Чтобы предпринять путешествие во времени, как правило необходимо судно. Когда в 1933 году я его предпринял, в моем распоряжении была моя первоначальная броня. По вполне очевидным анатомическим причинам путешествовать внутри этого приспособления было невозможно более. Так что я применил темпоральный сдвиг, полностью подвергаясь воздействию временной воронки.

Попытка провалилась. К тому моменту, когда я осознал, что именно пытался осуществить мой бывший соратник, было слишком поздно. Меня отбросило от барьера и швырнуло обратно на Землю. Через пятьдесят один год после того, как я отправился.

Стало ясно, что путешествие оставило свой след.

Отправляясь, я находился в своей эволюционной форме.

Но Время запомнило ослабланное, маленькое, моллюскоподобное существо внутри металлической раковины. Мою исходную форму.

Когда в 1984 году я достиг реальности, то находился на полпути между двух форм.

Мой случай не единственный. Таймлорды переживали подобные изменения. Они становились отчасти детьми, отчасти взрослыми — наиболее нестабильная из виденных форма.

Я предвижу, однако, что с открытым доступом в Пустоту это влияние можно обернуть вспять. Но я не не стал бы пытаться. Последствия будут слишком серьезными».

(Далек Сек, в разговоре с доктором Дениз Алсуотер, 18 января 2008 года. Записано и расшифровано Фредриком Хайнкелем)

Проснувшись, первым делом я слышу бубнеж какого-то тупого диктора, звучащий из часов-приемника. Затем раздается наигранный голос Уинтерс, которая говорит что-то об англо-американских отношениях. Терпеть не могу новости — скучно до зевоты. Но все же мне кажется, самое мудрое сейчас — знать о том, что творится в мире. И, кроме того, слушать о «Вэллианте» — это нечто!

Неясный, белесый свет струится из окна. Свет розовеющего рассвета над шумными улицами и дымящими трубами, рассвета над влажными улицами, по которым вот-вот польется поток машин, где перекрикиваются мусорщики, где просыпаются у порогов пьяницы и так много людей бредут с бодуна по этим мокрым туманным улицам, между кирпичом, и бетоном, и сливными решетками, и проводами, торчащими из ниоткуда, где горячий воздух гонит по асфальту мусор, и тот шелестит на ветру.

Рассвета, когда мне пора вставать. Черт. Я проспала всего два часа. Шея раскалывается. Прямо горит, больно до чертиков. Поднимаю руку: она перевязана. Потом замечаю, что стол придвинут к двери, что нет лампы, старого кассетника и ноута, и думаю: «Странное место для стола».

Потом вспоминаю.

На моем диване спит, свернувшись, зеленый пришелец с щупальцами. Вздрагиваю от страха, сдерживаю тревожную тошноту, и тут в моих ушах звенит радостное возбуждение.

Сек, так его звали, верно?

Я соскакиваю с кровати — так и спала, не расстилая постель, поверх покрывала, — и иду к двери. Даже не помню, как двигала стол — так я устала. Но сейчас уже нет. Нетушки.

Вопросы, все вопросы двухчасовой давности проносятся в моей голове. Вот мой шанс. Ностальгия, мои давние споры с Малькольмом о космосе и пришельцах. Об этом пришельце.

О Боже, это все так по-настоящему теперь.

С какой ты планеты? Давно живешь в Нью-Йорке? Есть еще такие, как ты? Как ты подключаешься к своему роботу? Ты и правда мужик или просто похож на него?

И другие, более практичные.

Что ты делал в доках? Что к чертям такое этот слайзер, правда? Он твой? Откуда он? Он там жил всегда (потому что, боже милый, до прошлой ночи я никогда не видела раньше так сильно изорванного тела)? Слайзер следил за тобой? У тебя есть разрешение на твое оружие? Ты кого-нибудь на самом деле убивал?

Честно говоря, последний вопрос беспокоил меня сильнее всего.

Двигать стол еще более неудобно, чем я ожидала. Если моя квартира крошечная, то спальню в основном занимают шкаф и кровать. Когда я пытаюсь вернуть стол на место — по стороне за раз, — мои мышцы и синяки ноют, жалуясь. Стол бьется в мои колени. Я ударяюсь пальцем ноги и громко матерюсь. Он скребет по ковролину, но у меня получается.

Открываясь, дверь слишком громко скрипит. Надеюсь, оно не разворчится, если его разбудить.

Комнатка залита тем же приглушенным утренним светом, и первое, что я вижу — жалюзи подняты. Потрясенная, я колеблюсь.

Далек сидит, устроившись на подоконнике. Его мозг темными изгибами выделяется на фоне здания за окном. Кажется, он оборачивается на скрип двери, его щупальца стекают с подоконника на пол, сворачиваясь, словно длинные хвосты. Они не похожи на осьминожьи — каждый поделен на части, словно дождевой червяк, и отливает зеленым. Кажется, далек о чем-то думает.

Как он туда забрался? Он не кажется слишком-то ловким. Должно быть, он проснулся давным-давно. И пялится на просыпающийся город. И я не уверена, что хочу знать причину.

В комнате все еще темно, но я не трогаю выключатель.

— Так ты встал, — говорю с улыбкой.

Тогда, не придумав ничего лучше, или менее неудобного, я бочком иду к стойке, высматривая кофейник. Мой гость слышит, как я стучу, и поворачивается, оставляя на подоконнике следы. Я вздрагиваю. Это сморщенное лицо, этот глаз сосредотачивают на мне внимание. Не то чтобы этого нельзя было пережить, но его взгляд острый, словно через прицел. Он прищуривается.

Я бросаю ошарашенный взгляд на кофейник, который держу в руке. И стараюсь делать вид, что передо мной обычный человек.

— Эм... хочешь? В смысле, кофе?

Сека это не впечатляет. Надо бы взять телефон. Но, кажется, я оставила его на зарядке.

— Ты... ты будешь еще проделывать эту... штуку с телефоном? — спрашиваю с надеждой.

Гляжу на ладони и понимаю, что взяла панировку для мяса вместо Нескафе. Ага. Ну и что? Меня отвлекают.

Существо медленно моргает, и я прямо чувствую исходящие от него волны сарказма. Круто, как ему удается изображать сарказм, как он это делает? Таким же взглядом на меня смотрели мой учитель истории, мой брат и иногда Мелани.

Потом он поднимает щупальце, сгибая его, как руку, и трижды стучит по стеклу. Танг-танг-танг. Привлекает внимание. Хочет, чтобы я посмотрела за окно.

Отставляю кофейник в сторону.

— Что там?

Подхожу, и он поворачивается, быстро и упрямо, так, чтобы я проследила за его взглядом.

И вот он где.

Припаркован на тротуаре, словно минивэн. Такси, готовое его подобрать. Такой неуместный среди серых тротуарных плит, геометрически точный и черный, как смоль. Его глаз-камера направлен прямо на нас, поблескивает голубым. Броня приехала за далеком.

Я опускаю взгляд на самого далека, жителя брони, и он смотрит на меня в ответ. Маленький, похожий на кальмара. Моллюск. Который прячется в раковине.

И меня окатывает странным, выматывающим разочарованием.

— О.

Он окидывает меня взглядом с головы до ног, резким взглядом.

— Так ты хочешь наружу? Ну, наверное, я слегка псих, но я не против, если ты останешься.

Он булькает. Как будто даже обижается.

Снова выводы. Поднять свое дряблое тело на метр он может, но скорее всего не справится со ступеньками.

— Хочешь, чтобы я тебя несла? — Я не скрываю отвращения.

Он слегка наклоняется. Крошечный осьминожий кивок.

Я пожимаю плечами. Но мне ведь не хочется этого делать! Это же как помогать старику, страдающему недержанием. Нет, я не хочу, чтобы это звучало жестоко. Хотя и гарантирую, что вам знакомо это чувство.

Я помню его одежду. Да. Наклоняюсь, сгребая ее в руки. Они воняют, но не только им самим. Еще порохом, сыростью из-за дождя. И слайзером. Все не слишком-то вкусное.

Чтобы принести далека сюда, мне пришлось соврать. Один из копов, дежуривших у тела, подвез меня домой. Я сказала, что в свертке моя одежда — правдоподобное объяснение, раз уж я тащила его так далеко.

«Ну и крепкие же у тебя духи, дорогуша», — заметил он, выразительно бурча. К счастью, он смотрел на светофор, когда сверток дернулся. Должно быть, он подумал, что запах оставил покрытый слизью нападавший. Кроме того. Никто не знал, что их было двое.