========== венский вальс ==========

всех героинь шекспировских трагедий

я вижу в вас.

вас, юная трагическая леди,

никто не спас!

24 сентября 1999 года

– Целитель Грейнджер, вас ожидает главный целитель Сметвик. – приятный голос Джеммы Фарли, временно исполняющей обязанности недавно уволенной медиковедьмы с регистратуры больно царапнул мягкой жалостью.

Печальный пожилой мужчина, терпеливо сносящий все диагностики и многочисленные проверки без единой жалобы, вскинул на Гермиону испуганный взгляд.

– Ничего страшного, мистер Уилкинс. – Гермиона улыбнулась ему отрепетированной до боли в скулах улыбкой и автоматически поправила чуть съехавший в результате осмотра галстук.

Стерильные белые перчатки она ловко выбросила в урну. Мистер Уилкинс, один из бывших пожирателей, несмело ей улыбнулся и поправил задранный рукав, обнажающий уродливую татуировку в виде змеи, выползающей из черепа.

– Спасибо за осмотр, Гермиона. – мистер Уилкинс поднялся с заметным трудом, вцепился пальцами в услужливо поданную трость и еще раз улыбнулся Гермионе, терпеливо провожающей его до выхода из кабинета, где его уже поджидал сын. Тоже бывший пожиратель.

– Плановый осмотр через две недели, мистер Уилкинс, - согласно кивнула Гермиона в ответ, следя за тяжелой походкой пациента.

Уилкинс-младший (кажется, Джонатан) тоже ей улыбнулся, сунул в руки букет орхидей, красочную открытку и дорогой швейцарский шоколад в хрустящей обертке.

– До следующего вторника, целитель Грейнджер! – тепло попрощался он, перехватил отца и ловко растворился в толпе.

Целитель Грейнджер. Ну надо же. Гермиона никогда не думала, что когда-либо сможет стать целителем. Гермиона вообще не видела себя в лимонной мантии, а тем более – лечащим врачом бывших пожирателей.

Гермиона видела себя в красной форме авроров, в черной – невыразимцев, в синей – работников министерства магии. Но никак не в желтой.

– Целитель Грейнджер! – снова позвала её Джемма.

Вызов к начальству никогда не сулил ничего хорошего – или выговор, или плохие новости, третьего в этой схеме не было, но за год Гермиона привыкла.

А день начинался плохо. Ночью Гермионе снилась война.

Война была страшная, злая и не жалела никого; война безжалостно поджигала дома с кричащими людьми, швыряла стариков на бетонные стены и топила плачущих детей в мутной воде. Война щерила уродливый рот в смешливом оскале, ласково распахивала худые руки, улыбалась синюшными губами и кружилась в траурно-черных одеждах. Война была – она показывала покромсанные ребра за плотным корсажем, игриво грозила сломанным пальцем и умывалась людскими слезами.

Война смеялась, стоя на выжженной до тла опушке, и пританцовывала, цокая тоненькими каблучками. Война смотрела, как беспомощно умирают люди: как кричит светловолосая девочка с розовым бантом, выдираясь из когтей оборотня; как рыдает беловолосый мальчик, отбивая такую же беловолосую женщину сразу у троих противников; как дрожит девочка с длинными вьющимися волосами, петляя под шквалом зеленых проклятий; как бросается на её защиту смешной пухлощекий мальчик с несуразно тяжелым мечом в руках.

Война смотрела и улыбалась.

– Разбегайтесь кто куда, глупые животные! Я все равно найду каждого!

Утром Гермиона проснулась от крика и рыданий, проснулась и тоскливо позвала, срывающимся от слез голосом:

– Гарри… Рон…

– Нет-нет, Гермиона, это я, не плачь, ну ты что… ты знаешь, Рона и Поттера здесь нет…

Гермиона плакала, обхватив себя руками и раскачиваясь в объятиях Браун, как обиженный ребенок. У Лаванды были теплые ладони, от неё пахло сладковатым кремом и горячим какао. Гермиона обнимала её, а Лаванда мягко пела какую-то колыбельную ей на ушко, успокаивая и обещая, что кошмар закончился. Это просто плохой сон, не нужно плакать.

Они все были такими – те, кто сражался в битве за Хогвартс и подставлялся под красные вспышки непростительных; тех, кто выносил из руин горящего Хогвартса плачущих младшекурсников; тех, кто танцевал со смертью мазурку, петляя бешеным зайцем от настигающей войны. Боль хотела, чтобы мы её чувствовали. Война хотела, чтобы мы её помнили.

Война пришла к ним, юным идеалистам с доверчиво распахнутыми глазами и веселыми улыбками, пришла и стерла грязными ладонями их юность. Война целовала их разбитые в кровь губы и нежно перебирала слипшиеся от пота волосы. Война пришла и взмахом кисти выдрала из них эту юность.

А прощаясь, не забыла оставить им подарок – видеть себя каждый день во снах, слышать отзвуки своего смеха в стонах раненых и заставлять бросаться заклятьями в любой шорох.

Война застала их юными и беззаботными, сожрала их уродливым ртом, тщательно пережевала, а потом выплюнула – раздавленных, усталых и захлебывающихся болью.

Они бежали от нее, как от чумы – разбегались по домам, плотнее закрывали засовы и пряталась под кровати, жмурясь и зажимая уши трясущимися ладонями. Война хохотала им в лицо, кружась в быстром танце – полный оборот, два такта, три шага в каждом, пластинка с вальсами Чайковского, кое-как всунутая в старый проигрыватель. Венский вальс отдавался смехом в ушах, война и сама была им.

Разбегались все. Но она все равно находила.

Гермиона не могла от нее прятаться – она пугалась громких звуков, вытаскивала палочку за одну сотую секунды, не смыкала глаз ночами и была готова рвануть в драку с места. Война выжгла её до тла, оставив лишь затравленный взгляд и усталую усмешку.

Рон и Гарри ушли первыми – Гермиона как сейчас помнила их виноватые лица и тщательно спрятанные страхи за коркой смеха и наигранного веселья. Они оба натянули на себя красные мантии, поцеловали её в обе щеки и… исчезли из её жизни, оставив тихо плачущую девочку Гермиону умирать в одиночестве. Настоящие друзья предают глядя в глаза. Сначала Гермиона писала им письма, отсылала патронусов, приглашала на ужины и все ждала хоть весточки… а потом перестала. Перестала ждать, когда Джинни жестко заявила, что выходит замуж и на их с Гарри свадьбе им совсем не нужна поехавшая на войне Гермиона Грейнджер.

Гермиона слушала её, а сама думала о том, что дома у нее лежит орден Мерлина первой степени, сделанный из золота и рубинов, красивый, тяжелый, с гравировкой её имени и благодарностями. Когда Гермиона пришла домой, то первым что она сделала, так это стащила тяжелую статуэтку с полки, повертела её в руках, а потом размахнулась и швырнула в урну.

Победители снимались в фотосессиях, улыбались на камеру и говорили пафосные речи в интервью, а семнадцатилетняя Гермиона литрами вливала в себя огневиски в заплесневелой квартире, рыдая над фотографией погибших родителей.

Гермиона Грейнджер, которую война сбила с ног и хорошенько потопталась, была победителям ненужной обузой. Семнадцатилетняя Гермиона Грейнджер понимающе покачала головой и открыла дверь сорокавосьмилетней Рите Скиттер, которая сочувственно поджала жирно накрашенные губы и в своей статье о победителях Темного Лорда поставила ее на первое место и коротко написала «самая талантливая ведьма нашего времени, имеющая недюжинные магические способности, невероятно развитый интеллект и внешность настоящей модели». Рита ей, конечно, польстила, но Гермиона здорово посмеялась над её статьей, а потом молча отдала копию ключей от квартиры.

Лаванда Браун пришла к ней спустя три месяца после войны. Гермиона сначала её не узнала – вечную болтушку и сплетницу с розовыми бантами и модными журналами. Лаванда укладывала гладкие овсяные кудри в узелок на затылке, вместо розового банта носила тонкую черную ленточку на запястье, а вместо модных нарядов и дорогущих платьев – простой черный свитер и черные брюки. Лаванду Гермиона запомнила не только розовощекой девочкой в гостиной Гриффиндора, но и рыдающей девушкой, лежащей под Сивым с задранной юбкой и окровавленным лицом.

В ту ночь Гермиона спасла многих, и Лаванду в том числе. Гермиона спасла всех, кроме себя, а Лаванда явилась спасать её.