- Постой-ка, - вдруг оборвал её Долохов, едва Гермиона открыла рот, - постой, - чуть более настойчиво сказал он, разглядывая её с какой-то болезненным любопытством.

- Простите, мистер Долохов? – Гермиона, сбитая с мысли, неловко дернула пальцами, поднимая взгляд на лицо Долохова.

- Зови меня Антонином, грязнокровочка, - чуть хрипло отрезал он, - но перед тем как мы начнем, сделай вот что…

Он щелкнул пальцами. Вокруг оглушительными красками вспыхнула чертова кадриль – наступает, отходи!

- Еремей приготовил тебе твой любимый шоколад. Не разочаровывай старика. – Долохов улыбнулся ещё слаще, вальяжно откидываясь на кожаную спинку.

Гермиона опустила голову вниз, уже зная, что увидит, но от этого стало еще страшнее.

Перед ней стояла маленькая фарфоровая кружечка с изумительно пахнущим баварским шоколадом. Гермиону пробила нервная дрожь - она мгновенно вскинула голову, ожидая смешка, плевка или какого-нибудь хамского объяснения, но… Долохов больше не улыбался.

В болотно-топких глазах не было ничего, кроме жадного любопытства в ожидании её реакции.

Он её запугивал. Не просто запугивал – демонстрировал свою силу, более не скованную министерскими цепями. Показывал, что он все равно сильнее даже после Азкабана.

Показывал, что ему ничего не стоит свернуть ей шею в каком-нибудь темным переулке. Он её запугивал, показывая свою власть над ней.

Антонин Долохов одной чашечкой чертового шоколада показывал ей, что не растерял навыков запугивания за несколько лет отдыха в тюрьме.

Только вместо ожидаемого страха Гермиона почувствовала какое-то мрачное злорадство – сколько бы не билось Министерство, как бы не кричал Кингсли, как бы не старался Орден Феникса с Гарри во главе, показывая что они теперь хозяева жизни, Антонин Долохов одним щелчком делал их всех без особого напряжения.

Чтобы не говорило Министерство, удовольствие и богатство Гермионы зависело не от них, нет. Оно зависело от Люциуса Малфоя, который оплачивал ей отпуск в любом месте мира. От старшего Теодора Нотта, главы ковена, который присылал вместе с Амандой Уоррингтон дорогие украшения. Да даже не от Мунго – в Мунго Гермиона и Лаванда получали стандартную тысячу галлеонов в месяц, все остальное зависело совсем от других людей. От мистера Турпина, который считался хозяином Тинворта и владельцем сети борделей по всей стране. От Рейнарда Мальсибера, который по праздникам дарил им подарки стоимостью в годовой бюджет семейства Уизли. От Панси Паркинсон, которая таскала Гермиону по балам; от Дафны Гринграсс, которая приглашала её обедать каждый вторник. Да от той же Джеммы, фактически кормящей её обедом. От Риты – самой скандальной журналистки этого времени. От Марго Руквуд, которая теперь занимала её время в субботу.

Теперь же Гермиона зависела от Антонина Долохова, коренного жителя Тинворта, потомка русских аристократов, бывшего пожирателя смерти, мрази, насильника, убийцы, душегуба – у него удивительно много эпитетов.

Гермиона зависела от него и тех людей, которые уже много лет пользовали Министерство во все щели. Ей просто повезло – не доломаться после войны, а суметь стать важной частью магического мира. Грязнокровкой, на чей статус крови аристократы закрывают глаза и приветливо улыбаются, поминая теплым словом за ужином или обедом.

Гермиона не достигла бы всего этого, если бы после войны выскочила замуж за Рона Уизли и пошла бы работать в отдел контроля домовиков.

Гермиона была целителем, более того – на данный момент она являлась личным целителем Долохова, и в этот момент (да и в любые другие) не собиралась вставлять ему палки в колеса.

Он был её пациентом, её подопечным – и для своих клиентов она всегда выцарапывала самое лучшее.

Долохов чуть подался вперед, жадно вглядываясь в её лицо. Бледные длинные пальцы нагло скользнули по её запястью, сжали предплечья, потом опустились на плечо. Подушечка указательного пальца лениво прочертила полоску по гладкой белой шее, задела линию подбородка…

- Как скажете… Антонин. – под его внимательным пронизывающим взглядом Гермиона обхватила узкими белыми пальцами чашечку с шоколадом и поднесла к губам, вдыхая в себя сладковатый запах. Чуть пригубила, облизнула уголок губ, и так же, не отрывая от него взгляда, поставила обратно. – передайте Еремею мое восхищение, шоколад действительно изумителен.

В голове вспыхнул ритм яростной кадрили. Она наступает, отходи!

Долохов рвано усмехнулся и откинулся обратно в кресло, сплетая пальцы в замок. Гермиона осторожно подняла упавший портфельчик и ловко расстегнула замочек, вытаскивая из него ворох бумаг с красным министерским клеймом.

— Мне прислали вопросы.

Долохов презрительно скривил губы в глумливой усмешке.

Гермиона сухо усмехнулась и перелистнула пару бумажек, без особого интереса узнавая крупный круглый почерк Кингсли и мелкие неразборчивые подписки Гарри. Конечно, она работала на Тинворт официально и все об этом знали — ну, что Гермиону Грейнджер не стоит трогать.

Особенно теперь. Гермиона работала на Долохова — и была обязана учитывать его интересы, а не интересы Министерства, которое хотело хорошенько отпользовать её во все щели. Как бы не так!

— Да, — подтвердила она, — Кингсли прислал мне вопросы для вас, Антонин.

Он смотрел на неё со странным выражением ожидания, явно анализируя её поведение. Гермиона не собиралась его разочаровывать.

— К моему сожалению, — сухо проинформировала целитель, улыбаясь холодной улыбкой незабвенной Минервы МакГонагалл (директриса бы гордилась ей!), — я целитель и действую только в интересах своего пациента.

Бумаги сгорели без использования палочки – вспыхнули ослепительно-ярко, прямо в пальцах Гермионы, подожженные одной силой воли. Плотный горящий комок прицельно полетел в камин.

Целитель Грейнджер улыбнулась еще ослепительнее.

Вот она – первая кадриль, увлекающая в хоровод случайных прикосновений и соприкосновений взглядов. Она наступает, отходи!

- Начнем сеанс?

========== вторая кадриль ==========

для кадрили русской, старой

надо лишь четыре пары.

все хотим кадриль плясать!

как же быть? сидеть, скучать?

мы с тобой скучать не станем,

в круг веселый вместе встанем.

мы кадриль по кругу спляшем,

и платочками помашем!

Вторая кадриль чаще всего бывает чуть менее яростной, чем кадриль первая. Звонкая, смеющаяся, цветастая, распахивающая тонкие руки в ласковых объятиях, щелкающая атласными туфельками и взмахивающая тонким батистовым платком. Вторая кадриль – Вальбурга обожала любую кадриль, и если в понедельник Гермиона покорно поддавалась яростному обжигающему пламени бешеного танца, то во вторник первая уступила место второй, принося с собой смешливое кокетливое лукавство, звонко льющееся из старенького патефона.

Ещё через два дня после памятного разговора с Долоховым к Гермионе примчалась Марго Руквуд – видимо, она у Долохова была вместо совы. Марго принесла с собой душистый запах сладких земляничных духов в облаке белокурых кудрей, бумаги с поправками контракта и изящные жемчужные серьги.

- Что скажешь?

Лаванда равнодушно курила в распахнутое окно. Гладкие овсяные кудри были завязаны в пушистый пучок на затылке, шаловливые прядки иногда прикасались к беззащитной шее.

- Я не понимаю, чего он добивается, - рассеянно отозвалась Гермиона, перебирая украшения. Она сидела на кровати, скрестив ноги в лодыжках и разложив на стерильно-белом покрывале подарки из небольшой глянцево-черной шкатулки из какого-то дорогого дерева.

- Мне написали Уизли, - вдруг произнесла Лаванда, выпустив изо рта облачко вишневого дыма. Глаза её мягко блестели в полумраке комнаты, как два прозрачных стеклышка.

- Да? – еще более равнодушно спросила Гермиона, взвешивая на ладони тяжелый золотой браслет. – и что хотели?

Лаванда скривила губы в злой усмешке. Ласковые голубые глаза зло сверкнули.

- Бон-Бон попросил денег в долг, - небрежно бросила она, ловко запрыгивая на широкий подоконник и вытягивая ноги в вязаных белых носках.