Ладно, это я сморозил зря. За окном уже включили фонари, и Вед пошел зажигать ночники. Никак не избавится от этой привычки. Интересно, «творец» еще будет думать, что день – сегодня, когда проснется?

Моя рука моментально потянулась к кольцу. Что же делать-то с ним… Забыл спросить, какое число сейчас, у Веда.

– Вед, чо, на именины-то пойдешь?

– Что я там не видел?

– Скоро же.

Парень фыркнул и убрал со стола посуду.

– Чтоб в меня тыкали пальцем? Спасибо. Я вообще… думаю место сменить.

– Когда?

– Как можно быстрее.

– А что так?

– Что… работы нет.

– М-м.

– Даже твои, что здесь шарились, только хрень какую-то несли.

– Какие «мои»?

– Да урюковские. Сашок с Пилигримом.

– Что они здесь забыли, – помрачнел я. Меня забыли, собаки, не иначе.

Как пронюхали?

Когда Вед уснул, я вышел на улицу и пошел по барам. Их немного, и уж где-то народ-то завис. Нашел их возле магазина с безобразной розовой вывеской женских ног в чулках. Спрятался так, чтобы они меня не заметили.

Но было слишком шумно. Ко мне пытались пристать пара человек, одна баба даже терлась передом, но я пихнул ее обратно в толпу.

– Что, высматриваешь? – усмехнулся у меня над ухом Санек. Я мысленно сплюнул.

Он позвал парней на улицу.

– Давай сразу к делу, – сказал Сашок после пятиминутного виляния и разговоров о здравии царской семьи. – Мы видали тебя, когда заварилась каша на площади. Итого, ты что-то припрятал.

– Ты, Саш, домысливать любитель, – осторожно сказал я. Сашок усмехнулся.

– Да не я один, – он подмигнул Саньку Пилигриму; с ними еще была пара пацанов, которых я впервые видел и не запомнил. – А потом, знаешь, так быстро не сматываются, если чисты.

Я в какой раз задумался, сколько времени отсутствовал.

– Да-а… со временем у меня напряженка.

– Хм, молодец, – похвалил Сашок, и ко мне подступил Пилигрим. Он быстро дернул рукой, и как-то в следующий миг мои карманы оказались вывернутыми. Высыпались монеты.

Их тут же подобрал кто-то из парней.

– Ну что, убедился? – осторожно, но с угрозой в голосе, спросил я.

Пилигрим скривился и пощупал мне шею, залез за ворот. Не нашел.

– Мы от тебя не отстанем, – заметил Сашок, который тоже был недоволен результатом. – У меня нюх на такие вещи, так что не убежишь. Если уж ты разок был на прицеле…

– А я бегать не собираюсь, – а сам старательно додумывал, как же сделать так, чтобы Сашок отвязался. Кольцо-то я спрятал, но его неудобно носить, кроме как на шее.

– Глаз за тобой, – улыбнулся парень, и приказал всем расходиться.

Я специально сделал крюк по пригороду.

Блин, если Сашок узнает, что у меня кольцо, он не отстанет. Такой поживу чует. И если он у меня его найдет, мне крышка.

Все это Олег мне рассказывал, покачиваясь на неустойчивом стуле. Взгляд его упорно буравил одеяло, хотя я была уверена, что он ничего не видит.

Я вздохнула. Почему-то такое положение дел мне было совсем не удивительно. Истинная драма, к проклятию тех, кто ее придумал.

Но мне казалось, что парень не все мне рассказал. К примеру, про того, у кого мы сейчас находимся.

И еще я заметила, как часто он в своих воспоминаниях употреблял слово «творец», да еще в таком ключе. Мне это не понравилось.

– Вот так ты ко мне относишься?

– Как к вещи? – да, – резко сказал он и уставился пристально.

Во мне забурлила злость, но я только слегка отвернулась. Учитывая, что про себя я тоже чаще всего называла его «персонажем», относилась я к нему не лучше.

Солнце как будто из моего мира – слепит адски. Мне приходилось щуриться всю дорогу, из-за чего я не очень могла рассмотреть окружение – земля ж интересней. Но все же я уловила, что в городе много зеркальных поверхностей – от которых солнце слепило с еще большим дьявольским ожесточением.

В столице меня боль все равно не отпустила. Только притупилась – но больше я никогда не буду летать. Фигушки. Только на аэропланах. И то там, где драконов нет.

Олег был каким-то рассеянно-сосредоточенным. Он достаточно грубо показывал мне дорогу, а потом оставил, сказав, что есть дела. Я фыркнула, и мне стало не по себе. В последний раз я оставалась одна во Франции, и не зная языка, чувствовала себя ночью не очень уютно. Но то Франция, а тут… день, короче. Уж не сдохну при первом случае.

Малышня кинула в меня какой-то гадостью. Заржала. Я брезгливо сбросила этот непонятный камень на асфальт. У них тут есть асфальт – это вообще предел моих мечтаний. Нахмурилась на мелких, а они только тыкали пальцами и хохотали, а некоторые уже отвлеклись.

Олег даже не сказал, когда вернется.

– Пойдем еще чего-нибудь поищем!

– Да этот забери!

– Мне уже надоело.

Я пригляделась к камню, и тут у меня медленно прошел по спине неприятный озноб. Предмет напоминал мне челюсть, да еще сдвоенную, но точно человеческую, похожую по крайней…

У меня… подпрыгнуло сердце.

Дыхалка.

– А-А-А-А-А-А!

Во дворце вздрогнули. Ахнули. Стража посыпалась к окнам.

– Кто так орет? – командующий махнул рукой, чтобы стражники спустились и заткнули нарушителя.

Но Вольх поднял персты.

– Не надо. Не прерывайте, – в каком-то трансе улыбнулся он. – Это услада для моих ушей.

Стражники в недоумении слушали, как изголяется, по-видимому, девка.

– Когда она закончит, найдите, – медленно обернулся регент. – Приведите. Какая простая была задача… – снова улыбнулся он.

Мне заткнули рот.

– Что орешь?! Тебя найдут! – яростно шептал парень.

– Это Крис! Это Крис, – я прокусила руку, меня не держали ноги. – Челюсть! Он Криса убил!

– Кто? – спросил Лежа, отряхивая пальцы.

– Он… мать его… – я стиснула зубы, наворачивались слезы. – Подлец, Криса!..

Кто «он» – не знаю. Но он Криса убил, челюсть вырвал.

О Господи!..

Значит, не я одна.

Значит, вся цель.

«Творцы».

Дятлова дробь выстукивала по мозгам. Изъедая мысли… Если так долго и намеренно долбить камень, то и он не выдержит. А это всего лишь творцовы головы. Совсем птенцов. Творцы молчали, молились и отворачивались от этой дроби – зажмуривались…

Но кто в целом мире, реальном иль выдуманном, способен отвернуться от голоса, что долбит твои мозги изнутри?

Пишипишипишипишипиши.

И студенты строчили. Вязли в сюжете, строчили.

Потому что над ними огромным камнем, неприступной крепостью, черной, как ворон в ночи, стоял Вестник.

Страшный черт.

Его глаза были как у орла. И, кажется, он сочувствовал.

– Две минуты на подготовку.

После этих двух минут – старт. Короткий забег на развитие мысли. На ее свободное течение… Потом, после часового перерыва, «свое время». Но только на словах. Ты его посвятить должен пьесе, диктуемой твоим сознанием тебе.

Студенты не сопротивлялись. Работали.

Такое это счастье – работать, пока есть время.

Вентерштиль, художник из немцев, заливал с надеждой в глотку суп – надеясь, что сушняк от текста этим снимется. Не пронесло.

Веринетта, из красивых художниц, нервно закидывала глаза в сторону – она умела так делать, чтобы белки из глазниц вываливались.

Кивин, русский, боялся поймать взгляд Вестника – с соловьиной головой, а от размеров ее становилось страшнее. Поймал.

– Где Расковский? – вырвалось у перепуганного.

Остальные промолчали. Аспиранта сегодня не было. Всё.

– Может, его кто-нибудь видел?

Никто не видел. Все слишком заняты были текстами. Другие – холстами. Третьи – мелодиями. Не время думать о тех, кто здесь есть, кого нет. Мир – он приглашает к себе ненадолго. Надо момент поймать. И держать.