На ужин уже нет сил ни у кого из них. Единственное, что делает Изуку, — это достаёт из морозилки рыбу, кладёт её в глубокую тарелку, чтобы за ночь она подтаяла.

За ним, разумеется, наблюдают со спины. Это уже привычно. Главное, что не бьют. Хотя в последнем он не уверен, шаги за спиной обрываются. Кацуки нависает над ним, стоит впритык. Его руки ложатся на плечи, сдавливая в тисках. Вырваться не получится, да он и не пытается, ждёт, пока его разворачивают лицом к себе. Ему страшно посмотреть в глаза альфы, страшно увидеть в них тот самый блеск, не предвещающий ничего хорошего. Но длинные пальцы подцепляют подбородок, заставляя взглянуть своему персональному кошмару в лицо.

Ничего. Там нет ничего. Ни злости. Ни раздражения. Ни жажды насилия. Это выбивает из колеи.

Они смотрят друг на друга, сканируя взглядом, выискивая на дне чужих глаз ответы на свои вопросы. Но Кацуки прерывает всё одним движением.

Изуку впервые целуют. Впервые за всю жизнь он чувствует чужие губы. Это так странно. Невесомое прикосновение, сердце замирает, а глаза становятся огромными. Дышать не получается. Говорят, ощущения от первого поцелуя самые яркие. С этим не поспоришь, особенно когда ты уже давно не невинный мальчик, а взрослый человек, потасканный жизнью по самое не балуйся. Бакугоу отстраняется медленно. Слишком медленно. Его рука проводит по щеке омеги, хочется зажмуриться, ожидая удара, и, похоже, это написано на его лице, потому что Кацуки делает шаг назад, а потом и вовсе уходит в ванную.

Можно ли считать это побегом?

Наверное.

Мидория стоит так ещё пару минут, весь содрогаясь от ужаса, потом на автомате идёт в спальню, снимает одежду и ложится в кровать. Перед глазами всё ещё лицо Кацуки, а губы покалывает. Хочется провести по ним пальцами, но руки онемели, не слушаются. Он поворачивается лицом к окну, надеясь, что альфа не будет проверять, спит ли он.

Бакугоу возвращается ещё не скоро. А перед тем как лечь в кровать, он открывает окна. В комнату врывается прохладный ветер. Он укладывается, накрываясь одеялом, руки сами тянутся к омеге рядом, легко прикасаясь к боку, соскальзывая на талию. Изуку не может сдержать нервную дрожь, прошивающую тело липким страхом. Наверняка альфа прекрасно знает, что он не спит, тогда зачем это делает?

— Успокойся, не трону. Спи… — но рука никуда не пропадает. — Ты пил снотворное?

— Н-н-нет…

— Ты не заснёшь.

Кацуки сам приносит снотворное со стаканом воды и вкладывает ему в ладонь две таблетки.

— Завтра спишь дольше обычного. Из дома ни ногой. Если нужно что-то купить, напишешь мне.

Изуку хочет напомнить, что его обокрали, но решиться на это не может, голос гаснет в зародыше, поэтому он молча кивает.

— Ты явно не в себе.

Кто из них не в себе — это нужно ещё уточнить.

Они снова опускаются на подушки. Изуку перетаскивают ближе к середине, все попытки вернуться к краю бесплодны, а потом действует снотворное, веки становятся тяжёлыми и опускаются. Шею обдаёт чьё-то тёплое дыхание.

Ещё пара недель проходит в относительном спокойствии, а потом случается невозможное. Кацуки заболевает.

Температура подскакивает аж до сорока градусов. Он хрипит и кашляет как заядлый курильщик, чьи лёгкие пропитаны дымом насквозь.

Омега суетится рядом, покупает лекарства, готовит мягкую пищу, чтобы не раздражать и так больное горло. Но Бакугоу всё равно рвётся на работу, для него сидеть дома сравнимо с пыткой.

Заканчивается всё это тем, что альфа сваливается окончательно. Приходится брать больничный. Большую часть времени Кацуки проводит в кровати, пьёт горы лекарств и пристально наблюдает за омегой. За каждым его шагом, движением. От этого взгляда неуютно. А ночью Изуку чувствует, как чужие руки перехватывают поперёк талии, оглаживают живот и бока, а потом притягивают ближе к себе. Его тело невыносимо горячее, но Мидория не сопротивляется, главное, что не бьют.

Даже на больничном альфа умудряется работать. Об этом парень узнаёт, когда приходит домой раньше обычного. Кацуки кричит в телефон о том, что оторвёт кому-то руки и засунет их ему в ****, если бедолага не переделает всё. Омеге немного жалко того человека, но весёлый голос в трубке, похоже, с ним не согласен.

Изуку замечает, что альфа не спешит выходить с больничного, делая всю работу дома. Так непривычно видеть его в домашней одежде, с очками на носу, которые он носит уже несколько лет (зрение довольно быстро испортилось). Предельно серьёзное лицо Бакугоу меняется, стоит Мидории появится на кухне, очки откладываются в сторону, а спину сверлит пристальный взгляд.

Импровизированный отпуск заканчивается неожиданно, после звонка главы отдела. Кацуки пышет гневом, едва ядом не плюётся, но, как только речь заходит о каком-то Мономе, успокаивается. «Вот только этого ******** не надо!»

Всё.

Бакугоу на следующий же день выходит на работу.

— Мо-можно мне съездить к маме… на выходные? — срывающимся, жалким голосом просит Изуку.

Он долго откладывал этот вопрос, но потребность в родительской ласке взяла верх над страхом перед альфой.

Кацуки отрывается от еды и смотрит на него, омега боится оторвать взгляд от поверхности стола.

— Эти выходные?

— Д-да.

— Я отвезу тебя. Утром напомни.

— Я с-сам могу…

— Я всё сказал.

На этом их разговор заканчивается.

Когда Изуку видит мать, то едва сдерживается, чтобы не разреветься. Он так соскучился. Инко тоже с трудом сдерживает слёзы. Бакугоу проявляет верх терпения, ожидая, пока они оторвутся друг от друга, а потом просто сообщает, когда заедет за ним, и удаляется. Куда — не посвящает.

Говорит по большей части женщина, Изуку просто молча кивает на все её вопросы. Под конец дня он лежит на её коленях, свернувшись клубочком, пока Инко перебирает его волосы, поглаживая по голове. Омега вспоминает детство, тогда его часто так гладили. Тогда не было ничего этого. Не было изнасилования. Не было побоев. Не было разбитой мечты. Не было Бакугоу Кацуки. Но и представить свою жизнь по-другому он уже не может.

Альфа приезжает где-то в девять, на улице уже темно. Они обнимаются на прощание, и снова руки не слушаются, не желают разрывать объятий. Но Инко делает это первая, улыбается Кацуки, просит позаботиться о её сыне и машет им рукой, пока машина не скрывается из виду.

Дома, как всегда, тихо. Мидория почему-то чувствует себя ещё более уставшим, чем обычно, после трудного рабочего дня. Однако нужно подготовить продукты на завтра, чтобы было из чего делать ужин. Он как раз маринует курицу, когда слышатся шаги. Тарелка с птицей отправляется в холодильник. Шаги всё ближе, но он не оборачивается. Скорее всего, Бакугоу пришёл попить на ночь, графин как раз стоит на столе.

Изуку пытается вспомнить, что ещё нужно сделать перед тем, как лечь спать, но ничего не выходит. В голове он перебирает все варианты, но всё смешивается в какую-то кашу. Руки альфы оплетают талию. Парень задерживает дыхание, боясь шелохнуться. Кацуки этим успешно пользуется. Пока одна рука всё так же удерживает его поперёк живота, другая перемещается выше, поглаживая грудь. Шею опаляет тёплое дыхание, омега кожей чувствует прикосновения губ, отчего из грудной клетки вырывается какой-то полузадушенный всхлип. Руки омеги дрожат, не в силах противостоять. Он всё ещё помнит, всё ещё боится, да и вряд ли когда-то перестанет. Если только кто-то не сотрёт ему память.

Губы альфы перемещаются выше, поцелуй в щёку кажется мучительным. Почему-то хочется поверить в эту нежность. Вот только мозг упрямо твердит, что нужно вырваться, убежать. Похоже, Кацуки чувствует, что хочет сделать Мидория, поэтому, кратко мазнув губами по скуле и подбородку, устраивает голову на плече шокированного парня.

— Пошли спать.

Изуку не может сопротивляться. Уже в кровати в его ладонь ложится одна таблетка. Он выпивает её без сомнений, зарываясь под одеяло. Бакугоу занимает привычное место за спиной, устраивая ладони на тощем боку.