У него был азиатский акцент, но «р» он выговаривал как француз. Но при этом был похож на скандинава. Смешной дядька, но все обожают его.

— Итак, начнем? — глупо улыбнулся он, растанув рот до ушей.

Все по очереди принялись рассказывать об изменении своего состояния, выполняли различные задания, состоящие из психологических упражнений. Я с трудом выдержала до его конца.

— Так сколько я пролежала там? — спросила я у Клэр.

— Не знаю… День? — пожала та плечами.

— Че? То есть, ты даже не придала значения тому, что меня нет? — обиженно спросила я.

— Почти сутки, — сказал Ромео, — Потом мисс Алингтон начала ругаться с Эррони и приказала выпустить тебя отсюда. Видела, что метод Брайана на тебя не подействует. Одиночество давит на тебя.

Навстречу нам побежали детишки в разноцветных свитерах.

— Весна, — хмыкнул Ромео, — Как сказал мистер Эррони, время обострения у всяких психов.

Мы вышли на крыльцо. Близилось начало лета, и всё вокруг кричало об этом.

— Скоро июнь, — сказала Кларисса.

— Вот и хорошо, — сказала я, — Ненавижу май.

— Я тоже, — признался Ромео, — У меня аллергия.

— Хочешь, подарю цветы? — осклабился Эрик.

— Интересно, с каких пор ты ненавидишь май? — мрачно спросила Кларисса.

— А что, хочешь вернуть? — резко спросила я, — Потому что я лично нет.

— Успокойтесь, дамы, — миролюбиво сказал Эрик, — Мир и любовь!

Кларисса внимательно посмотрела на меня через свои очки. Цепи прошлого нас связывали, цепи, свисающие вниз, в темноту. То, откуда они брали начало, было недоступно моему понимаю. Может, оно и к лучшему.

Не открывай ящик, Пандора.

====== Багряные метаморфозы ======

Июнь сопровождался песней цикад, запахом горячих грязных волос и запекшегося пота, полуденной негой и ощущением сухости в горле. И чем жарче становилось, тем более ухудшалось моё состояние, тем ближе подступало ко мне прошлое, тем больше раскрывалась дверца ящика Пандоры.

Когда вернулся Блейн, мне стало легче. Вдвоём мы с ним гуляли по крыше, воображая, что линия горизонта — океанская гладь. Он мне рассказывал о севере и юге, о горах и морском дне, о забытых мелодиях и сожженых рукописях. Мы не говорили, подобно «образованной молодёжи», о классике литературы, философии и иных мирах. Мы говорили о том, что здесь и сейчас, о том, что было и всегда будет. Мы не тянулись к звёздам — нам хватало блеска воды и солнечных зайчиков. А иногда мы заходили на чердак, и он играл на пианино. Сначала неуверенно, нехотя. Ромео говорил, что сначала он чуть ли не шипел при виде этого инструмента, а сейчас он играл, закрыв глаза, повторяя пение соловья, свист ветра и шум прибоя и листвы.

— Дед заставлял играть меня на этом инструменте, — говорил он, — Кровь стекала с моих пальцем, окрашивая клавиши в красный. На концертах многие плакали, но они не знают, что это кровавые песни.

Он сжимался от страха, делаясь вмиг беззащитным и маленьким.

— Ты знала, что многие пианисты и скрипачи ненавидят музыку? Что многие балерины видят станок в кошмарах? Искусство построено на реках крови. Гении дома выпускают свои когти, а в глазах публики остаются вдохновенными служителями народа, преданными вечным темам.

В те минуты даже воздух становился плотным. Он пугал меня, и я просила его прекратить. И тогда он делался прежним добродушным и слегка язвительным пареньком.

Не открывай ящик, Пандора.

Эрик мог веселить меня, устраивать всякие шалости подобно Карлсону, но он мог лишь заглушать. Быть может, он и шумел, чтобы перебить свой внутренний крик. А может, я опять делаю из окружающих лирических героев.

Меня пичкали таблетками, кололи, донимали терапиями, мистер Эррони всячески меня унижал, выворачивая мою душу наизнанку, и потому мы с Эриком отыгрывались на санитарах. Угоняли тележки, я сидела, он вез, а иногда мы устраивали гонки с Клэр и Ромео, а Блейн с ехидным видом мелкого предпринимателя принимал ставки. Дрались едой в столовой, порой устраивая масштабные войны. Рисовали на стенах, писали всякие глупости, бегали по коридорам во время отбоя, подсовывали санитарам крыс, жуков, тараканов и пауков, соревновались в небылицах во время групповой терапии. Победу присудили Эрику: он создал целую эпопею об инопланетном жителе шкафа, являющимся носителем коллективного сознания межгалактической империи колонизаторов, присланным, чтобы поработить человеческий вид.

А потом к Эрику присоединился Саймон. Он прибыл одновременно с вернувшимся Блейном. Саймон был удивительно лохматым, небритым, похожим на Йети, а на руках у него были нарисованы созвездия. Когда я его впервые встретила, он сидел на скамейке возле кабинета мистера Эррони, сложив руки и выпрямив спину, как школьница на общем фото. Возле сидел Эрик, жеманно что-то ему рассказывая, держа в руке стакан с трубочкой и кусочке лимона, нанизанном на зубочистку.

— Эрик, ты отпочковал себе собрата? — удивилась я, — Что это за кадр?

— Если я Эрик Первый Препротивнейший, то он Саймон Второй Придурочный, так сложно догадаться, что ли? — проворчал Эрик.

— А почему второй? — села я рядом с Саймоном.

— Потому что первый у нас я, — Эрик чуть ли не светился от гордости, — И только я. А он — моя правая рука.

— А я думала, я твоя правая рука, — обиделась я.

— Ну, ты моя правая нога, — примирительным тоном сказал Эрик, — Тоже очень ответственная должность.

— А ты у мистера Эррони, что ли, наблюдаешься? — спросила я. — От всей души сочувствую тебе.

— Что, настолько всё плохо? — испуганно спросил Саймон.

— Конечно! — оживился Эрик, — Ты не представляешь, что только с ней не делали! И запирали в изоляторе, и привязывали к кровати, и кололи парализующее, и лечили электрошоком, и даже провели лоботомию! Теперь она матерый псих, прикинь!

— Обычно после лоботомии становятся овощами, — заметил Саймон.

— А она у нас особый случай, — хмыкнул Эрик, — она так просто не сдастся. Она ведет кровавую войну с карательной психиатрией, принявшей облик гуманистической.

— Да ладно? И скольким психиатрам она расцарапала морды?

— Какое «расцарапала»? Бери выше! Она троих убила, нескольких избила, во всех кидается фекалиями. Видел лысину мистера Эррони? Это она сделала!

— Нифига себе! Это её голоса научили?

— Это она голоса учит! Корону Зои — королеве психов!

Эрик вскочил, поставив ногу на скамейку, и принялся декламировать, и вскоре его подхватили другие голоса:

— Корону Зои! Корону Зои! Корону Зои!

Я громко хлопнула себя рукой по лицу. Из кабинета вышел разъяренный мистер Эррони и накричал на нас. Схватил меня и Эрика за ухо, потащил в кладовую и запер там.

— Всё, это было последней каплей! — надрывался он под наш перекрестный смех, — Вы уже всех сотрудников достали! Сколько можно вести себя, как обезьяны?! Вы не в кабаке, понятно?! Гребаные психи, вас надо галоперидолом накачать, чтобы слюни текли!!!

Он запирает дверь на ключ и уходит. Мы остаемся с Эриком одни в полной темноте, и мне это жутко не нравится.

— Помнишь, как я говорил? — смеётся Эрик, — надо уметь находить во всём позитив. Кладовка — это же целый лабиринт! Здесь столько всего интересного можно найти!

— Например, вход в Нарнию, — съязвила я.

— Или в Средиземье, — поддержал Эрик.

Я наткнулась на что-то гладкое и холодное.

— Баночка? — я недоверчиво ощупала её, — Да, и впрямь стеклянная банка. Только вот с чем?

— С маринованными человеческими мозгами, — осклабился Эрик, — Это осталось от тех, кто насолил мистеру Эррони.

— Что?! — обалдела я и выронила банку.

Запахло спиртом и чем-то ещё.

— Ха, да ты чего? — рассмеялся Эрик, — Это же просто лекарство! Ой, не могу, видела бы ты сейчас свою рожу!

— Перестань, Эрик, — взмолилась я, — Я итак вся на нервах, я ненавижу замкнутые тесные пространства. Особенно если темно! А почему нас никто не слышит?.. Действия мистера Эррони же неправомерны. Почему ему никто не помешал?