— А чего я? Сам, чего ль, не ныл?
— А я чего? Я ж не знал, что енто Сын Войны!
— А чего он не назвался вчерась?
— Молчи, ду!..
— А и вправду, чего?
***
Эйнар зачерпнул ладонями пригоршню ледяной воды из глубокой кадки и с облегчением плеснул себе на физиономию. Немного поразмыслив, он ухватился руками за края и окунул в кадку всю голову. Он провел в таком положении пугающе долго, казалось, что вообще надумал утопиться (похмельную голову какие только гениальные придумки не посещают), но вдруг вынырнул, пыхтя, фыркая и выплевывая воду, словно кит. Эйнар энергично растер ладонями физиономию, зачесал растопыренными пальцами мокрые волосы назад, с довольным видом отжал бороду. И только после этого осмелился открыть один глаз. Так и есть, никуда не делась: стоит, улыбается, глазки светятся. Эйнар сдул свисающую с кончика носа каплю, неловко усмехнулся в бороду, сдавшись под навязчивым напором женской заботы, и взял протянутое ему полотенце. Приятно пухленькая девушка с круглым личиком отступила назад, стыдливо зарумянилась, застенчиво сцепила пальцы опущенных рук и невинно потупила глазки, при этом каким-то одним только женщинам известным способом умудряясь с неприкрытой наглостью таращиться на обтирающегося по пояс голого героя, с плотоядной жадностью пожирая движения каждого его мускула. За углом корчмы, на задах которой мылся Эйнар, послышались сдавливаемые девичьи смешки, горячие перешептывания и томные вздохи.
Вечно одна и та же история: стоит людям услышать имя «Эйнар Сын Войны», как начинается что-то невообразимое. О лицах селян можно забыть — видишь только их согнутые в поклонах спины. Селянки строят далеко идущие матримониальные планы или как минимум замахиваются на выгодный или хотя бы захватывающий адюльтер. Старики отправляются в погоню, чтобы пожелать самого доброго и откровенно пугающего. Дети просто устраивают настоящую невыносимо воющую блокаду и не дают ступить ни шагу. А враги и злодеи — эти бессовестно разбегаются или заявляют, мол, драться полубогу неспортивно и вообще против всяких правил. И, конечно, скальды. Стоило только шепнуть: «Эйнар Сын Войны», как вокруг мгновенно образовывалась целая орава пищащих, бренчащих, тренькающих, звенящих певунов, которым непременно хочется спеть свежую, оригинальную, потрясающую песню об очередном героическом деянии. Эйнар ненавидел скальдов, пожалуй, даже сильнее, чем великанов, а ненависть к последним, между прочим, ему по наследству передалась (о том, что жители Хаттфъяля сильнее великанов ненавидят только друг друга, никто вообще не упоминает, так как это общеизвестный факт). Не говоря уже о том, что она непременно узнает, где в последний раз слышали имя «Эйнар Сын Войны». Погоня и так постоянно наступала на пятки, а ему так не хотелось возвращаться на Стор-Йорд. Не сейчас во всяком случае. Нет, конечно, в Айнмарке пара плюсов имелась. Но, во-первых, эти плюсы замучаешься извлекать из ночной брони, а во-вторых, минусов было гораздо больше. Да и скучно стало в Айнмарке. Мало кому охота устраивать козни и плести дворцовые интриги, а уж тем более идти войной на край, где трон протирает изнемогающий от скуки полубог.
Эйнар так надеялся, что его не узнают. Ему так хотелось проехаться инкогнито по родной Симскаре, поразвлечься и набить пару сотен морд. Когда его не узнавали, все было так хорошо, как когда-то давно, когда он не наделал по дурной молодости этих своих Семи Подвигов, когда он был просто Эйнар Чего-Такой-Наглый-Щенок или Как-Там-Тебя-Вали-Пока-Цел. Злодеи не разбегались, а бились, пока сил хватало, можно было свободно разговаривать с людьми, а не их спинами, и девиц приходилось добиваться, а не отбиваться от них. Ну и, конечно, скальды. Не было ни одного скальда хоть до посинения ори: «Эйнар! Смотрите, тут Эйнар, ну этот рыжий мордоворот с мордой кретина!». А ведь тогда по дурости всего этого хотелось: и чтоб враги разбегались в ужасе при одном только звуке имени, и чтоб селяне от земли не отлипали, рассыпаясь в бесконечных благодарностях, чтоб девицы выстраивались в очередь на сеновал, и, чего уж, чтоб скальды на каждом углу горланили свои идиотские песенки об Эйнаре Убийце Великанов, Эйнаре Разрушителе, Эйнаре Завоевателе, Эйнаре Кровавом Топоре и Эйнаре Грозе Девичьей Чести. Да, раньше был риск, азарт, каждый день, как приключение, а теперь… скука. Мало кто догадывается, сколько ужаса в одном этом коротком, страшном слове.
Эйнар вытерся насухо, вернул девушке полотенце, ставшее в мгновение ока предметом поклонения. Он даже слегка повеселел. Даже серый свет показался милее, чем недавно. Эйнар повеселел настолько, что полбаранчика и треть бочонка браги показались ему неплохими собеседниками на ближайшее время…
— Эйнар Сын Войны. Дня не прошло, как уже купается в лучах славы.
Серый симскарский свет вдруг снова опостылел. И погода стала мерзкой. Да и от мысли хотя бы о бараньих ребрышках начинало тошнить. А одно лишь воспоминание о запахе браги вызывало отвращение.
Эйнар резко обернулся. Лицо его выражало суровую злость.
Она печально улыбнулась в ответ. Может, ей и хотелось, чтобы улыбка получилась приветливой, однако ее лицо было способно выражать только легкую грусть. Такой она родилась. Вечно печальная, бледная, худенькая, в неизменных траурных одеждах — само ее присутствие вгоняло в смертельную тоску и навевало мысли о безысходности. Но иначе быть просто не могло.
— Что такое, Эйнар? — спросила она. — Ты не рад меня видеть?
— Нет, — отрезал он.
— Почему? — тонкие дуги бровей над огромными черными глазами, полными грусти, вздрогнули в непритворном удивлении. — Я очень рада, — уголки тонких губ приподнялись в улыбке, которую обычно видит умирающий в последний миг жизни, услышав заверение, что он обязательно выкарабкается.
— Ты видишь меня постоянно, — усмехнулся Эйнар. — Ты же всегда рядом, — с издевкой добавил он.
— Верно, я всегда рядом, — спокойно подтвердила она. — Но это не значит, что я не рада, когда появляется возможность поговорить с тобой.
Селянка выгнула шею, выглядывая из-за массивного плеча повернувшегося к ней спиной героя. Она смотрела прямо на то место, где стояла траурная девушка, но лишь озадаченно похлопала глазами. Как и любая девица, которой хоть раз в жизни удалось выбраться из сонной, скучной, унылой Отмели на ярмарку в бурлящем жизнью Лейхоре, она, разумеется, слышала много песен об Эйнаре Сыне Войны. Вот только нигде не упоминалось, что великий герой имеет привычку разговаривать сам с собой. Это тревожило.
— На нас смотрят, — заметила девушка в трауре, скосив на пышку черные глаза.
— Знаю, — безразлично признал Эйнар. — Тебе это не мешает.
— Смертным не дано меня видеть, — улыбнулась девушка, и ее грусть была неподдельной. — Даже если бы мне этого очень захотелось, они все равно сделают вид, что меня нет. Такова ваша природа. Вы отрицаете мое существование, пока я не приду, чтобы забрать вас. И даже тогда вы продолжаете отрицать очевидное и спорить с неизбежным.
— Иногда мне бы тоже хотелось не видеть вас всех, — мечтательно проворчал Эйнар. — Пробовал даже отрицать ваше существование. Не помогло.
— Как ты можешь отрицать наше существование, если ты сам житель Хаттфъяля? — растерялась девушка в трауре. — Это так же глупо, как смертному отрицать существование других смертных.
— Ха! — Эйнар скрестил руки на груди. — У кого-то получается. Как-то в Рольхельне повстречался мне один отшельник. Он так и не поверил, что я человек, и все считал, что я ему мерещусь и вообще я — олицевание чего-то там в его тронутой башке.
— Каждый смертный живет в той реальности, которую создал для себя сам. Реальность внутри него иногда отрицает и противоречит реальности вокруг него, но не в силах с ней бороться, Эйнар, — сказала девушка в трауре. — Но какую бы реальность ни создал для себя человек, в конце всегда приду я и поставлю точку.
— Слушай, до точки мне далековато, — прервал ее Сын Войны, лениво ковыряясь мизинцем в ухе. — Если ты пришла поумничать, то я не тот, кто тебе нужен. Так что можешь катиться отсюда и поискать, кто годится поболе моего.
