Лаванда тогда пела колыбельные и смывала кровь с дрожащих ладоней, намыливая их в двадцатый раз.

И пусть Гермиона не запомнила его лицо, но запомнила серые глаза с желтыми крапинками. А ещё она запомнила вот что: полный оборот в два такта, три шага в каждом, неторопливость вальса Чайковского и… раз-два-три, раз-два-три.

Вальс. Венский вальс.

– Вы меня помните? – очень удивился мужчина, чуть растерянно улыбнувшись.

Гермиона подарила ему улыбку в ответ.

– Не в лицо, - зачем-то пояснила она, - ваше лицо я не запомнила. Только глаза. Семь ножевых отравленным орудием диаметром в пять сантиметров. Удивительно, что вы выжили.

– Польщен, - тихо произнес Мальсибер. Гермиона улыбнулась снова.

– Присядь, Гермиона, - вдруг торопливо приказал Сметвик. Высокий, широкоплечий, крупный, он окинул её добрыми, как у спаниеля, глазами и дружелюбно указал на стул.

Гермиона села, сплела пальцы в замок и вопросительно выгнула бровь. Сметвик кинул на Мальсибера какой-то заполошный взгляд и ловко сунул ей какую-то плотную папку.

– Это контракт, Гермиона, - быстро заговорил он.

– Возможно, вы позволите мне? – мягкая обходительность и вежливость исчезла из голоса Мальсибера, и Гермиона нутром поняла, что сейчас произойдет что-то страшное.

Но Мальсибер снова ей улыбнулся, а потом присел напротив.

– Нам очень нужна ваша помощь, мисс Грейнджер. Нам нужны ваши услуги целителя с… очень непростым пациентом.

В голове Гермионы почему-то мелькнул старый проигрыватель на журнальном столике, пластинка Чайковского в хрустящей обложке и мама с папой, медленно кружащиеся под звуки вальса.

Мальсибер понял её затянувшееся молчание немножко не так, раз торопливо поправил черную перчатку на левой руке и вытащил из кармана пиджака тонкую книжечку.

– Семьдесят тысяч галлеонов, мисс Грейнджер!

Сколько?! Да их дом стоил и того меньше! Гермиона изумленно вскинула брови – нет, бывшие пожиратели всегда были щедры с ней; Малфой фактически оплатил им поездку в Италию в отпуск, всем сразу. А на деньги Паркинсонов они сделали ремонт, но все же… семьдесят тысяч – ей что, придется самого Волдеморта лечить? Гермиона нервно поправила выбившейся из прически локон и задумчиво прикусила губу.

– Мало? – переспросил Мальсибер, а потом чуть смущенно усмехнулся, - мы готовы заплатить в пять раз больше…

– Нет-нет, - мягко оборвала его Гермиона, - скажите мне имя. За такую сумму не грех самого Темного Лорда лечить.

Сметвик спрятал довольную усмешку в усах, а Мальсибер как-то странно дернулся.

– Конечно нет, мисс Грейнджер, - растерянно произнес он, - какая глупость. Нет, этот человек… пожалуй, вы знакомы с ним…

Ну надо же. Кто из её знакомых так ценен, что за него готовы отдать столько денег?

– Антонин Долохов.

Гермиона подавилась всеми заготовленными улыбками, сердце, до этого точно отстукивающее положенный ритм, вдруг пустилось вскачь.

– Вы шутите? – поинтересовалась Гермиона без улыбки. Глаза у нее стали холодные и злые, словно молочный шоколад в зрачках перестал согревать нежным теплом.

– Нет.

Она помнила Антонина Долохова. Единственный пожиратель смерти, чье лицо ей запомнилось в мельчайших подробностях. Еще Беллатрикс, но она не считалась.

Длинные бледные пальцы. Тонкая палочка с белой рукояткой из тиса. Свинцово-сиреневый луч проклятья. Искривленные в смешке губы. Острый взгляд из-за спадающих на лоб черных прядей.

– Пошевеливайся, маленькая грязнокровочка. Мне некогда с тобой играться. Ну? – жесткая полуулыбка, взгляд с задорными смешинками, - пошла вон, пока я добрый! Тебя там какая-то белобрысая дамочка с редисками ждет. Вон, я сказал!

Гермиона помнила Антонина Долохова даже лучше, чем Гарри и Рона.

Вальс ласково зашуршал в ушах, когда Гермиона притянула к себе контракт деревянной рукой, выхватила перо из новенькой чернильцы и быстро расписалась, пока не передумала.

Раз-два-три, раз-два-три. Полный оборот в два такта, три шага в каждом. Война торжествующе вскинула уродливую голову и тряхнула тусклыми волосами. Конец войны смогли увидеть только мертвые, выжившие такого бонуса не получили.

– Станцуем, Гермиона?.. я ведь тебя нашла!

Раз-два-три, раз-два-три. Целитель Грейнджер хотела закрыть глаза и позволить вальсу поглотить её с головой.

========== финская полька ==========

Комментарий к финская полька

только не бейте, пожалуйста. Долохов уже на подходе, у него просто похмелье и он очень зол, поэтому и спрятался, чтобы не разочаровать вас своим непотребным видом.

все мы люди-человеки…

будем польку танцевать.

даже нищие-калеки

не желают умирать.

цок-цок-цок

каблучок,

что ты морщишься, дружок?

Когда Гермионе было тринадцать, мама поставила ей старый фильм на пожелтевшей от времени пленке. Там танцевали люди, кружились, смеялись, звонко отстукивали ритм каблучками туфель и шустро передвигались по сцене, не забывая что-то покрикивать друг другу в паузах между музыкой.

– Это финская полька, солнышко! – звонко рассмеялась мама, когда Гермиона брезгливо сморщила нос и выдала, что это слишком уж подвижный танец для нее.

– Да хоть французская! – почему-то огрызнулась тогда Гермиона, с легкой завистью наблюдая за хохочущими танцорами, цокающими каблучками и весело взмахивающими руками.

Мама не обиделась, только рассмеялась еще громче, а потом наклонилась к ней поближе и пропела тихо-тихо, на ушко, как будто рассказывала секрет:

– Зря ты так! Это очень красивый танец, солнышко. Твоя прабабка Клеменс познакомилась со своим будущим мужем во время этого танца!

И показала пальцем на задорно танцующую девушку с длинными вьющимися волосами. На секунду она обернулась, но лицо её мгновенно попало в кадр, и даже помехи не помешали Гермионе с удивлением рассмотреть смеющиеся бирюзовые глаза, как два маленьких моря, вздернутый нос и тонкую россыпь маленьких точек-веснушек на молочной коже.

Гермиона тогда только фыркнула, а мама снова рассмеялась, прежде чем обнять её ещё крепче и укутать в облаке цветочно пахнущих кудрей.

Сейчас Гермиона искренне жалела, что тогда так грубо отозвалась о польке. Ей почему-то вспомнилась прабабка Клеменс, которая и прабабкой-то ей не была, так, сестра маминой кузины по какой-то там линии; она умерла задолго до рождения Гермионы, да никто из родных и понятия не имел, где она похоронена – Клеменс действительно уехала со своим мужем Юрием Соколинским (до чего же странное имя!) куда-то в Восточную Европу, и в Англию больше никогда не возвращалась. Гермиону почему-то неприятно кольнула зависть к этой женщине, которая так задорно кружилась в танце. Она была такая красивая и счастливая, и даже на фотографиях её улыбка была такой яркой, согревающей таким ласковым теплом, что очень хотелось улыбнуться в ответ.

Жизнь вокруг Гермионы внезапно начала бить ключом: цокать каблуками, звонко хохотать и корчить гримасы. Похоронный вальс, который вытанцовывала война на могилах, скрывая земляных червей в разложившейся груди, оказался почти забыт; он больше не хохотал ей в уши, смиренно удалившись куда-то в дальний уголок воспоминаний и иногда высовывая обезображенную голову.

Сегодня с утра вредный Кричер притащил старый патефон из дома Блэков и штук пятьдесят разных пластинок знакомых ей классиков, и записи бальных танцев. Теперь на весь дом оглушительно свистела финская полька. Даже суровая Вальбурга на портрете чуть смягчилась, и потому быстро кружилась в танце с воображаемым партнером, да с такой горячностью и живостью, что Гермиона побеспокоилась, как бы покойная матушка Сириуса из рамы-то не выпала.

После заключения контракта прошло целых четыре дня – заручившись согласием Гермионы, Мальсибер поцеловал ей руку на прощание и смылся со скоростью света, пообещав прислать сову. Позавчера ей на счет перевели четверть предложенной суммы, а вчера прислали письмо с благодарностями и схемой координат для трансгрессии. Забавная взъерошенная сова с большими желтыми глазищами неодобрительно ухнула, переступив с лапки на лапку. Она больше походила на небольшой пушистый шарик, чем птицу. Кажется, в письме её предложили звать Дрю, да еще и попросили оставить себе. Своей совы у Гермионы не было, ей хватало Живоглота.