– Эй, Олекса! – окликнула Ольга дворского. – Ну-ка, ответь. Чей то скакун на дворе?!

Дворский Олекса, добродушный старик, седой, с ласковой улыбкой на лице, ответил ей:

– От князя Льва, из Перемышля, гонец.

– Зачастили гонцы! Стало быть, али пир грядёт, али рать! Примета верная! – Ольга неожиданно расхохоталась.

«Смехом страхи и тревоги свои глушит, – подумала Альдона. – Лёгкая она. Николи не тоскует, не печалуется».

В сенях вышел к ним сын Василька, Владимир. Это был писаный красавец, с иконописным лицом, голубоглазый, светловолосый. Говорили, что в княжеского сына были тайно влюблены во Владимире все посадские девки. Но ни на кого, кроме своей Ольги, Владимир не обращал внимания.

«Добрая у них семья. Душа в душу живут. И не помыкает никто Владимиром, как Юрата Шварном. Добрава Юрьевна – она сына своего, а не власть любит», – с грустью подумала Альдона.

Она по-хорошему позавидовала Ольге.

– Ты бы, Олюшка, не шумела тут излиха, – улыбаясь, промолвил Владимир. – Гонец ото Льва у отца в горнице.

– А мы пойдём тогда, подглядим сверху чрез оконце, что за гонец тамо. И послушаем, о чём толковня. – Бойкая Ольга ухватила Альдону за рукав платья из тяжёлой голубой царьградской[132] парчи и потянула её за собой.

– Неугомонная, – с наигранной укоризной вздохнул Владимир. Он с обожанием смотрел на свою юную супругу, а на Альдону почти не обращал внимания.

После, когда молодые женщины подымались по лестнице на верхнее жило, шурша платьями, Альдона заметила:

– Любит тебя Владимир. Вижу, души не чает. На иных жёнок и не глядит. Счастливая ты.

Ольга в ответ только довольно рассмеялась.

Княгини остановились возле прорубленного в бревенчатой стене узкого оконца. Из него было хорошо видно всё, что происходило в огромной, залитой светом из забранных слюдой высоких окон горнице. В то же время снизу оконце можно было разглядеть, лишь внимательно присмотревшись.

Князь Василько Романович, в голубом долгополом кафтане, в шапке с зелёным бархатным верхом и меховой опушкой, в мягких сафьяновых сапогах без каблуков, восседал в резном кресле. Перед ним стоял высокий темноволосый человек в тёмно-сером, подбитом мехом суконном плаще с фибулой[133], надетом поверх белой сорочки. В руках он мял войлочную шапку. По обе стороны от кресла вдоль горницы на скамьях сидели бояре в ярких разноцветных опашнях[134], зипунах, ферязях[135].

Когда гонец поднял голову, Альдона едва не вскрикнула – она узнала Варлаама.

Василько говорил громким голосом, и княгиням было хорошо слышно каждое сказанное им слово.

– Прочёл я грамоту сыновца[136]. Всё в ней складно. Но не разумею, почто хощет Лев звать во Владимир Войшелга? Эй, Олекса! Пусть кликнут княгиню Альдону. Надобно и ей ведать о Львовой грамоте.

Альдона заметила, как длань Варлаама чуть дрогнула, он поджал тонкие уста, но волнения своего ничем не выдал.

«Вот и свидимся опять. Смешно и глупо. Он правильно сказал. Противно се – по углам тёмным прятаться. Любовь – она чистою, светлою быть должна».

– Чегой-то лицо сего гонца знакомо мне. Где-то видала, – прервала мысли Альдоны Ольга.

Ничего ей не ответив, Альдона пожала плечами и поспешила вниз.

– Искать меня будут. Худо, ежели здесь застанут, – коротко бросила она подруге через плечо.

Сев по правую руку от князя Василька, она с непроницаемым, надменным лицом изготовилась слушать.

– Князь Войшелг исхитрён в державных делах, долгое время правил он в Литве. Вот и хочет сыновец твой испросить у него совета. Потом, кум князь Войшелг князю Льву, – говорил Варлаам. – Потому…

– О том мы ведаем! – супясь, резко оборвал Варлаама Василько. – Токмо нет твому Льву никоей веры! Лукав он, козни супротив братии своей строит. А со князем Войшелгом старые у его счёты.

– До малых ли ссор наших сейчас, княже?! – Варлаам удивлённо развёл руками. – Ногай у луки Днестровской шатры раскинул. С миром али с войной он там объявился, бог весть. Вот и хочет князь Лев, чтоб стояли все князья заедино и, если что, дали бы мунгалам отпор.

– Вы что скажете, бояре? – спросил, всё так же супясь, Василько. – Говори ты, Олекса.

– Я думаю, прав князь Лев, – поднялся дворский. – Хоть Войшелг ныне и в монастыре, да вся Литва всё одно его слушает. А ежели Литва и Галич воедино стоять будут, не решится Ногай Батыево нахожденье повторить.

– Посылай к Войшелгу, княже, – поддержал его тысяцкий Лука. – И пускай не тревожится Войшелг. Мы здесь во Владимире никоего лиха створить никому не позволим.

– Да Лев и не осмелится, – промолвил другой боярин, низкорослый, в огромной округлой шапке.

– Плохо знаешь ты князя Льва, – заспорил с ним сосед, рослый боярин в зелёном зипуне. – Енто лисица хитрая. Коварен он, мыслю, худое замыслил.

– Может, клятву пусть даст князь Лев, что не створит лихо? – Спросил с сомнением Лука, искоса посмотрев на тучного владимирского епископа, который упрямо отмалчивался и вытирал платом сильно потевшее чело.

– Нет, не годится тако, – закачал головой князь Василько. – Лев обидится, что ему не верят, и тогда, воистину, всякое створить может. Альдона, княгиня великая! Тебя позвал сюда, ибо брат тебе Войшелг. Хочу твой совет услыхать. Стоит ли нам Войшелга звать?

Альдона встала с кресла и, смотря прямо в глаза Варлааму, изрекла:

– Поверю я тебе, гонец. И постараюсь, чтоб Войшелг во Владимире был. Сама ему грамоту пошлю.

Варлаам думал остановиться во Владимире у родителей, но сперва сразу после совета направил стопы в гридницу, где для него, по княжескому повелению, уже был приготовлен обед – глиняная миска каши сорочинского пшена[137], тарелка мясных щей и жбан с олом. Однако едва приступил изголодавшийся отрок к трапезе, как двери гридницы распахнулись. Терпкий аромат аравитских духов наполнил просторное помещение. Альдона, в лёгком платье тонкого шёлка, перетянутом кожаным пояском, поверх которого наброшена была на плечи длинная, отороченная мехом свита с долгими рукавами, в шапочке красной парчи, украшенной жемчужинами, стремглав влетела в гридницу.

– Должна с тобой потолковать, – объявила она Варлааму, обведя недовольным взором челядинца, подавшего Низиничу еду, и двоих гридней, которые сидели за соседним столом.

Круто повернувшись, княгиня так же быстро вышла. Варлаам поспешил за ней следом в темноту увенчанного столпами перехода.

– Отобедаешь, жду тебя в саду у реки, за воротами, – раздался возле его уха шёпот.

Тёмная фигура Альдоны скрылась за углом. Постояв немного возле восьмигранного изузоренного резьбой столпа, Варлаам воротился в гридницу.

Быстро покончив с едой, он спустился с крыльца княжеского терема во двор, вышел за ограду и прошёл мимо бретьяниц, амбаров, лавок менял и рядов торговцев щепетинным товаром к крепостным вратам, возле которых трудились строители. Пройдя по подъёмному деревянному мосту через ров, Низинич оказался возле населённого ремесленным людом окологородья. Отсюда дорога круто шла вниз к реке. По правую руку от неё и находился тот самый сад с плакучими ивами, про который говорила Альдона. Опасливо оглядевшись по сторонам (не заметит ли кто его, не узнает ли ненароком), Варлаам перемахнул через невысокий тын и углубился в заросли терновника. Продравшись сквозь кусты, он выбрел на узкую тропку, которая вывела его к болотистому низменному берегу Луги.

Альдона появилась из-за деревьев столь неожиданно, что Варлаам вздрогнул. Была она в той же шапочке, но свиту сменила на тёплый коротель[138] на бобровом меху, обшитый снаружи голубой парчой.