«Выйдя из магазина…» Выйдя из магазина на углу двух заледенелых улочек, услышала стук метронома. Ничего необычного — проверка системы оповещения граждан. Отчего же тогда сердце забилось так гулко? Отчего мир на доли секунды стал чёрно-белым, а сквозь ампирную стену проступила другая, зияя провалами окон? Ты сжал мою руку. Неужели, – и ты? И ты – тоже?… Неужели у всех ленинградцев в бездонных глубинах генетической памяти неумолчно стучит метроном? «Дед воевал на Невском Пятачке…» Памяти моего деда — Александра Яковлевича Смородинского Дед воевал на Невском Пятачке, В живых остался чудом, слава Богу. Жил налегке, и умер – налегке, И ничего не взял с собой в дорогу. И всё же – взял. О том, как воевал, О том, как трудно шёл от боя к бою Не рассказал. Он память оборвал, И целиком забрал её с собою. И вот, в привычной жизни на бегу, По пустякам растрачивая силы, Простить себе никак я не могу, Что ни о чём его не расспросила. «И поставили памятник Анне напротив тюрьмы…» И поставили памятник Анне напротив тюрьмы, Чтобы вновь ей смотреть на сырые кирпичные стены, Где окошки прищурились, полные дремлющей тьмы И притихшего лиха, таящегося среди тлена. О, как холодно здесь! Ленинградскую серую гарь Разрывают ветра и бросают прохожим навстречу. О, как сердце болит! Лишь бывалый острожник-январь Посыпает колючим снежком угловатые плечи И поёт монотонно… А время сжимает кольцо, То свинцом угрожая, то лязгая цепью железной. Но ведь кто-то же должен стоять, повернувшись лицом К неизбывному страху, готовому хлынуть из бездны. «Был февраль, и Шуваловские холмы…» Был февраль, и Шуваловские холмы Застывали в дымке белёсой. Отпеванье задерживалось. И мы Просто ждали – безмолвно, бесслёзно. Заметало колючей печалью крыльцо, Одиноко и как-то несмело Из-под снега глядели кресты. И лицо Леденело. И всё – леденело. Но, как будто бы глядя на мир изнутри Сокровенного сердца метели, На графически-чёрном кусте снегири Алым жаром горели и рдели, И посвистывали. Ну а возле куста, Глядя на вожделенные цели, Три больших, полосатых, пушистых кота В неподвижном молчаньи сидели. Вот один потянулся, по насту прополз — По зернистой, крошащейся крыше. И – взобрался на куст. Был он грузен и толст, Но карабкался выше и выше — К самым тоненьким веткам… Так близок успех — Вот сейчас он поймает! Но стая Разом вся поднялась. И мерцающий смех В бледном небе бесследно растаял. Мир вздохнул, словно в стылых глубинах земли Чья-то мёртвая хватка разжалась. И горячие слёзы свободно текли В бесконечность. И жизнь – продолжалась. «Получая свидетельство о рождении…» Получая свидетельство о рождении своей давно умершей матери, – Для подтвержденья родства — получая её же свидетельство о браке с ныне покойным отцом, словно перебираю мелкие, острые осколки мозаики разбитых вдребезги жизней. Горячая кровь течёт по исколотым пальцам, подтверждая родство. Воспоминание Не сажай меня в финские сани, одну не спускай с горы. Папа, я не хочу, я боюсь лететь в эти тартарары. Обмерзает от ветра лицо, и – никого за спиной. Не говори: «Трусиха!», не цеди сквозь зубы: «Не ной!». Не тащи меня в речку на самую глубину — Я утону, я камнем пойду ко дну. Не заставляй меня снова преодолевать этот страх, Разреши мне заплакать, покачай меня на руках. Не заставляй меня быстро умножать и делить на ходу, Не тяни меня за руку – по снежной каше, по льду. Не обзывай меня дурой, пожалуйста, не обзывай, Не грози сдать в милицию, засунуть в пустой трамвай. Отпусти лучше к маме. А хочешь – пойдём вдвоём. Ты сказал, что она – далеко, но уж вместе-то мы найдём! Знаешь, песенка есть про то, что вместе шагать легко… Почему ты прячешь лицо, в стену бьёшь кулаком? Я не буду волком глядеть, не буду тебе грубить. Папа, честное слово, я тебя постараюсь любить, А не только лишь помнить с горечью и виной… Не запирай меня в тёмной комнате – там очень страшно одной. Две фотографии Две фотографии передо мной: ЦПКиО, дворцовые ступени, Июньский день в мерцаньи светотени, Плывущий над камнями влажный зной. На первой – вместе я и мама с папой, И лев катает шар чугунной лапой, Блестя отполированной спиной. А на другой – всё то же: и стена, И лестница, и стриженая кроха, И платьице воздушное в горохах, И львиной гривы чёрная волна. Всё те же декорации, всё – то же: И день, и час, и да же ракурс – схожий, И только я – уже совсем одна. И на ступенях тополиный пух Подобен пеплу. А на заднем плане, Слегка размытый, словно бы в тумане, Дворец покинутый пустынно-глух. Лишь девочка, да чёрный лев чугунный… Как будто кто-то прикоснулся к струнам, И пробует мелодию на слух. |
