В окно кухни я увидела, как к моему дому на велосипеде подъехал Итан. На голове у него был велосипедный шлем, на спине – рюкзак, и он был одет в ту же самую вельветовую куртку, которая была на нем в закусочной. Из его рюкзака торчал букет цветов. Когда он наклонился, чтобы пристегнуть велик к воротам с помощью замка, цветы вывалились на землю. Я невольно улыбнулась, увидев, как его губы беззвучно шевелятся за оконным стеклом, изрыгая поток ругательств. Он позвонил в домофон, я впустила его в дом и, услышав на лестнице звук его шагов, открыла дверь.

– Смотрите, кто пришел!

– Привет! Это тебе.

Он протянул мне немного помявшиеся цветы – ирисы из супермаркета, торгующего органическими продуктами. Наклонился, и я подумала, что сейчас он попытается меня поцеловать, но вместо этого неловко полуобнял и быстро отступил назад, словно боясь, что я оскорблюсь. Я не могла припомнить, когда кто-нибудь в последний раз дарил мне цветы. И не нашла для них вазы – вместо вазы я поставила цветы в графин – ничего, сойдет…

– Что будешь пить? – спросила я.

– А ты?

– Мартини.

– Хочешь, скажу тебе одну странную вещь? Я совсем не уверен, что когда-либо пил мартини прежде. Я думал, люди пили его только в рассказах Джона Чивера[23].

– Что ж, – сказала я, – мы не можем решить все мировые проблемы, но эту решим.

Я смешала два мартини.

– Слышал, там должна быть водка, – сказал Итан.

Я нанизала на зубочистку оливки. Три штуки, потому что одной было бы недостаточно, а две – плохая примета.

– Если ты хочешь, чтобы у нас все получилось, никогда больше этого не говори. – Я протянула ему коктейль: – Джин. Твое здоровье.

Он осторожно пригубил напиток, потом улыбнулся:

– Просто шикарно. – Он отпил еще глоток. – Обычно друзья говорят мне, чтобы я нашел в холодильнике шестибаночную упаковку пива и отыскал открывалку.

– Возможно, тебе нужно завести новых друзей.

Он ходил вокруг, полный любопытства.

– Проигрыватель для пластинок… нет телевизора… выходит, ты не шутила, когда намекнула, что тебе не по душе новые технологии.

Он остановился у книжного шкафа.

– Кто этот парень? На фотографии.

Я посмотрела в ту сторону.

– Мой брат Брэндон.

Мы двое. Много лет назад мы стояли вместе на вершине горы Тэм, и внизу простирался великолепный калифорнийский пейзаж. Синева Залива, зелень тысяч акров лесов. Только мы двое, потные, улыбающиеся, в солнечных очках и футболках без рукавов, такие гордые, будто покорили Эверест. Глаза брата ясны и блестящи.

– А здесь – это ваши родители? Милое фото.

Я прикусила губу. Залпом выпила остаток мартини.

– Спасибо.

Мне не надо было оборачиваться, чтобы понять, какую фотографию он имеет в виду. Ту, где мы все четверо стоим на пляже в Болинасе. За нами виден океан. Мать – белокурая, стройная, гибкая, загорелая, в лифчике от бикини и шортах: джинсы после отрезания штанин. Отец с длинными черными тронутыми проседью волосами, бородой и обнаженной грудью, одетый в нелепые шорты в горошек. Все мы – четверо.

– Вы выглядите очень сплоченной семьей. Тебе повезло.

Мы сели за небольшой стол.

Он осторожно положил ломтик сыра на крекер.

– Так ты работаешь в книжном магазине?

– Вообще-то я владелица книжного магазина.

Он изумился:

– Ты полна сюрпризов. А какого именно?

– «Зловредной сороки» на Телеграф-авеню.

Он кивнул:

– Я там бывал. А откуда ты взяла такое название?

– Из первой книги, которую мне случилось продать, «Холодного дома». Один из его персонажей, дедушка Смоллуид, использовал это выражение в качестве бранного. Мне оно всегда нравилось. А откуда ты сам? – сменила я тему разговора.

– Из маленького городка неподалеку от Боузмена. Я окончил Университет Монтаны, получив от него денежную дотацию на обучение, хотя мои родители совсем не хотели, чтобы я получил высшее образование. Они думали, что это превратит меня в гея, коммуниста или, что еще хуже, либерала. Я познакомился там с несколькими преподавателями, которые меня очень поддерживали, потом мне крупно повезло, и я очутился здесь, в Калифорнийском университете. Мне выплачивают такую высокую стипендию, что даже не верится. Более двадцати тысяч в год за то, что я учусь в магистратуре и преподаю.

Я подумала о конверте с двадцатью тысячами. Сумма, равная его годовому содержанию. Но мне не хотелось думать ни о Ганне, ни о странном телефонном звонке или о работе, за которую я взялась, руководствуясь мотивами не менее мутными, чем какой-нибудь сок холодного отжима. Только не сейчас. Не в этот вечер. Послышался мощный гудок, мимо промчался поезд, и квартира слегка затряслась. По шуму я определила, что это не пассажирский, а товарняк. Я уже привыкла к поездам и не имела ничего против них.

Когда шум стих, я сказала:

– Я начинаю готовить ужин.

– А что это будет?

– Форель по-гренобльски.

– Как-как?

– Скоро увидишь.

Я развернула две серебристых блестящих форели. Положила на горячую сковороду большой кусок сливочного масла. Подготовила несколько лимонов и миску каперсов. У меня уже было готово ризотто с грибами, я начала готовить его час назад. Форель жарилась быстро, и через десять минут мы уже ели. Я откупорила бутылку белого вина и налила его в бокалы.

– Как вкусно, – сказал он. – А вино просто потрясающее. Правда, в винах я совсем не разбираюсь.

– Мне нравится хорошее вино, – сказала я.

Мне также нравился и Итан. Нравились его энтузиазм, его любовь к книгам. И его улыбка. Я вдруг поймала себя на мысли, что гадаю, как выглядит его грудь под вельветовой курткой и рубашкой.

Он оторвал взгляд от своей тарелки и посмотрел на меня. Глаза у него были голубые и мягкие.

– Один вопрос.

– Конечно. Задавай.

– А что было бы, если бы мы перескочили, скажем так, через неловкость, которая всегда присуща первому свиданию. Через всю эту хрень, это старание показать, что ни у тебя, ни у меня нет недостатков. Что, если это было бы, скажем, наше свидание номер десять?

– Десять. Ничего себе. А ты оптимист.

– Серьезно.

Я задумалась.

– Вероятно, – сказала я, – мы бы спорили о книгах. Потом ты, быть может, начал бы задавать вопросы о моей работе, на которые мне не хотелось бы отвечать, так что я бы сменила тему. После ужина мы взяли бы с собой бутылку вина и одеяла и посидели бы на крыше. Вот как могло бы выглядеть свидание номер десять.

Он задумался над моими словами.

– А почему тебе бы не хотелось говорить о своей работе? Лично мне нравятся книжные магазины.

– Лучше спроси о чем-нибудь другом.

– Звучит таинственно.

– Нет. В этом-то все и дело.

Я хотела, чтобы он понял.

– Людям кажется, что таинственность – это хорошо, это интересно. Вот только чаще всего это значит только одно – совсем рядом притаилось что-то плохое.

– Ты хочешь сказать, что ты плохая? – Он сказал это без тени похоти.

– Думаю, что нет. Надеюсь, что нет. Но некоторые свойства моей натуры, которые тебе не известны, могут тебе не понравиться. Возможно, они не нравятся даже мне самой. Но они есть, они все равно существуют.

Я замолчала, чувствуя, как то, что я хочу ему рассказать, рвется наружу, пытаясь пробиться через мою природную скрытность подобно тому, как человек, оказавшийся под водой, пытается выплыть наверх, туда, где есть воздух и свет. Не могу же я таиться вечно, разыгрывая из себя мисс Хэвишем[24]. Какой бы спокойной ни казалась такая жизнь…

Итан уже убирал со стола. Было видно, что когда-то он подрабатывал официантом. Я могла сказать это по тому, как он нес бокалы, осторожно зажав их между пальцами, и как поставил тарелки в ряд на свое предплечье. Ни один человек, которому довелось какое-то время поработать официантом, не ставит грязные тарелки одну на другую, когда убирает со стола. Я представила его в Университете Монтаны.