Эйнар же получил полное право насмехаться над пьяницами, всячески издеваться над ними и читать им морали, так как в кои-то веки лично даже близко не стоял к бурным возлияниям. И вообще, если бы прилюдно посмели обвинить его в чем-то подобном, никто бы и не поверил, что этот человек вообще способен на пьяные выходки.
Во-первых, потому что на столе перед ним лежал меч, один из знаменитых Близнецов, выкованных самим Отцом Кузни, а так уж сложилось, что обвинять в чем-то человека с мечом обычно отваживался только тот или те, у кого меч побольше или побольше самих мечей. Во-вторых, Эйнар был одет в не менее известную кольчугу Лёверк, подаренную ему самой княгиней альвов, по одним источникам, или отобранную у какого наглого пещерного скупердяя, по другим. В-третьих, на любого обвинителя сперва посмотрел бы ехидными, злобными прорезями для глаз в полумаске стоявший на краю стола шлем Хюмир, самый прочный из всех выкованных когда-либо гномьими кузнецами, а этот шлем сам кого угодно мог обвинить в неправоте. И, в-четвертых, Эйнар смотрел в кружку воды. Самой обычной и банальной холодной воды, которая составляла железное алиби тому, у кого, если верить песням, вместо крови эль и брага, а день не может считаться официально начатым, если не выпито хотя бы полбочонка.
Эйнар проснулся рано, едва рассвело, и зашел в корчму лишь затем, чтобы промочить горло перед дорогой. Перед дракой он никогда не ел и пил исключительно воду. Кто-то искренне считал, что это некий ритуал, позволяющий ему побеждать любого врага. Кто-то не раз высказывал претензию и спрашивал, почему в его случае это не работает. Эйнар пытался объяснить, что весь секрет в том, чтобы родиться полубогом, но люди искренне верили, что полубожественность — это, вполне логично, всего лишь одна половина успеха, и обижались, когда им отказывали открыть вторую.
Он уже собирался к выходу, когда безмятежная тишина была бесцеремонно нарушена. За маленькими оконцами послышались какой-то шум и возмущение, кто-то на кого-то рявкнул, потом со злостью принялся пинать дверь и дергать ручку. Неравная и тяжкая борьба человека и упрямого дерева закончилась так же внезапно, как и началась: просто кто-то вдруг вспомнил, что корчма никогда не закрывается — нужно всего лишь посильнее налечь плечом. Кто-то для вежливости немного помедлил, а потом очень уважительно открыл дверь, которая издала гордый скрип победительницы над глупостью.
Вошел кузнец. Обычный сельский, почти ничем не примечательный кузнец, который разве что всем своим видом показывал, что спал крайне мало, но не потому, что вместе со всеми гулял до глубокой ночи, а потому, что работал. За широкой спиной кузнеца толпились трое представителей сельской элиты — обычных великовозрастных лоботрясов, использующих любой предлог, чтобы избежать работы (и жен, которых за долгие года брака не без оснований тоже считали крайне нудной и утомительной работой). В двух из них легко угадывались вчерашние потерпевшие от шаловливых ручонок Баратти Сына Битвы. Однако внимания во всей этой компании заслуживала лишь длинная жердина, стыдливо выглядывающая из-за плеча кузнеца.
Селяне немного помялись на пороге, пугливо поглядывая отнюдь не на Эйнара, а на хозяйку корчмы. Женщина прервала уборку, посмотрела на них в ответ, опустила глаза на их ноги. Не улыбнулась. Селяне вздрогнули и попятились. Они боялись ее если не больше, то никак не меньше всех грабителей и колдунов на свете вместе взятых. Даже собственные жены не внушали им такого ужаса — свою бабу всегда можно вразумить, а на эту никакой управы. Если провинишься — так до конца дней своих проходишь без капли во рту, и как ни моли прощенья, как ни ползай на коленях, пока сама не решит, не будет никакой амнистии. Но кузнец пришел с четкой целью, от которой не мог отказаться, и решил рискнуть благорасположением безжалостного деспота в юбке. Поэтому он и верные приятели тщательно обстучали ноги на улице, а потом — кто на цыпочках, кто на пятках, кто огромными шагами, стараясь лишний раз не скрипнуть половицами, — прошли к столу Эйнара. Но прежде чем уделить ему внимание, они, затаив дыхание, все как один обернулись, с тревогой взглянув на мокрые следы на полу и маленькие комки земли, показавшиеся им чудовищными пятнами несмываемой грязи. Хозяйка корчмы мстительно сощурила глаза. Один из лоботрясов обреченно схватился за голову, другой — нервно закусил конец бороды.
— Вот, — застенчиво пробормотал кузнец, протягивая Эйнару жердину стоймя.
Сын Войны, машинально принявший нежданный подарок стоя, сел. При беглом осмотре по всей длине жердь оказалась копьем. Вроде бы. По крайней мере, в представлении человека, который копье если и видел, то только издали и уж точно никогда в руках не держал. Длинный наконечник был с виду острым, но откованным так, что даже подмастерье оружейника с известным, но доселе толком не изученным феноменом отклонения в развитии верхних конечностей пришел бы к выводу, что сам он еще не так безнадежен, как в этом его пытаются уверить. Древко же представляло собой условно прямую, обструганную, со срезанными сучками жердь, которую совсем недавно вьюн хмеля считал своим домом. Причем при выборе подходящего кандидата на роль древка творец явно руководствовался принципом «мощному герою — мощное копье». И это было отнюдь не проявление сельской простоты, серости и глупости. Наоборот, кузнец Рыбачьей Отмели руководствовался в своем деле своеобразным, но логическим мышлением. А еще он не чурался мудреных слов, умел выговаривать «это» без ошибок, понимал за пол-лит-ри-ку и что лопочут заезжие страннобуквенники, все время проводил в кузне за усовершенствованием орудий труда — в общем, на весь Рыбий Берег слыл инженером и академиком. То есть тем, с кем лишний раз лучше не пересекаться без нужды. Что не мешало ему быть авторитетной и центральной фигурой не только в Отмели, но и за ее пределами.
— Глаз почти не смыкал, работал, — покашлял кузнец. Манера изъясняться, видимо, передалась ему по наследству от отца. Наверняка вместе с именем. — Я это, ну, не оружейник совсем, но со всем стараньем, вот.
Эйнар встал, опираясь на копье. Пробежался растерянными глазами по всей его длине. На физиономиях приятелей кузнеца отразились тревога и сосредоточенность.
— Не побрезгуй, возьми, авось пригодится, вот, — принялся торопливо убеждать Снорри-младший, чтобы у героя не успело возникнуть желание отвертеться от подарка. — Это, знаешь ли, не простое копье. Оно это, ну, заговоренное, значится.
Эйнар нахмурил брови.
— Его брат мой — да не иссякнет мед в его кубке за столом Медового Зала — из похода привез, вот, — пояснил кузнец. — Ну, не совсем его, конечно, — смутился он, — кочергу. Но заговоренную, ага, — поспешно заверил кузнец.
— Чего?
— Кочергу заговоренную, говорю, — повторил кузнец. — Они как-то раз этого, ну, тоже колдуна какого-то это самое, вот. Ну, мой брат кочергу эту себе и забрал. Рассказывал, так она ловко летала, значится, и била больно. Правда, с тех пор-то она ни разу того, не летала, значится, как мы ни пытались. Но мы-то народ серый, не так чего-то делали, видать. Но сила в ней есть, точно говорю, вот. Жрец один подтвердил. Так я и решил: она ж все равно без дела пылится, а ты с колдуном нашенским драться идешь, ну и вот… вдруг да пригодится. Только с кочергой на колдуна идти оно, конечно, глупо, вот я и это…
Эйнар посмотрел на кузнеца. Посмотрел на копье. Снова на кузнеца и на его приятелей. Мнущиеся за его спиной полудурки вызывали почему-то инстинктивное желание врезать каждому по уху для профилактики (что не меняло мнения Эйнара о том, что народ здесь славный), но сам кузнец, его желание хоть как-то помочь и не стоять в стороне, его искренняя вера в героя заставляли чувствовать себя неловко и запрещали отказывать. Хотя сам Эйнар всегда считал, что лучший способ помочь ему — не мешать.
Он закатил глаза и, неразборчиво бормоча себе под нос, отошел на просторное место, перекинул копье из руки в руку и обратно, осторожно взмахнул. Потом раскрутил плавную и очень осторожную мельницу — наконечник вопреки прогнозам не слетел, не воткнулся в стену или пол и не предпринял даже попыток соскочить. Эйнар попробовал его пальцами и, к удивлению, обнаружил, что обоюдоострое лезвие не только хорошо наточено, но и втулка наконечника закреплена на жердине намертво. Он повторил движение, но заметно быстрее и ловчее, не остановился после пары оборотов, а продолжил, ускоряя темп. Через минуту сельские дурачки во главе с кузнецом и отлипший от поверхности стола, оторвавшийся от самобичеваний и похмельных страданий Гизур смотрели раскрыв рты, как Сын Войны, этот рыжий мордоворот, который при своих габаритах должен быть неповоротливее крепко пустившего корни дуба, с поражающей воображение скоростью и ловкостью вертит копье, выписывая им в воздухе такие фортели, что позавидовали бы бритые налысо монахи в смешных оранжевых халатах, всю жизнь только тем и занимавшиеся, что крутили копья. Под конец Эйнар, как и положено, с молодецким «ха!» поразил воображаемого противника уколом. И судя по инерции и мощи укола, поразил бы пару-тройку таких противников, если бы им хватило ума выстроиться в очередь. Вновь придирчиво осмотрев оружие по всей длине, Сын Войны положил его на ребро ладони, пытаясь отыскать баланс. Искал довольно долго.
