Текс довольно кивнул, потерся о бедра альфаэро, доказывая ему немедленную готовность к их собственному ритуальному и чувственному танцу, и так же тихо ответил:
— О, за эти дни я так изголодался по тебе, что сам спешу это проверить… Но, если ты волнуешься о моем здоровье, Ньюбет дал мне с собой почти все свои запасы настоек и трав. С ними мы можем даже повторить наши безумства на кукурузном поле, любовь моя… не опасаясь, что я после этого понесу… Ты ведь не хочешь, чтобы мы обременяли себя потомством? — решился он все-таки прояснить этот вопрос, чтобы дальше между ними и желанием полного обладания ничто не стояло.
Упоминание о потомстве неожиданно смутило Декса и заставило его покраснеть сильнее, чем недавние слова мужа о маленьком Дэнни, «наследстве» от бедного Тони Куина:
— Что? Ты о детях? Я… я совсем не думал об этом в последние дни… что, конечно, характеризует меня как черствую скотину, но так уж оно и есть. Мне никогда не нравилась идея притащить в сей пропащий мир беззащитное зависимое существо, которое не сможет его покинуть иначе, как умерев; так что я был осторожен и не разбрасывал семя направо и налево. С тобой все по-другому, это правда, и мне будет до чертиков любопытно взглянуть на альфо-омежьи мордочки, похожие одновременно на нас обоих. Но…
Ричард отер взмокший лоб, чувствуя себя одним из тех хлыщей и бессердечных пустозвонов, что морочат голову романтичным омежкам, завлекают в постель и сбегают при малейшем намеке на беременность любовника — таких типов неспроста и всегда убийственно высмеивал Тони; но деваться было некуда, любимый выжидательно смотрел на него, и взгляд светло-синих глаз казался очень строгим… вынуждающим говорить «правду, одну только правду, ничего кроме правды»:
— Быть родителями очень хлопотно, особенно для омег, ты мог видеть это по жизни Ньюбета, а с жизнью вечного путешественника и авантюриста, какую я вел до встречи с тобой, дети совмещаются не лучше, чем варенье с гусиным жиром. Тони умер, потому что думал о своем ребенке, и знал, что если он позволит умереть мне — о Дэнни никто не позаботится. Так что, сам понимаешь, такое наследство мы с тобой не можем не принять. А что до наших общих детей… в определенном смысле это было бы прекрасно… но не с нашим нынешним положением и образом жизни.
Разговор становился все более неприятным, потому что Декс сказал уже многое, в том числе и то, о чем наверняка пожалеет впоследствии, но так и не высказал своего главного страха.
Альфе пришлось мысленно взять себя за шиворот и как следует встряхнуть, чтобы заново обрести храбрость говорить правду.
— Ну и вот еще что, Текс… Роды — вещь болезненная и довольно опасная, гораздо хуже, чем потеря невинности. И… ради счастья подержать на руках розовощекого младенчика, я не готов мучить тебя, Текс. Не готов рисковать тобой, твоим здоровьем или даже самой жизнью. И я готов руки целовать твоему папе за то, что он, как видно, рассказал тебе о способах избежать зачатия. Надеюсь, ты не станешь меня за это презирать.
По мере того, как Ричард исповедовался ему в столь непростом вопросе, сердце Текса билось все сильнее — но причиной этого было вовсе не праведное негодование омеги, оскорбленного в лучших папских чувствах, а то, что, похоже, отношение Далласа к детям удивительным образом совпадало с его собственным.
Предупреждение же Декса о родах — и вовсе не приходило в голову неосведомленному в таких сугубо омежьих вопросах ковбою. Он, конечно, наблюдал, как телятся коровы и жеребятся кобылы, но те производили свое потомство на свет легко и быстро. Да и само потомство всего час спустя вставало на ножки, а через сутки резво бегало рядом с родительницей, в отличие от новорожденного братца Марка, который первые дни орал сутками напролет, лишая сна обитателей асьенды и приводя в отчаяние нервного папашу-Ньюбета. Твердо стоять и перемещаться на своих двоих он научился почти год спустя, а бегать и говорить — и того позже…
А сколько прочих хлопот, связанных со здоровьем, воспитанием и обучением юного омежки легло на усталые плечи Ньюби — и вовсе не счесть. Да и теперь, с отъездом Текса, эти заботы никуда не делись, просто стали иными.
— Уффф… — выдохнул он с облегчением и поспешил успокоить мужа — какое презрение, о чем ты? Это я думал, что мне придется перед тобой виниться и оправдываться, потому что у нас тогда все случилось в разгар полного цвета, а потом ты уехал и… ну и Ньюби мне посоветовал не спешить с ребенком, пока все не прояснится, и дал свои капли. И знаешь, я не очень-то рвусь повторять его подвиги на этой стезе…
Декс уткнулся в теплую шею любимого и глубоко вдохнул… Эта особенная близость возбуждала его сильнее, чем самые откровенные заигрывания или вид обнаженного тела, и он снова подумал о том, что мягкая хвоя и сухая листва станут для них не менее желанным ложем, чем бизоньи шкуры и тростниковые циновки на полу типи.
Прошлый Тексов цвет успел потускнеть, и сейчас его сливовый и смоляной аромат куда больше напоминал альфу, чем омегу, да и прикосновения стали дерзкими и властными, как у прирожденного покорителя сердец… Впору было поинтересоваться, где же недавний скромник, скованный и неловкий, стесняющийся силы своих желаний, и восхитительно краснеющий от сладострастных фантазий и неприличных предложений Ричарда Далласа?..
Но Декс не стал задавать риторических вопросов и перешел от слов к делу: прижал мужа к стволу ближайшего орехового дерева и расстегнул на нем рубашку и ремень…
Их голод был вполне обоюден и жаждал скорого и полного утоления, но Текс не хотел делать свидетелями этого всю индейскую деревню, от глубоких стариков до малых детей, копошащихся в пыли возле своих жилищ. Однако, все же позволил Ричарду смелую атаку, распластавшую его по стволу дерева — тоска по его рукам и губам оказалась сильнее природной скромности ковбоя.
— Оххх… Дииик… я так скучал по тебе, любимый мой… — призывно шептал он в темные волосы, и его собственные пальцы спешно расстегивали пуговицы и тугую ременную пряжку, чтобы не оставить между телами никаких преград. Член его быстро налился силой желания, и в голове замелькали вдруг те самые непристойные картинки, где они с Ричардом любили друг друга, сменяя главенство — в точности, как два альфы, когда между ними царит полное равенство. Но одно дело — представлять себе такое, и совсем другое — заговорить об этом, высказать дерзкое желание вслух, не страшась получить немедленную отповедь или даже пощечину…
Но вот Ричард чувствительно сжал зубами его затвердевший сосок и провокационные картинки из головы Текса тут же улетучились, тело выгнулось от болезненного удовольствия, а дыхание сбилось окончательно. Теряя голову и остро желая испытать на себе его страсть, Сойер повернулся к альфаэро спиной и, спустив джинсы ниже колен, притянул его к себе одной рукой, а второй уперся в древесный ствол. Тот было достаточно широк, чтобы за ним они могли еще какое-то время оставаться незамеченными, если никто из деревни прямо сейчас не пойдет в их сторону на ржание лошадей, предоставленных самим себе.
— Хочу тебя… хочу прямо сейчас… — выдохнул он и игриво потерся ягодицами о стоящий торчком член мужа.
Декс изумился легкости, с какой возлюбленный превратился из строгого альфы в полуобнаженного течного омегу, чей головокружительный запах и страстный призыв не оставлял ни единого шанса благоразумию. Они оба сошли с ума, но не уступили бы и секунды сладкого земного безумия за все пасторские посулы призрачного райского блаженства.
— Хватит дразнить меня, тебе это дорого обойдется… — хрипло прорычал разбойник. — Я слишком долго ждал встречи с тобой, моя любовь.
Он сгреб Текса за бедра и, с трудом подавив искушение без всякой подготовки засадить в него член на всю длину, принялся навершием ласкать тесный вход, мгновенно увлажнившийся, и с каждым новым касанием, когда Декс проталкивался чуть глубже, становившийся все более податливым…
— Неужели ты думаешь, что я не готов… оххх… не готов заплатить самую высокую цену… сссс… за то, чтобы иметь удовольствие дразнить тебя?.. — сбивчиво отвечал Текс, помогая Ричарду встречными движениями бедер, а себе — ласкающими поглаживаниями собственного напряженного ствола. Они двигались в едином ритме, и чем глубже член альфы проникал в его тело, тем резче и нетерпеливее кулак ковбоя стискивал свой, горячий и скользкий от первых соков. Внутри все горело и даже тайные врата, не тронутые альфаэро, вновь слегка припухли, раскрылись и сделались призывно-влажными, как будто омежий цвет пробудился с новой силой. Но теперь это уже не пугало Текса, а искушало к повторению их восхитительного соития в самом сердце кукурузного поля.
