну… - замялся Ермолаев. - Приревновал бы или что…
- И что?
- Ну, укусил бы за… То есть зарычал бы и вообще.
- Ой, как страшно. Собачка зарычала и наш герой бросился наутек, - низким голосом обрисовала Дина сцену, взъероша Ермолаеву волосы.
Он расценил это как сигнал и медленно обвил ее рукой за талию.
- Сейчас… - девушка мягко отстранилась и вышла из комнаты.
Она появилась через несколько минут, которые Ермолаев провел как под гипнозом. Он не ожидал, что все произойдет так быстро и просто.
Она по деловому разделась и повалила его в кровать.
Баскаков оказался мерзавцем, Титов не давал о себе знать, шефу Ермолаев позвонить не решился. В очередной раз топорно сработав, он рисковал получить “полное служебное несоответствие”.
“Такое ощущение, как будто погружаешься в трясину, - думал он. - Кто поможет? Вика отпадает, а что насчет Дины Шапиро?..”
Глава одиннадцатая. Слово и сволочи.
У ларька двое бурно беседовали об искусстве. Один из них был тот самый художник в тельняшке, который разъезжался с сестрой. Правда, теперь он был одет в дорогую замшевую куртку (продал картину с раковиной или рыбой, догадался Ермолаев). Второй был довольно бородатый мужик ростом не менее Петра Первого, в черном плаще артистического покроя. На парапете набережной располагался натуральный натюрморт из нескольких кружек янтарного напитка и пучка воблы.
- Вот ты говоришь, импрессионисты, - продолжал глахин брат. - Да если хочешь знать, у нас в Союзе семьдесят пять процентов - импрессионисты.
- Нет? - удивился баритоном бородатый.
- А то! Пишут раздельным мазком - раз. Если бы они не были импрессионисты, разве фирма покупала бы - два. Вот, к примеру, Назаретов-покойник. Японцы с руками отрывали. Ты бери тараньку-то, а-е-а-у, - зажевал вяленую рыбу художник, неразборчиво продолжая говорить.
Бородач деликатно закусил. Ермолаев подошел и поздоровался. Художник его сразу узнал.
- Ба, здорово, браток, какими судьбами? - протянул он руку. - Вот, Гриша, это известный диссидент, с Солженициным сидел.
Ермолаев удивился, но виду не подал. Бородач с уважением поклонился, пребольно пожал руку и представился:
- Григорович, поэт. Слыхали?
- Григорович, тот самый? - почтительно отреагировал Ермолаев. - Читал вашу эту, как ее… Очень своенравная книга.
- А вот мы про импрессионистов беседуем, - сказал художник в замшевой куртке, сдувая пену.
Ермолаев знал, что импрессионисты жили очень давно.
- Я знаю, - сказал он. - Все, кто на первом этаже живут в Доме Художника, все импрессионисты.
Его собеседники наморщили лбы.
- Почему на первом? - спросил после некоторой паузы поэт Григорович.
- Так лифта нет, а они люди все пожилые, - ответил Ермолаев. - Одному, к примеру, уже за сотню перевалило. За вторую даже.
- Чево? - не понял Григорович.
Художник в это время приник к пиву.
- Вот юбилей намедни справляли, туда-сюда, надрались, на карачках ползли по лестнице, - продолжал Ермолаев. - Сам видал.
