Он легко кланяется на пороге, разворачивается — и уходит сквозь открытую дверь быстрым шагом.

— Зараза неблагодарная, — вполголоса резюмирует Тони оцепеневшей Наташе. Помогает ей подняться и поправляет зелёный шарф на её шее.

— Вам в другую дверь, — напоминают главные в голос.

Пока Тони выводит расстроенную Наташу, за их спинами главные благодарят вроде-бы-секретаря. Говорят, что он мог бы насовсем остаться с семьёй, совсем не обязан был возвращаться в город, что его работа окончена — но если уж он хочет помогать, то пожалуйста.

Остаться с семьёй — это заманчиво, думает Тони. Вот только не всегда хорошо и безопасно для самой семьи. И не всегда — важнее и правильнее всего.

***

— Похоже на Санта-Монику.

— Не очень. В Санта-Монике триста двадцать пять солнечных дней в году, Нат.

— Нужно было посоветовать Локи поселиться в Санта-Монике.

Наташа один за одним возвращает морю обкатанные его же волнами камушки, сидя на берегу. Это настоящее море, тёплое, с волнами, не хуже, чем в настоящем Малибу. Без солнца пляж выглядел серым — но сейчас голубое небо темнеет, вот-вот покроется редкими веснушками звёзд — и всё будет почти как у живых.

Лёгкий бриз гладит светло-зелёный шарф, который не смотрится на Наташе такой уж дешёвкой.

Тони стоит у неё за спиной, засунув руки в карманы, и смотрит на горизонт. Ленивые барашки пены катятся к их ногам.

— Т’Чалла мне солгал, — говорит Наташа. — Он говорил, что смерть — это покой. Какой это, к чёрту, будет покой, когда я буду знать, что у меня был шанс вернуть Ванде Пьетро? Когда я буду знать, что ты два раза пожертвовал собой…

— Ой, уж кто бы говорил. Я просто сплагиатил твою идею. Раз уж ты хочешь остаться.

— Ты мог бы…

— Нет, не мог. Это правильно. Ему тут совсем не место. Он — системная ошибка. И он не может не улыбаться, Нат, он — трикстер, в этом суть его существования.

— Это что, сочувствие к Локи?

— Не-а. Просто представь, как быстро похудеет и подкачается Тор, когда поймёт, что я воткнул ему в божественную пятку любимую занозу. Локи же и вправду очень вдохновляет.

Тони садится на песок рядом — и Наташа бесцеремонно рассматривает торчащий из-за воротника шрам от ожога. Чёрные пальцы. Молчит, ничего не спрашивает, потому что знает — было больно, но стоило того.

А потом закуривает — не от зажигалки, оброненной где-то в Международном хабе, а от длинной туристической спички. Бросает её, непогашенную, на песок — но спичка почему-то взлетает ввысь, как будто становясь ещё одной звездой на небе, только не белой, а рыжеватой.

— А это как? — интересуется Тони, задрав голову. Чешет бороду.

— Тот, кто нас сюда привёз, сказал, что здесь это нормально. Ну, в Городе Ангелов и вокруг. Мелкие бесполезные чудеса. Всё, на что тут можно рассчитывать. Они происходят случайно, когда ничего не ждёшь.

— Это же здорово?..

— А какой мне толк с того, что эта спичка взлетела? — Наташа пожимает плечами и затягивается. — Я боялась, что кто-то из нас выкинет что-то эдакое при Локи. Для него же магия — как для тебя сыр в чизбургерах. Недостижима.

— А для тебя? Для тебя что недостижимо?

Наташа не отвечает — хотя уж тут, в этом дурдоме без выхода, где им предстоит проторчать вместе вечность, можно быть откровенной. Когда-нибудь скажет, решает Тони.

Вспоминает запись в тетради на заправке.

И меняет тему.

— Купим здесь какой-нибудь ретро-кабриолет, как насшибаем денег, — предлагает он. — Назад поедем с ветерком. Не будем брать пончики в «Камикадзе Пицце». Может, вообще не поедем назад, найдём какое-нибудь поселение неформалов. Всегда хотел в какую-нибудь коммунну со свободными нравами, но, знаешь ли, от меня ждали другого.

— Зато потом у тебя была команда.

— У нас была команда, — поправляет Тони. — Ну, и мы всё ещё команда. С тобой.

Наташа долго смотрит ему в глаза. Так долго, что кажется: как раз за это время приморские сумерки стремительно превращаются в ночь.

А потом она говорит:

— Спасибо, Тони.

И тянет указательными пальцами вверх уголки своих губ.

Он зеркалит это движение, вдруг понимая, что это, возможно — самое ценное изобретение в проклятом сером мирке, что Наташа — не меньший гений, чем он, и звуки, рвущиеся изнутри, наконец-то очень похожи на смех.

Здесь всё ещё можно существовать, понимает Тони. Даже без сыра в чизбургерах и без солнца. Даже с надеждой — хотя бы никогда не увидеть тут никого из близких.

И они всё ещё смеются, когда на пляж, сверкая голубыми фарами, въезжает старый «Форд» Тони.

— И откуда они всё время знают, где нас искать? — Тони нехотя оборачивается. — И у них тут что, только голубые фары продаются? Или мода такая?

— Так это же их секретарь… — начинает Наташа.

А потом, как и Тони, вглядывается в слегка долговязую фигуру, бегущую по пляжу. Белая рубашка, белые штаны, белые лохматые волосы.

— Я согласен! — кричит Пьетро Максимофф издалека. — Я согласен! Я хочу назад, к Ванде! Нужна только подпись!

Наташа вскакивает, спотыкаясь в темноте, и Тони ловит её под локоть. Голубые фары приветливо подмигивают: водитель ещё за рулём, автомобиль отремонтирован, и всё в их «жизни» прекрасно.

Пьетро обнимает их по очереди. Как родных. Как родителей. Без старых обид, без памяти о том, что они могут держать на него обиду.

— Но как ты узнал? — спрашивает Наташа, пока они торопливо идут к «Форду».

— Ко мне вдруг припёрся один из самых главных, — объясняет Пьетро. — И превратился в лохматого такого брюнета. Сказал про вас. Про Ванду. Спросил, чего я хочу — быть ангелом-хранителем для одного случайного человека или быть ангелом-хранителем для сестры, команды и всех людей на свете. Меня могут сегодня же отправить в Лос-Анджелес. Если вы не пожалеете, если так можно…

— Можно, — отвечает Наташа. — Не пожалеем.

Пьетро обрушивается на переднее сиденье, рядом с водителем в белом. Оживлённый — и Тони мысленно смеётся над такой игрой слов.

Они едут к Международному хабу, и в машине играет «Гоголь Борделло», и Наташа без устали отвечает на сбивчивые вопросы Пьетро о произошедшем в мире живых.

***

— В любовь играют дети, — проговаривает Наташа, выходя из Международного хаба. — А он был у нас в долгу. Всё ведь помнит. Ну, Локи…

— Даже я не помню, что это и откуда, из какого-то фильма? — Тони разводит руками. — Я просто удивлён. Я буду удивляться ещё неделю, можно?

Есть с чего: первое же, что сделал бог обмана, озорства и коварства, получив свои силы назад, оказалось полностью в его компетенции — и исключительно добрым делом.

Они сидят на выправленном капоте, у Международного хаба, где готовится к отправлению назад Пьетро Максимофф. Через час он будет в настоящем Лос-Анджелесе, и какие-то таинственные «специальные люди» помогут ему найти Ванду.

А Тони Старк и Наташа Романофф, пожертвовав собой дважды, добровольно замуровали себя здесь. Друг с другом — кто бы мог подумать о таком лет десять назад! — и почему-то не жалеют об этом, и готовы провести так вечность.

Может, Локи прав, и они глупые?

Небо ещё тёмное, высокое и звёздное. В затянувшейся паузе Наташа достаёт из кармана джинсов пачку сигарет, закуривает — и Тони тоже берёт себе одну. Зажимает в опущенном уголке рта, лихорадочно чиркает спичками по шершавой полоске — но только ломает их. Одну, вторую, третью. Словно чёрные пальцы опять плохо слушаются.

Даже не за себя вдруг стало обидно, а за Наташу. Чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. К утру, которое почти наступило, всё пройдёт. Просто нужно свыкнуться с мыслью, что на выцветшем небе не будет солнца.

Четвёртая спичка зажигается. Тони, так и не прикурив, бросает спичку на асфальт, сам не сразу понимая, почему.

Если здесь можно делать маленькие чудеса — пусть хоть одно у него выйдет. Вот как у Наташи. Пока они не уехали отсюда, потому что после этого не будет вообще никаких чудес, а долго оставаться в пригороде нельзя.