– Вставай, Гермиона. – приказала она и улыбнулась одними глазами. Шея у неё была повязана широким шелковым платком, ведь от уголка губ, портя хорошенькое личико, острой ленточкой сбегали шрамы от когтей оборотня.

Гермионе хотелось смеяться в голос – журналистка, которую она шантажировала и держала в банке, расчесывала ей с утра волосы; а девушка, которая была её соперницей, готовила ей завтрак, когда её лучшие друзья вычеркнули её из своих планов и отнесли в колонку ненужное.

Однажды в их квартире появился Невилл – зашел, как так и надо, швырнул чемодан в угол, поставил на стол кактус, недовольно пожевал губами и сказал, что вчетвером жить будет тесновато.

Война настигла их всех, когда они прятались от нее. Но когда прячешься вместе – не так страшно. Через две недели Рита продала квартиру Гермионы и они переехали в уютный домик в Хогсмиде, небольшой, но очень комфортный. Лаванда выбирала обои, Рита тратила гонорары от статей и шастала по дому с очередным черновиком, Невилл деловито прилаживал полочки, а Гермиона… никто из их семейки совершенно не удивился, когда она однажды рванула в больницу святого Мунго, бросив в ответ, что раз победителям её хваленый ум, магические таланты и божественная красота не нужны, то они могут оказаться полезными для проигравших.

Невилл поцеловал её в щеку, Рита помахала пером, а Лаванда молча взяла её за руку, заявив, что хочет тоже помогать людям.

Их поставили стажироваться вместе, и они работали, как очумелые – укачивали на руках ревущих детей, ночевали у постелей задыхающихся стариков, развлекали сказками раненых мужчин и сплетничали с затравленными женщинами.

Они работали так, как будто для них не было ничего важнее – они брали тех, от кого отказывались даже опытные целители, заставшие ещё и первую магическую. А самое главное – они лечили всех. Они не спрашивали имен, не интересовались количеством жертв и не морщились в отвращении, денно и нощно штопая бывших пожирателей.

– Даже самые поганые твари имеют право жить, милочка! – поучительно говорила Рита, поправляя сползающие на нос очки.

– Это же пожиратели смерти, Гермиона! Они заслуживают того, чтобы сдохнуть! Или ты уже спелась с этими погаными псами, грязная предательница? – зло визжал Рон, колотя в её дверь до тех пор, пока Невилл не спустил его с лестницы, а Рита не наградила особо неприятным заклятьем. Даже Лаванда посмотрела на бывшего парня с брезгливым недоумением.

– Даже мерзавцы заслуживают прощения, - понятливо протянул Гарри, грустно глядя на нее из-за стекол очков, – но они бы вас не пожалели…

Лаванда кивала – и молча сращивала сломанные ноги Уолдена Макнейра.

Гермиона кивала – и молча зашивала бок Рейнарда Мальсибера.

Они обе кивали – и в четыре руки откачивали Северуса Снейпа.

Гермиона не смогла спасти себя, но остальных – смогла. Они и сами не поняли, когда им вручили лимонные халаты и дали полную ставку целителя. Как так произошло, что их клиентами в основном были бывшие пожиратели и чистокровные, которые после лечения стабильно приносили открытки, присылали цветы и дорогие безделушки, переводили деньги им в ячейку в Гринготтсе, выплачивая в два раза больше.

Гермиона смотрела по сторонам, когда выходила на Косую Аллею и дружелюбно кивала знакомым – вон прошли Малфои, Люциусу они сращивали кости, с Драко поснимали кучу проклятий, а Нарциссу Малфой откачивали от яда; вон прошли двое Ноттов – отец и сын, старшему они зашивали живот, а младшего собирали по кускам; вон они все – Паркинсон радостно зовет пройтись по магазинам, Гринграсс приветливо отдает приглашение от деда (ему пришлось наращивать позвоночник, боялись, что не выживет, но обошлось), Дэвис торопливо говорит о том, что мать будет рада увидеть их в аптеке…

Гермиона улыбалась всем. Она слишком любила жизнь и слишком презирала какие-либо неравенства, поэтому, когда министерство нашло псов отпущения, она храбро перегородила им путь, с ласковой улыбкой показав значок профессионального целителя и сладко велев обращаться к Рите Скиттер.

Гермиона лечила тех людей, которые пытались её убить, но от этого на сердце было только лучше – когда в глазах рыдающих чистокровных леди светилась надежда на исцеление мужа, ребенка, свекра – да не особо важно кого! Она чувствовала, как война, вцепившаяся гнилыми зубами ей в горло, послушно размыкала зубы и поднимала тяжелое тело с груди, позволяя вдохнуть воздуха поглубже.

Они никому не отказывали в помощи – они были целителями, беспристрастными, сострадающими, умеющими жалеть и желающими помочь тем, кто этой помощи просил.

Им было всего девятнадцать лет, а они спасали тех, кто был старше их раз в пять и когда-то убивал магглорожденных в семидесятых.

Даже самые последние твари заслуживают сострадания, псы – ласки, а проигравшие – помощи.

Гермиона уже и не помнила того времени, когда в школе Малфой сквозь зубы мог обозвать её грязнокровкой. Сейчас он трепетно звал её «целитель Грейнджер» и целовал руку на прощание.

Потом их стал навещать домовик Гарри – Кричер, он недовольно ворчал о криворуких грязнокровках, тупорылых полукровках, мерзкой белобрысой стерве и предателе крови, но исправно следил за тем, чтобы они завтракали, обедали и ужинали, а так же наводил порядок во всем доме, не забывая упомянуть как именно шалили предки Гермионы в девятом колене. Когда домовика спросили, что он тут делает, он с достоинством заявил, что общество умной грязнокровки устраивает его больше, чем та вакханалия, которую устроил мерзкий полукровка, которого притащил предатель Сириус, разбивший сердце его хозяйки. А еще сказал, что им с хозяйкой нравится здесь. Гермиона чуть не рассмеялась, когда лопоухий поганец притащил портрет Вальбурги Блэк, какие-то шкатулки и еще что-то, потребовал себе комнатку под лестницей, надел чистенькое полотенце и щеголял с таким видом, словно он являлся хозяином этого места.

Так и жили. Поехавшая героиня войны, изуродованная оборотнем сплетница, беспринципная журналистка, любитель растений, наглый рыжий кот, ворчливый домовик и ругающийся отборной бранью портрет Вальбурги Блэк.

И их все устраивало. Пока они успешно забывали войну и бросали свои силы на привычное дело, и точно знали - все у них будет хорошо.

Вот только этим утром все пошло не по плану – Гермионе снова приснился кошмар, Невилл разбил тарелку, Рита залила кофе несколько записей, Лаванда порезала палец, Кричер поскользнулся, а Живоглот спихнул цветочный горшок на пол. Невилл ругался так, что даже Рита изумленно вытаращила на него глаза. Вальбурга благоговейно умолкла и задумчиво произнесла, что будь Невилл постарше… ну, хоть лет на сорок…

А еще яичница подгорела. С некоторых пор Гермиона с ностальгией вспоминала профессора Трелони и думала о том, что у нее подгоревшая яичница – к неприятностям. В прошлый раз, когда яичница подгорела, к ней заявился Рон с разборками, в позапрошлый – Сметвик сделал выговор, а в позапозапрошлый профессор Снейп орал на них так, что почти пришлось закатать его в смирительную рубашку. А до этого Кричер приволок портрет Вальбурги, которая принялась их строить и браковать выбранные шторы для гостиной.

В этот раз Гермиона не спешила в кабинет Сметвика, а мрачно размышляла над перспективами этой беседы, но её ожидал сюрприз – в кабинете, остро пахнущим медикаментами и стерильными перчатками кроме самого Сметвика оказался ещё один гость. Высокий черноволосый мужчина, на секунду показавшийся ей знакомым.

– Целитель Грейнджер, - дружелюбно поздоровался он, - вы меня, вероятно, не помните, меня зовут…

– Здравствуйте, мистер Мальсибер.

Лиц она не помнила, но помнила другое: вскрытые артерии, сломанные в нескольких местах кости, вывихнутые мышцы, выдранные куски мяса, порванные голосовые связки, десятки ножевых в живот, перемолотые в труху ребра, выбитые зубы с осколками десен.

Лицо Рейнарда Мальсибера Гермиона тоже не помнила, но помнила другое: вспоротый отравленным ножом бок, посиневшие от холода губы, дрожащие ресницы, горячую влажную кожу и бешеный ритм сердца от скачка адреналина. Гермиона помнила это, потому что Рейнарда Мальсибера они с Лавандой откачивали в Лютном, без перчаток и зелий, так, голыми руками и не сходя с места. Выводили яд, зашивали кожу, вкалывали обезболивающие и считали удары сердца под трясущимися пальцами. Раз-два-три, раз-два-три, как будто танцевали с ним вальс. Лицо Рейнарда Мальсибера Гермиона не помнила, но очень хорошо помнила синие губы и полное искренности «спасибо, целитель», которое он не произнес – показал почерневшими от боли глазами.