Но чтобы понимать, что делает эта женщина, кажется, знания и не нужны.

Прямо сейчас съемочная группа показывает ей, куда встать. С ней говорят техники, инструктируют, но ее взгляд скользит мимо них, как мимо невидимок. Дениз сканирует взглядом весь зал, словно это ее вотчина, ее королевство. Она здесь полновластная хозяйка. Все под контролем.

О! Господи, что это? Я моргаю несколько раз, крепко, потом еще раз.

Этот шум, звенящий в воздухе. Низкий, тяжелый гул.

Или, по крайней мере, мне так кажется. Ощущение похоже на то, что в самолете, когда давление действует на слуховой проход. Или на те устройства, которые распугивают кошек в садах. Вот дерьмо, у меня от него глаза болят.

По-видимому, я не одна это замечаю. Сидящий рядом охранник неловко ерзает, трет ухо о плечо. Раньше я пыталась поболтать с ним, но без толку. Кое-кто не имеет никакого представления о социализации. Стыд-позор, можно было хотя бы попробовать.

Как я вижу, люди в зале начинают пригибаться. Головы вертятся туда-сюда, звукооператор морщится и снимает наушники. Кто-то жалуется пронзительным голосом, который эхом катится по залу. Откуда шум? Может, рефлекс из динамиков. Не знаю. Лучше бы он прекратился.

Поначалу мне кажется, что звук чего-то разбившегося — только плод моего воображения. Но потом — хрясь! Белая вспышка. Искры сыплются в воздух. Кто-то кричит. Я не верю своим глазам.

Линза одной из кинокамер только что взорвалась. Осколки летят из нее, словно из разбитой грабителями витрины. В воздухе повисает вонь горелой электроники.

— Что за нахер? — выкрикивает лысеющий фотограф.

— Должно быть, короткое замыкание.

— Может, отключить питание? Ага, только… Люди, мы отключаем питание!

Приглушенный шепот заполняет зал. Я поднимаю взгляд на сцену.

Как раз в тот момент, когда парень в лабораторном халате проталкивается мимо.

— Простите, — торопливо бормочет он.

У него каштановые волосы, и он подходит к Дениз, стоящей на платформе. Я решаю, что стоит его остановить, но она глядит на него с выжиданием. Они знакомы. Что за красавчик! Самое увлекательное из того, что произошло за день.

Я снова гляжу в зал и успокаиваю себя, говоря людям вести себя спокойно. Подхожу к ругающемося оператору.

— Это безопасно?

Он трет ладонью лысину, встряхивает рукой.

— Не знаю. Надо… надо ее заменить, — сообщает он мне, удивленно разглядывает битое стекло. Встает и начинает копаться в сумке. — Боюсь, придется поторчать тут подольше.

Я оглядываюсь. Дениз сошла со сцены, а парень что-то торопливо говорит ей. Они стоят лицом к стене, создавая барьер между собой и остальным залом. Странно. О чем бы они ни говорили, очевидно, они хотят сохранить это в тайне.

Возвращаюсь на сцену. Тогда, раз уж сцена пустует, не спеша бреду обратно ко входу и прислоняюсь к простенку. Зал полукруглый, стены выкрашены скучно-бежевой краской, которая на фоне панелей из красного дерева кажется гораздо темнее. Сюда может вместиться около тысячи. По обеим сторонам кафедры добросовестно висят звездно-полосатые флаги, но их добавили сюда недавно.

Окон в зале нет. Единственная вещь, по которой можно видеть время — огромные хромированные часы с римскими цифрами, с монотонностью робота отсчитывающие минуты. Чувствую себя в ловушке.

Само здание, в котором находится зал — уродливое и круглое, присоединенное к острому, угловатому зданию из стекла и стали. Печальный контраст с колоннадами и мостовыми, встретившими меня здесь. Должно быть, его построили в шестидесятые, но выглядело оно старше. Как же я устала! Как же здесь душно. Хочу спать. Нужно поспать.

Неожиданно я понимаю, что гул прекратился. Господи, счастье-то какое.

— …ну, неважно, что он думает, он ничего здесь не решает. Я говорила вчера с ним. К концу недели мы это выключим.

В десяти шагах от меня, в углу, Дениз все еще говорит с парнем в белом халате. Они отошли даже дальше. И я понимаю, что в планировке зала есть изъян. Форма, все из-за нее.

Я отчетливо слышу каждое их слово.

Помня свое место, я отворачиваюсь. Не твое дело, о чем они там болтают. Вместо этого я осматриваю зал, ловя крохотные обрывки разговоров, пролетающие мимо, словно пепел костра. Каштановый паренек что-то шепчет.

Наверное, мне это кажется. Но на мгновение я могу поклясться, что один из них произносит слово «гибрид».

Боже, Элиза, прекрати. Хватит об этом думать. Работу потеряешь. А если не это, так станешь еще более ненормальной, чем сейчас. Брось! Полиция и так в курсе дела. Кроме того, эти милые очкарики, скорее всего, вообще не при делах. Вероятно, речь идет о запретном гибриде свиньи с обезьяной — результате сомнительного эксперимента. А может, вообще об автомобиле. Не о циклопе с щупальцами и мозгами наружу, который то осьминог, а то черный робот. Да, давай-ка, скажи это вслух. Чушь собачья, ага.

Я бросаю на них взгляд как раз тогда, когда каштановый парень скрывается за двойной дверью. Дениз стоит, не шевелясь, и глядит ему вслед. Ее лицо кажется почти мечтательным. Эмоция? У нее? Да нифига.

Интересно, о чем они все-таки говорили?

Дениз поворачивается к аудитории спиной, сует руку в карман. Замирает. Проверяет второй. Оглядывается, а потом похлопывает себя по бокам. Что-то потеряла. Еле слышно она произносит ругательство.

— Эй, вы, — окликает Дениз, глядя прямо на меня. Я прикусываю губу. — Вы, офицер. С кудрявыми волосами.

До меня доходит, как раз вовремя, что я нахожусь прямо здесь, и она обращается именно ко мне. Щеки горят. Раны на шее тоже. Она шагает ко мне ровной, четкой походкой, и я выпрямляюсь. Дениз окидывает меня взглядом, от которого я чувствую себя в пару футов высотой.

— Я оставила записи в кабинете, — поясняет она. — Теперь, полагаю, перечитывать их мне придется большую часть следующего века. Но вам я выделю большую часть двух минут, чтобы принести записи мне. Не слишком многого прошу?

Я пялюсь на нее и понимаю, как сильно хочу ударить эту женщину. Она со звоном достает из кармана связку ключей. Указывает на ключ медного цвета.

Думаю, не сказать ли ей, куда сунуть этот ключ, но потом вспоминаю о толстой, ухмыляющейся роже Джонсона. Ему понравится, если я облажаюсь, так что я глотаю злость.

— Ага, конечно, мисс. А где это?

Дениз закатывает глаза.

— На…

Из центра зала доносится окрик. Один из церемониймейстеров показывает Дениз улыбающейся женщине в цветастом хиджабе. Дениз отвечает улыбкой одними губами и торопливо оборачивается ко мне.

— Верхний этаж, прямо и направо. Там должно быть открыто. Лифт за этой дверью в конце перехода, справа. Ясно? Хорошо. Благодарю.

И, прежде чем я успеваю попросить повторить, она шагает прочь, пожимая руки. Елки. Я топографический кретин. Но прогулка в любом случае кажется хорошей идеей, так что я ухожу.

Выхожу в вестибюль как раз в тот момент, когда последние журналисты просачиваются мимо меня, поднимаясь по лестнице. Прямо по курсу — серый прямоугольник дверного проема. А за ним — лифт. Я шагаю к нему, на ходу разглядывая ключ.

Как здорово, что больше не гудит. Еще немного, и меня бы с катушек сорвало. Кем эта женщина себя считает? Она просто как робот. Как… даже как далек. Ага, немного похожа на Сека. Отдает приказы. И срать им на то, хочешь ли ты тащить их по лестнице, на то, испачкают ли они тебе слизью диван. Таскают всюду оружие, пугают детей. Ладно, последнее не подходит. Если уж на то пошло, она хуже. Натуральная мегера.

Добравшись до двери, я оглядываюсь. Другой конец коридора в милях отсюда.

Первое, что я замечаю, это полную, абсолютную тишину. Врезаюсь в нее, как в стенку, переступив порог. Даже останавливаюсь. Что-то не так.

Коридор, в котором я теперь нахожусь, вряд ли можно так назвать. Просто небольшая продолговатая комната. Словно вход. И выглядит здесь все иначе. Бетон!

Бетонный пол. Вертикальные бетонные панели — стены. Горшок с дырками для заклепок. Все холодное, крепкое. И ни разу не дешевое. Исчез тот уродливый бежевый узор, украшавший интерьер раньше, но лучше не стало. Чувствую себя странновато. Наверное, именно здесь они ставят свои опыты с опасными химикатами или радиацией, и стены нужны покрепче, и охрана получше.