Уже готовая разрыдаться, Белла громко заколотила в успевшую стать ненавистной дверь – никакого результата. Без всякой надежды на успех девушка надавила на ручку и потянула её на себя – дверь открылась с громким сухим щелчком, прозвучавшим, словно выстрел из пистолета, и до Беллы донеслись тихие звуки музыки, звучащей где-то в глубине дома.
Играли на пианино. Играли так, что сердце больно сжималось в груди. Музыка была будто живая: она плакала, страдала, молила о пощаде и взывала к небесам о помощи. Музыка притягивала к себе Беллу, завораживала, сбивала с ног и пронизывала насквозь, словно порывы ледяного ветра. Поставив сумку на пол и сняв босоножки, она пошла медленно, словно по затянутой коркой льда дороге, и с каждым шагом надрывные звуки мелодии становились всё громче, всё настойчивее, всё безнадёжнее.
Белла замерла на пороге маленькой комнаты, которую не видела в прошлый раз, прислонилась плечом к косяку и просто наблюдала, боясь даже дышать.
Эдвард сидел за электронным пианино спиной к ней. Его руки легко и быстро порхали по клавишам. Он раскачивался в такт музыке, то наклоняясь вперёд, то снова выпрямляясь, даже через ткань футболки проступали мышцы спины, напряжённые до предела. Только теперь Белла заметила, что руки Эдварда стали мускулистыми, а плечи – широкими. Сейчас перед ней сидел совсем взрослый и сильный мужчина, и лишь по какому-то горькому недоразумению сидел он не на стуле, а в инвалидной коляске. При этой мысли сердце девушки зашлось от боли, а к глазам подступили непрошенные слёзы, но она сумела быстро взять себя в руки: меньше всего ей хотелось сейчас показывать Эдварду свою слабость.
Наконец мелодия в последний раз достигла звонкого крещендо и резко оборвалась на долгой дрожащей ноте. Эдвард замер, но так и не убрал пальцы с клавиш.
- Как же давно я не слышала твоей игры, - прошептала Белла, разрушая тишину комнаты, казавшуюся теперь почти оглушающей.
- В последние пару лет я стараюсь играть как можно реже, - хриплым, словно спросонья, голосом медленно проговорил Эдвард, так и оставшись сидеть неподвижно, лишь его плечи стали подниматься быстрее и выше в такт участившемуся дыханию. – Музыка… пагубно на меня действует. Я теряю связь с реальностью.
- Она очень… болезненная. – Белла сделал к нему несколько неуверенных шагов и снова остановилась.
- Ты вернулась… - едва слышно выдохнул Эдвард и резко развернулся к ней. – Я надеялся, что ты вернёшься… ещё вчера я на это надеялся. А сегодня проснулся в полной уверенности, что больше никогда не увижу тебя. Но не исключено, что я всё равно нашёл бы твой телефон и принялся названивать тебе по сто раз на день, моля о встрече.
Лицо Эдварда было гораздо бледнее, чем в прошлый раз, под уставшими, покрасневшими глазами залегли глубокие тени, а щёки и подбородок покрывала многодневная щетина – сейчас он выглядел гораздо старшего своего возраста, но при этом всё равно оставался для Беллы самым прекрасным, самым родным, единственно необходимым и любимым мужчиной в этой и во всех параллельных вселенных.
- Разве я могла не прийти? – В одно мгновение она оказалась стоящей на коленях напротив Эдварда. – А ты?.. Почему позволил себе так думать? Ведь я же оставила ветку жасмина на подушке…
- Я решил, что это вместо прощальной записки, - Эдвард руками раздвинул свои ноги, чтобы его сухие, острые колени больше не создавали ненужной преграды между ним и Беллой – его родной маленькой девочкой, без которой всё в этом мире замирало, переставало дышать. – Ведь у тебя же там семья, а я… Да кто я такой?.. Просто тень из прошлого… Никто…
- Ну что ты, что ты?.. – Белла устроилась поудобнее между его ног, положив свои ладони ему на грудь, и заглянула в глаза – в них царило полнейшее смятение чувств: боль, страх, тоска и надежда. – Как я могла? Как можно, когда без тебя ничего нет… и никогда не было, понимаешь?! Ты ушёл, и ничего не осталось. Ты всё забрал с собой: моё сердце, мою душу, мою жизнь. Всё! Осталась только боль… и пустота. Даже время будто остановилось… Зачем? Зачем ты это сделал?! Столько боли, столько страданий для нас обоих! Столько упущенного времени! Всё сломалось, рухнуло за секунду!
Белла не собиралась говорить Эдварду всего этого, не хотела кидать ему в лицо злые обвинения, которые не имели теперь никакого значения. Но слова сами слетали с губ, а слёзы текли из глаз – уже не остановить, не сдержаться. Пальцы, лежавшие на его груди, сжались, крепко вцепившись ему в футболку. Белла тянула её на себя, накручивала на кулаки, продолжая говорить и говорить. Слово за словом, каждое из которых было сполна наполнено всей болью прошлых лет, вопрос за вопросом, на которые не требовалось ответов, потому что их просто не существовало.
Эдвард молчал, даже не пытаясь найти себе оправдания, не старался успокоить Беллу, понимая: ей нужно выговориться, нужно выплеснуть на него всю свою боль. Она имела на это право, ну а он… Он был виноват, кругом виноват. Он ошибся, страшно ошибся и уже сполна заплатил за ошибку, но всё равно до сих пор продолжал платить эту непомерную цену.
Эдвард не пытался отстраниться от Беллы или хотя бы просто высвободить из её цепких рук свою футболку, уже давно больно стянувшую спину. Он готов был стерпеть всё, что угодно, лишь бы видеть её, чувствовать её прикосновения, всё, что угодно, лишь бы она была рядом. Ведь она же здесь, Господи! Она вернулась! Какое же счастье! Немыслимое, безоговорочное счастье! Лишь бы она его простила! Господи, пусть она простит, и тогда всё – больше ничего не нужно, больше он никогда и ни о чём не попросит. Хотя ведь и раньше не просил, потому что давно уже перестал верить…
- Прости меня, моя маленькая, - прошептал Эдвард с протяжным стоном, сорвавшимся с губ против его воли. – Я знаю, что кругом виноват, но прошу тебя… умоляю! Дай мне шанс исправить то, что ещё можно исправить!
Что-то в голосе любимого заставило Беллу замолчать – резко, на полуслове. Их взгляды встретились – она захлебнулась той безысходной болью и пугающим отчаянием, что плескались в его глазах.
- Но теперь всё это уже не важно, - выпуская футболку Эдварда из сведённых от напряжения пальцев, тихо проговорила она, продолжая удерживать своим взглядом его. – Всё это в прошлом – пусть там и остаётся. А сейчас… сейчас ты здесь, и я здесь – мы вместе… снова вместе…
- Вместе… - эхом отозвался Эдвард.
Он медленно протянул руку и нежно погладил щёку любимой, мокрую от слёз. Никогда прежде Белла не видела, чтобы у человека так неистово дрожали руки. И, Боже, какими же обжигающе холодными они были! Словно вырезанными изо льда.
Заметив, как Белла вздрогнула от его прикосновения, уловив в её взгляде испуг, Каллен поспешно убрал руку и, сжав её в кулак, положил себе на колено.
- Прости, нервы стали совсем ни к чёрту, - горько усмехнулся он, медленно закрыв глаза. Его лицо застыло, словно восковая маска, вмиг став ещё бледнее прежнего.
Глядя сейчас на Эдварда, Белла вдруг почувствовала себя так, будто только что станцевала на его могиле – бессмысленная, никому не нужная жестокость! Зачем? Вероятно, она хотела, чтобы он узнал о её боли, в полной мере почувствовал ту на себе. Однако всё это не имело смысла, потому что Эдвард и так слишком хорошо знал о боли Беллы, более того, он и сам все эти годы испытывал её – она была у них общей, одной на двоих, так же, как и сердце было одно на двоих, душа – одна на двоих и дочь – тоже одна на двоих…
Господи, ведь она до сих пор не рассказала Эдварду о Мелл! Почему медлит? Почему до сих пор молчит, почему?! Потому что боится. Да, Белз до ужаса, до дрожи во всём теле боялась этого трудного разговора, который был неизбежен. Станет ли новость о дочери спасительной для Эдварда? Или же обернётся очередным ударом? Сможет ли он хоть когда-нибудь простить её за это? Вопросы, вопросы, одни вопросы! Бесконечная вереница вопросов проносилась в голове Беллы, и ни на один из них она не знала ответа.
- Эдвард… - уже почти решившись на признание, позвала Белла.
