— Тяжеловато, — констатировал он, взвешивая копье в руке.
— Ну это, тебе ж сил не занимать, — возразил кузнец, опираясь на логику. — Значится, тебе и оружие потяжелее надобно. Ежели ты чем потяжелее кому врежешь, значится, тут же и уложишь, вот. Верно ж говорю?
— Ага, — поддакнул один из дружков. — Слыхал я про одного берсерка, меч у ево был во! и весил во! Так он им рубил, ого-го!
Эйнар тяжело вздохнул. Его Близнецы весили по сорок унций (ок. 1,1 кг) каждый, что не только не мешало ему рубить «ого-го», наоборот, помогало делать это эффективнее, а главное — дольше. Однако кузнец Отмели был далеко не первым, кто руководствовался противоположенной логикой. Не только на Рыбьем Берегу, на всей Симскаре не любили очень мудреных слов и многих из них не знали. Однако если термин «рекламная акция» симскарцам был неизвестен, это вовсе не означало, что они не понимали его принципа. Симскарские кузнецы и оружейники давно и с успехом расширяли клиентуру, одаривая знаменитых героев лучшими образцами своей продукции на условии, что герой обязательно поведает всем интересующимся, где приобрел этот шикарный меч, даже если интересующиеся не интересовались. Или же одолеет очередного злодея с кличем «Этот череп проломил топор мастера Горма, лучшего мастера на весь Хёфнин!». Или укроется от ливня стрел щитом с надписью «Покупайте щиты у Хлива. Щиты у Хлива — только мы реально заботимся, чтобы ты пришел за новой покупкой!». Однако в случае Эйнара оружейники почему-то были свято убеждены, что ему обязательно необходим прут весом в несколько пудов, который с большей пользой послужил бы засовом для городских ворот. Обычно он избавлялся от таких подарков при первом попавшемся глубоком пруду или сборщике лома. Глядя на это копье, Эйнара почему-то не посещали подобные мысли. Вроде бы и должны были, вроде бы даже пришлось подогнать их кнутом, но мысли как-то очень уж флегматично отреагировали на щелчки кнута и не тронулись с места.
— Хорошее оружие для хорошей цели, — сказал Эйнар. — Благодарю, добрый человек.
У кузнеца, словно у студента рощи Матери Мудрости, явившегося на выпускной экзамен после бурных ночных молений в роще Матери Любви, отлегло от сердца, хотя он еще и не до конца осознал, что экзаменатору больше понравились не его философские измышления, а бутыль молодого вина из рощи Друкнадюра, перекочевавшая под его дуб.
— Я ж те говорил! — хлопнул его по плечу один из приятелей.
— А ты не верил! — хлопнул другой, отчего кузнец пошатнулся.
— Не понесу, говорил, — хлопнул третий так, словно хотел его угробить, а не выразить радость, — засмеет!
Именно в этот момент что-то глухо бухнуло в дверь — судя по звуку, таран, — потом, спустя положенный момент напряженной тишины, дверь открылась и в корчму ввалился знакомый по вчерашнему утру мальчишка, болезненно потирающий лоб.
— Идут! — пискнул он. — Они идут!
Кузнец и приятели уставились на Эйнара. Эйнар, растерявшись от внезапного внимания, сумел отреагировать тем образом, который совершенно не подходил сложившейся ситуации.
— Кто, — осторожно спросил он, — они?
Мальчишка раскрыл рот, потрясенный и взбешенный необходимостью пояснять, кто такие они, выделенные особой мальчишечьей интонацией. Где вообще видано, чтобы мальчишка-дозорный, верой и правдой служащий посыльным и сигнальной системой сельской общины, когда-нибудь объяснял столь очевидные вещи? Если они идут, значит, надо либо ударяться в панику, либо в отчаянии безнадежно молчать, готовясь к самому худшему в надежде на чудо.
— Берсерки идут, — обиженно пояснил мальчишка. — И колдун с ними!
— О, — сказал Эйнар. И несмотря на то, что такая реплика подразумевает некое развитие мысли, не счел нужным ее развивать.
Он сунул Близнеца подмышку, взял шлем, небрежно держа его за бармицу, как пустое ведро, вежливо отпихнул древком копья встревоженных селян и направился к выходу. У двери остановился, хотел взбодрить мальчишку, растрепав ему волосы, но тот уклонился от руки героя и шмыгнул в открытый проем на улицу. Эйнар только безразлично хмыкнул и тоже вышел.
— Хана нам, — сказал один из приятелей кузнеца, тяжело сглотнув.
— Тепереча точно без штанов оставят, — поддержал его второй.
— Без штанов! — возмущенно всплеснул руками третий. — Хорошо б, ежели без штанов! Головы снимут — енто да!
— Велика цена твоей башке-то, коли в ей один токмо глаз, да и то рыбий! Овец моих, баранов покрадут всех! Как зимовать будем?
— Да и хрен бы с твоими баранами, морда овечья, тоже мне потеря! Вот ежели бредень мой покрадут да снасти уведут, тут-то все заплачем! Всю Отмель с них кормлю!
— А знаете чего? Развели спор на ровном месте, так-то! Кабы не моя капуста…
— Заткнитесь уже, вот! — крикнул кузнец. — Эйнар их всех того, он же герой! И копье у него заговоренное есть, вот!
Приятели в ответ горько рассмеялись.
— Дерьмо это, а не копье.
— Говорили ж, не позорься.
— Он его из жалости взял!
— Небось в канаву уже бросил, ага.
— Да идите вы, вот! — растолкал дружков кузнец и побежал из корчмы.
— Вот завсегда так: добра ему хочешь, а он… неблагодарность одна…
— Ага, не любит, когда правду говорят!
— А еще другом назвался, тьфу!
— И чего вечно его сторону берем?
— Кхм-кхм, — раздалось покашливание.
Приятели разом обернулись на хозяйку корчмы и присели на полусогнутых ногах. А потом попятились, словно боясь, что если хоть на секунду упустят из виду эту женщину, излучающую безбрежное спокойствие и терпение, она обернется неким кровожадным, голодным чудищем и разорвет их на части. Когда из корчмы убрались и они, хозяйка позволила себе удовлетворенно улыбнуться. Она взглянула на пол, где несмотря и, если честно, вопреки своим стараниям, нежданные утренние гости оставили мокрые следы и комья грязи. Женщина легко покачала головой и вернулась к прерванной уборке, тихо напевая под нос легко узнаваемый, дурацкий мотивчик «Девы под дубом». Вдруг она резко оборвала себя, вскинула голову, взглянула на то место, где сидел Гизур. Место пустовало, если не считать оставшиеся на столе кантеле. Хозяйка с облегчением вздохнула, приложив ладонь к взволнованно колышущейся груди, коснулась зарумянившейся щеки, скосила глаза на кота, который смотрел на нее в ответ с некоторым подозрением. Женщина приложила к хитро улыбающимся губам палец. Кот зажмурился, потоптался на месте передними лапами, затем лег, растянувшись на лавке.
В корчме вновь стало тихо. Только метла нарушала тишину, но делала это как-то осторожно, как будто извиняясь.
***
Не то чтобы Эйнар не любил своего коня. Наоборот, Раск, как любой порядочный волшебный конь, пойманный арканом из волос профессиональной девственницы, не раз спасал ему жизнь, особенно в тех случаях, когда требовалось по-быстрому свалить. Но Сыну Войны не нравилось, что вся геройская работа лежит на его плечах, а эта наглая скотина, от которой всего-то и требуется, что перевезти из одной точки в другую, позволяет себе осуждающие взгляды, выговоры и чтение моралей. Да, Раск разговаривать не умел, но этой хитрой сволочи говорить и не требовалось. У нее имелся взгляд, обладающий телепатическими свойствами. Только взглянет с тоской или осуждением — сам начинаешь себе все выговаривать.
Поэтому Эйнару стало обидно, что этой ленивой скотине опять не придется ничего делать. А он так надеялся, что сегодня она хотя бы ногами поработает, добираясь до зловещей башни колдуна через мрачный лес по паре горных серпантинов (колдуны и злодеи даже на равнине умудрялись воссоздать необходимые элементы антуража). Но нет, вся ее забота — флегматично смотреть, как герой сражается с силами зла, и отпускать в своей лошадиной голове какие-нибудь комментарии.
Поэтому, хоть до окраины Рыбачьей Отмели от корчмы было шагов пятьдесят, Эйнар принципиально преодолел их верхом, а не на своих двоих. В конце концов, верный боевой конь — неотделимая и крайне важная часть любой истории героя, хочет он того или нет. Раск, естественно, не хотел (он бы с удовольствием выменял свою долю геройской истории на уютную конюшню поближе к библиотеке), но его мнением интересовались в последнюю очередь.
