Весь день Ермолаев провел в отеле с бумагами, периодически поглядывая на часы. Когда пыльную атмосферу города разрезали истошные завывания муэдзина, он посмотрел на себя в зеркало, похлопал по карманам и вышел.

Вечерний Каир обдал жаром и сыростью. Поток машин на дороге, проходящей прямо у подъезда, не ослабевал. Черно-белая “копейка” остановилась прямо перед носом, когда Ермолаев уже сделал шаг, чтобы перейти улицу.

- Не надо такси, давай, крути свою баранку.

Но машина не тронулась. С заднего сиденья раздался женский смех.

- Ясмина? Вы уже здесь?

Ермолаев сел рядом и попытался захлопнуть дверцу. Это удалось только с третьего раза. “Что у нас машины-то такие несуразные…”

- Вот, - сказал он вслух. - Знакомая конструкция. Кастрюлька с шурупами.

- Гуд “Лада”, вери гуд, - откликнулся шофер.

“Телепат он, что ли? - подумал Ермолаев. - Хорошо, что я сдержался, и не сказал минуту назад - проезжай, мол, басурманин…”

- Как поживаете? - с губ Ясмины не сходила улыбка.

- Почему бы не жить как-нибудь? А куда мы поедем?

- Так ведь сегодня в Русском Культурном Центре концерт учащихся.

- Ах, да! - встрепенулся Ермолаев и чуть не хлопнул себя ладонью по лбу.

“Идиот, - сказал он себе. - Такие вещи надо знать, а то моментально засыплюсь…”

Зрительный зал был заполнен многочисленными родителями, дядями и тетями учащихся. Они закусывали, пили лимонад и громко галдели, как на птичьем базаре. Вышел директор центра и начал речь. Микрофон отчаянно сопротивлялся, то пунктирно отключаясь, то свистя как нож по стеклу, и не давал разобрать слов. Когда директор ушел под жиденькие аплодисменты, зашипели громкоговорители и под глухую, с трудом узнаваемую музыку Петра Ильича Чайковского, на сцену с топотом выбежали разного роста ученицы в пачках. Несколько минут они нестройно изображали балетные фигуры, с усилием стараясь попасть в такт. Гвалт в зале не ослабевал. Зрители громко обсуждали последние новости и житейские проблемы, и лишь десяток из них - очевидно, родственники выступающих, стоя махали руками и громко кричали приветствия в сторону сцены, периодически ослепляя балерин вспышками фотоаппаратов.

Ермолаеву вспомнились концерты школьной самодеятельности. “Да, сто лет я не был в театре - подумал он. - И еще сто лет не пойду. Только если прикажут…”

- Когда это кончится? - повернулся он к Ясмине.

- Еще час. А вам что, не нравится?

- Нравится, но уж очень шумно.

Она засмеялась.

- Ну, пойдемте, если хотите.

- Хочу, - обрадовался Ермолаев. - Пойдемте.

Сгустились сумерки, и стало свежо. Они зашли в кафе.

Возникший из жаркого аромата пряностей трактирщик в давно не стиранном халате, беззастенчиво косясь на Ясмину, чуть не пристроил тарелки мимо стола. А посмотреть есть на что, подумал Ермолаев - девушка и круглолица, и черноброва, и стандартные красотки европейских журналов поблекли бы рядом с этой настоящей восточной красотой.

Она довольно откровенно, словно оценивая, рассматривала Ермолаева, что совершенно не соответствовало расхожим представлениям о скромном поведении женщины в исламской стране. “Сразу видно, - подумал Ермолаев, - что она нездешняя, а наша, советская, хотя… - он всмотрелся в ее лицо. - Совсем ничего татарского, да и акцент, кстати, чисто арабский. Почему так?..”

У подъезда она резко остановилась, и Ермолаев коснулся ее всем телом, чуть не задохнувшись от экзотического аромата духов, который показался ему знакомым. И тут же отпрянул, ощутив очертания ее фигуры, и с трудом сдержался, чтобы не обхватить девушку за тонкую талию. “Шайтан меня побери, до чего сексуальная эта татарка. Эх, почему я не хан…” - и Ермолаев чуть не покраснел от крамольных мыслей.

И Ясмина, как ему показалось, почувствовала это. Она вдруг посерьезнела и отвела глаза.

“Наверняка я ей тоже понравился, - предположил Ермолаев. - Как же к ней подступиться? Надо на досуге перечитать Шариат…”

- Приколись - у меня в клавиатуре муравьи поселились, кусаются, собаки. Я их и пылесосом, и дымом - хоть бы что!.. - Романов был бодр, весел и обмахивался тетрадью. -Уф, какая жара! А мне еще жуликов ловить… Ну, как вообще дела?

- Да так как-то, брат Романов… - Ермолаев сохранял невозмутимость. - Год был неурожайный, скотина плохо перезимовала.

- Да, времена выдались неспокойные, - коллега согласно закивал, но тут же сменил тон. - Такая петрушка получается, товарищ. Пока ты по бабам шляешься…

- По каким бабам? - возмущенно перебил его Ермолаев. - У меня инструкция.

- Ага, мне б такую. Так вот…

- Поживи с мое, тоже получишь.

- Да ладно, шучу, не бери в голову. Дай сказать, наконец. Дело серьезное. Есть одна личность подозрительная, некий Саид из Петербурга. В последнее время что-то зачастил в Фаюм. Родственников там у него нет, мы узнавали. Есть предположение - он связан с международной сетью. Твоя задача - проследить и узнать адресок, куда он наведывается. И вообще интересна любая информация.

- Местного послать нельзя?

- Как раз местного нельзя. Они там все друг друга знают, может вызвать подозрение. А ты - обыкновенный турист, или ученый-египтолог, сам решай. Изучаешь местную культуру или древности, заблудился и так далее. Слона-то, как водится, не приметят. И арабским владеешь.

- Да, пожалуй, - согласился Ермолаев. - Да нет, я с удовольствием, а то надоело по бабам шляться…

- Вот пропуск. До Фаюма тебя довезет наш человек, а дальше - сам. Пасти начнете прямо здесь, у развилки, в тенечке под пальмами постоите. В машине кондиционера нет, но ждать придется недолго. Надеюсь. Это самое… Что еще…так, смотри сюда. Здесь отмечено. Там дорога одна, вы его не потеряете. Вот его физия, “у фас, у профыль” и три четверти. По телефону предупредим, какая марка машины и во что одет…

Миновав последний блок-пост, автомобиль свернул на каменистую дорожку и через полчаса остановился у оросительного канала со склонами, обильно покрытыми мусором. На берегу женщины стирали белье. Превозмогая тошноту от невыносимого запаха, Ермолаев вышел из машины и направился к просеке между пальмами, за которой была видна каменистая пустыня. К нему подбежали невероятно грязные дети и стали хватать за локти, с жадностью заглядывая в лицо. Он вытряс из кошелька всю мелочь и бросил на дорогу, быстрым шагом двинувшись по направлению к развалинам. Дети бросились поднимать монеты, галдя как вороны.

Ермолаев приблизился к древнему обломку, не упуская из вида человека в черном.

- Вэр а ю фром? - раздалось за спиной.

Это говорил высокого роста араб в национальной одежде, которого Ермолаев поначалу принял за сторожа. Он знал, что эти декоративные фигуры с ненормированным рабочим днем умело изображают специалистов по древностям, в действительности же с трудом могут отличить пирамиду от холма.

- Я из… э-э-э… Польши, - ответил Ермолаев по-английски.

Араб расплылся в улыбке, продемонстрировав огромные плоские зубы:

- О, Польша! Я так люблю Польшу, поляки - мои друзья!.. - И произнеся еще два слова на тарабарщине, поманил пальцем, приглашая к путешествию за немалый, надо полагать, бакшиш.

“Надо было назваться американцем, - досадливо поморщился Ермолаев. - Тогда бы он, скорее всего, отстал. Хотя нет, умножил бы вознаграждение втрое. Ладно, пройдусь - так больше сойду за туриста”.

- Пирамида! - заявил гид через сотню безмолвных шагов, указывая на груду камней.

- Мастаба! - произнес он через минуту.

Ермолаев вежливо посмотрел в яму, изображая интерес.

- А там - гробница. Но только она закрыта на замок. Если дать бакшиш моему другу, который ее охраняет, то мы можем туда попасть. У него есть ключ. Вам очень повезло, - произнес араб речь на смеси английского и швабского, и как из под земли выросли еще три ряженых, пониже ростом. Получив деньги, они исчезли, и гид подвел Ермолаева к полуразрушенному строению с прямоугольным входом. Двери, на который можно бы было навесить замок, не оказалось и в помине. Внутри, в полумраке, удалось различить остатки иероглифов - как показалось Ермолаеву, подкрашенных совсем недавно. Когда он вышел, гид с широкой улыбкой тер пальцы, интернациональным жестом изображая пересчет невидимых купюр. Получив их уже материальными, он быстрыми шагами удалился, оставив Ермолаева наедине с историей.