Всюду видны были шлемы, кольчуги, копья, увенчанные разноцветными полосками значков. Раздавались взрывы смеха, гудение труб, звон бубнов, громкие голоса, мужские и женские. Русская «мова» причудливо перемежалась с литовскими и немецкими словами, в ушах у Варлаама, быстро уставшего от непривычного шума, стоял гул.

По глади озера скользили плоскодонные лодки; возле самого берега, огороженное толстыми верёвками и жердями, раскинулось ристалище, на котором молодые воины соревновались в стрельбе из луков и метании сулиц[118]. Обогнув это поле и небольшой поросший великанами – дубами холм, путники оказались неподалёку от великокняжеских шатров. Здесь, после недолгих раздумий, друзья и остановились, разложив товары.

Тотчас к ним подошли люди в богатых одеждах, видимо, нобили, Тихон стал громким голосом выкрикивать цены и показывать привезённые сукна. Зазвенели литовские гроши, немецкие марки, трёхгранные рубли и озеринги. Привлечённые шумом, появились у их воза знатные жёны в малиновых, зелёных, голубых летниках с широкими рукавами. Внезапно около холма Варлаам заметил Войшелга. Облачённый в свою неизменную чёрную рясу, князь-инок во главе пышной свиты ехал с ристалища к своему стану. Равнодушным взором обведя собравшуюся толпу, он спрыгнул с коня, бросил поводья челядинцу и скрылся за войлочной стенкой шатра. Почти тут же на пороге показалась женщина в платье из голубой парчи, в которой Варлаам, к изумлению своему, узнал ту самую красавицу из Холмского дворца. Кто она? Должно быть, супруга одного из ближних бояр князя Литвы. Вот она подошла к возу, стала осматривать багряный, расшитый травами убрус, спросила у Тихона цену. Голос у молодицы был тонкий и звонкий, такой, что у Варлаама захолонуло сердце. Ни о чём более не мог он сейчас думать, кроме как о ней.

Меж тем женщина перевела на него свой лучистый взгляд и вдруг застыла от неожиданности.

«Ужели… Она запомнила меня. Да, и глаза те же серые, и так же глядит…»

Варлаам в смущении опустил очи долу.

Но женский голос зазвенел вдруг рядом с ним переливчатым колокольчиком, заставив вздрогнуть от неожиданности.

– Кто ты, добр молодец? Купец? Зрела тебя на дворе в Холме, – обратилась к нему молодица. Лёгкий акцент выдавал в ней литвинку.

– Да, купец, – растерянно отвечал ей Варлаам, не в силах поднять очей. Он вынужден был лгать, но иначе было нельзя.

«Непременно покаюсь потом, расскажу ей о себе», – стучала в голове у отрока мысль.

– Как твоё имя? – продолжала допытываться жёнка.

– Варлаам.

– Надолго ты здесь?

– Как расторгуемся.

– Нынче праздник в Литве. Лиго – день солнцеворота. Будут купанья на озере. Приходи.

Сказав это, молодица круто повернулась и через несколько мгновений скрылась в княжеском шатре.

Варлаам остолбенело глядел ей вслед.

– Слыхал, друже, – потряс его за плечо Тихон. – Гулянка сегодня у их. Вовремя мы, право слово. Литовские девки хороши, сладки, до ласк охочи. Вот ента, что подходила, прямь яко цветок!

Варлаам ничего не ответил. В ушах его всё ещё звенели слова прекрасной незнакомки и стояло шуршание её тяжёлой парчи.

Альдона сама не понимала, что с ней творится. Она с нетерпением и волнением ждала заката солнца, когда на берегу озера молодцы и девушки зажгут костры и начнётся буйное веселье. Она взяла у челядинки её платье, примерила, довольно улыбнулась. В темноте её не признают, а если и признают, не беда – многие знатные женщины, жёны могущественных князей и нобилей тоже пойдут на это языческое празднество. Альдона гнала прочь мысли, что она христианка, что в Холме ждёт её муж, нуждающийся в её поддержке, что её брат – монах, что негоже ей, крещёной русской княгине, думать о каком-то чужом неведомом человеке. Сердце женское подсказывало ей иное, совсем иное.

«А ведь непохож он на купца, вовсе непохож, – подумала Альдона, перебирая в памяти свою встречу с Варлаамом. – Нет, что-то здесь не так».

Переоблачившись в домотканое платье холопки, Альдона оглядела себя в круглое серебряное зеркальце, слегка подсурьмила брови, затем уложила на голове золотистые косы. Подумав немного, достала из ушей золотые серьги и сменила их на медные кольцевидные, какие носят литовские девушки-простолюдинки.

Вскоре в шатёр к ней заглянула сестра нобиля Гирставте Айгуста. Стан этой рослой статной девушки облегало широкое платье зелёного сукна, волосы на голове у неё были сложены в форме венка, на лебединой шее красовалось широкое серебряное ожерелье в три ряда.

– Там у берега собираются уже. Пойдём, может, и мы, Альдона? – предложила Айгуста.

– Подождём ещё. Светло, признают, брату доложат, а он разгневается. Как-никак я мужняя жена.

Альдона вздохнула. Подруга села рядом и положила ей на плечо свою сильную и широкую, как у мужчины, длань.

– Ты, если хочешь, ступай, – сказала молодая княгиня. – А мне рано.

– Нет, пойдём вместе. – Айгуста решительно затрясла головой.

– Приглядела себе кого? – спросила её Альдона, обратив внимание, что подруга уже подвела брови, подкрасила уста и ресницы, а на щёки щедро наложила румяна.

– Есть один молодец, – доверительно шепнула Айгуста.

– И кто он? – продолжала допытываться Альдона.

Айгуста смущённо вздохнула и потупила очи.

– Трайден, ты его знаешь. Но, говорят, он женат.

– Да, по-моему, я видела однажды его жену. Наверное, так. Но что сейчас думать об этом? Ведь нынче день Лиго, а Лиго – бог радости. Надо радоваться жизни, радоваться красоте, радоваться тёплой летней ночи. Порой мне кажется, что я разучилась радоваться по-настоящему. Там, в Холме, меня всё время преследуют страхи, я живу и как будто и не живу вовсе. Всюду какие-то козни, какая-то мышиная возня. Лев, Юрата, боярин Григорий – я устала, подружка, сильно устала от них. Вспоминаю своё детство, отца покойного – и так тепло, легко на душе. Вот и теперь, в эту ночь… Хочу одного – радоваться, любить, мечтать. Хочу убить все свои страхи.

– Ну, так пойдём же, пойдём скорей! – Айгуста решительно схватила Альдону за руку и потащила к выходу.

Вечерело. Багряные отблески заката кровавили озёрную воду. Лёгкая рябь бежала по тёмной глади, маленькие волны со слабым плеском ударяли о песчаный берег.

Жрецы-нерути ныряли в воду и, произнося долгие заклинания, гадали о погоде и рыбной ловле. Неподалёку от них другие жрецы – удбуртули, гадали по воде. Вокруг них толпами собирались молодые девушки и жёнки постарше, спрашивали о своей судьбе, всюду слышался звонкий смех.

Айгуста и Альдона, босые, побежали, держась за руки, вдоль берега. Впереди, в отдалении, были хорошо видны разгорающиеся костры.

Заря потухла как-то быстро и неожиданно, и произошло это в тот самый миг, когда подруги достигли первого из костров. Альдона увидела водящих вокруг вздымающегося ввысь пламени хороводы девушек и юношей с венками из цветов на волосах. И словно окружал, дурманил ей голову весёлый смех, она сама вдруг рассмеялась, сама не зная чему, словно поддавшись чарам древнего бога Лиго. Или это добрая богиня Лайма спешит отвлечь её от тяжких мыслей и забот и дарует ей часы или мгновения счастья. Альдона была христианкой, но в глубине души верила в старых литовских богов – таких простых, понятных, близких, не то что неведомый Бог руссов и греков, далёкий, загадочный, имеющий три ипостаси.

Варлаам выступил откуда-то с края освещённого костром круга. Облачённый в розового цвета нарядную рубаху и тёмные порты, он приветствовал Альдону лёгким поклоном.

Княгиня внезапно подумала, что руссу, наверное, будет немного не по себе среди шумного сборища язычников-литвинов. Проводив глазами Айгусту, которая закружилась в шумном хороводе, она предложила:

– Там на берегу есть лодки. Сядем, поедем кататься. Здесь много островов.

– Хорошо, красавица. – Варлаам снова поклонился ей.

– Что ты всё кланяешься мне? – весело хихикнула Альдона. – Чай, не перед иконой стоишь. Ну, пойдём же.