Надо просто исправить ту ошибку… всего лишь исправить ошибку… Кровь! Чего же проще?! Да, просто кровь, много крови – и всё, конец… Наконец-то! Перерезать вены. Да. Я смогу? Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО сделаю ЭТО? Я смогу… Я ХОЧУ…
Взгляд мечется по комнате. Что я хочу найти? Причину, чтобы остановиться? Или же?.. Нож… Глаза внезапно находят канцелярский нож в органайзере… Всё правильно. Может, он и не подойдёт. Я просто посмотрю, просто проверю…
Острый. Неожиданно очень острый. Руки плохо слушаются меня, будто они и не мои вовсе. Может, и вправду не мои?.. На большом пальце остаётся глубокий порез, из которого течёт кровь… много крови! И больно! Так больно, что даже приятно…
Надо смыть кровь, остановить. Или не надо? Грудь горит огнём, опускается и поднимается всё быстрее, всё выше, горло сжимается в спазме… я хочу заплакать, зарыдать – это так нужно мне, так необходимо, как никогда прежде! Но слёз нет, давно уже нет. Даже их не осталось больше во мне. Я пуст. Только холод. Господи, как же холодно! Холодно и страшно!
Ванна, наверняка, уже набралась. Хоть немного согреться, хотя бы чуть-чуть!.. Тело больше не принадлежит мне, не могу им управлять, не вписываюсь в дверной проём ванной – коляска врезается в косяк. Как же всё-таки приятна физическая боль… я сошёл с ума…
Не могу раздеться… нет сил, не могу! Едва удаётся перекинуть себя через борт ванны. Ухожу под воду с головой – горячо! Можно ведь не всплывать. Так и остаться лежать на дне, ведь я давно уже там. Воздуха больше нет – ну и пусть! Не хочу! Просто сделать вдох под водой – и всё, лёгкие заполнятся тяжёлой, горячей водой. Так просто… Уже открываю рот, но не успеваю: какая-то сила толкает вверх. Несправедливо…
Сижу и отплёвываюсь, как кит, выбросившийся на берег… даже киты знают, когда пора с этим кончать. Убираю прилипшие к лицу волосы и только сейчас понимаю, что до сих пор держу в руке канцелярский нож. Всё правильно, всё так.
Вытягиваю вперёд другую руку – дрожит так, как никогда прежде. Сердце колотится, дыхание такое частое и поверхностное. Кислорода не хватает. На какое-то мгновение всё вокруг погружается в темноту. Закрываю глаза и считаю до десяти. Вот так-то лучше. Почти спокоен. Так и должно быть, ведь это то единственное, чего я хочу. Ведь так? Да, конечно, да!
Подношу нож к руке, нажимаю и провожу, но совсем чуть-чуть, словно испытываю себя. Алый завиток крови плавно и изящно вкручивается в воду – красиво! И правильно. Надавливаю гораздо сильнее, глубже, ещё глубже. Резко провожу ножом от запястья вверх к локтевому сгибу. Больно. Очень больно, но всё равно не так, как хотелось бы… Левая рука быстро немеет, и с правой справиться уже труднее, но это неважно. Ничто больше не имеет значения.
Вода быстро становится кроваво-красной, но я не закрываю глаза – продолжаю смотреть. Что я чувствую? Облегчение и… свободу?.. Словно с каждой каплей крови уходит и пустота, уходит холод, копившийся годами. Парадокс, но именно сейчас, постепенно умирая, я впервые за долгие годы чувствую себя живым. Никакого страха, никакого сожаления.
Всё вокруг плывёт, кружится. Я кладу голову на край ванны и закрываю глаза. Сиянье тьмы притягивает, ласково манит – отказаться невозможно. Я слышу её горячее влажное дыхание – она здесь, склоняется надо мной, ждёт… чувствую её нетерпение. Но ждать осталось недолго. Мы оба знаем это. Мы оба этого хотим. Как два влюблённых, чьи пути однажды уже пересеклись, но затем вновь разминулись… Белла, моя Белла…
Что-то сильно встряхивает меня, поднимает вверх, больно и туго перетягивает руки. Я с трудом открываю глаза и сквозь багровый туман смутно вижу перекошенное от ужаса лицо отца. Он плачет и что-то кричит – слов не разобрать… зачем всё это? Я не хочу! К чему все эти слёзы, все эти крики?.. Мне хорошо, впервые за долгое время мне так хорошо и спокойно.
Всё-таки вслушиваюсь в настойчивый призыв Карлайла, пытаюсь разобрать хотя бы слово:
- Только не закрывай глаза, слышишь?! Останься со мной! – неожиданно громкая фраза остро впивается в меня. – Не засыпай! Спать нельзя, сынок!..
Хочу попросить отца отпустить меня, но губы сводит судорогой. Темнота наконец смыкается надо мной – она не в силах больше ждать…
***
Вены резались сами, сами…
Сами настраивались струны гитары,
Говорили про глаза за глаза.
Вот только в моих что-то есть,
А в ваших только пустота…
песня «Вены резались сами», Братья Гаязовы
На лице отца не было и тени осуждения – только боль. Я мог бы смириться с его презрением, разочарованием и даже ненавистью, но только не с болью. Только не по моей вине. Только не снова.
- Ты хоть понимаешь, что прошлой ночью почти умер? - голос Карлайла был надтреснутым. – Если бы я пришёл всего на несколько минут позже – всё, конец! Это не пугает тебя?
- Не слишком, - я решил быть максимально честен с ним. Нам обоим это было нужно.
- Ты… не жалеешь о… своём поступке? – слова давались ему с огромным трудом.
- Я жалею только о том, что тебе пришлось всё это увидеть и пережить. Меньше всего мне хотелось причинить тебе такую боль. И маме… Ты уже рассказал ей?
- Как раз сейчас её самолёт должен заходить на посадку – скоро она будет здесь. – Отец немного помолчал, а затем добавил, пристально глядя мне в глаза: - Твоя смерть всё равно причинила бы мне эту боль. Особенно такая смерть. Самую сильную боль в этом мире.
- Я понимаю. Теперь понимаю. Прости, если можешь! Я люблю вас. Не знаю, как так вышло, что я вдруг забыл об этом.
- Но твой поступок не был… случайным? Ты сделал это не в порыве сиюминутных эмоций или под воздействием алкоголя, ведь так?
- Да, - мне, как и Карлайлу, слова давались с большим трудом. Горло пересохло, голова кружилась и разламывалась на части. Но этот разговор был важнее всего на свете. Я чувствовал, что он – единственный путь к спасению. – Я не пятнадцатилетний подросток, по глупости решивший перерезать себе вены. Наверное, я шёл к краю с самого начала. Этого не передать словами… Я просто потерялся… потерял себя. Во мне ничего не осталось – какой-то эмоциональный вакуум. Словно я и не человек вовсе! Словно я давно уже мёртв, понимаешь?! Это хуже боли – любой боли!.. В конце концов я сломался… Что там принято говорить про таких, как я? Слабаки и трусы? Может, и так. Прости, что разочаровал тебя.
- Нет, я не считаю это слабостью или трусостью. Никогда не считал. И никогда не вешал на людей ярлыки. Я многое повидал в этой жизни и знаю, что человек действительно может дойти до такой крайней степени отчаяния, когда просто не видит другого пути… Но ты… Не понимаю, как Я мог не замечать всего того, что с тобой творилось?! Ведь ты же мой сын, и я люблю тебя больше жизни! Но я не видел, что мой ребёнок страдает – страдает так, что… - голос отца охрип, а потом и вовсе сорвался.
Я вдруг с ужасом понял, что, если бы умер вчера, отец до конца жизни винил бы в случившемся себя. Это было настолько ошеломляюще страшно, что у меня перехватило дыхание, а тело будто обожгло кипятком. В памяти моментально всплыла горячая ванна, заполненная кровью – отвратительно! Однако, оставаясь честным с самим собой, я не мог не признать: даже сейчас мой поступок не казался мне всего лишь ошибкой.
- Нет, ты ни в чём не виноват! Это полностью моя вина. Всё, что случилось в моей жизни, – это только моя вина. Сколько боли я всем причинил, сколько страданий… Я ненавижу себя! И это ещё одна из причин… Я так и не смог примириться с самим собой.
- И поэтому ты начал пить? Я нашёл в твоей комнате пустую бутылку…
- Нет, не поэтому! То есть… я не алкоголик, если ты об этом. По крайней мере, я пью не больше, чем любой другой после тяжелого трудового дня. – Я замолчал, мысленно прокручивая в голове весь последний год, и, невесело усмехнувшись, добавил: – Хотя, чёрт его знает… Но настоящей тяги к спиртному у меня нет – из-за это можешь не переживать. Отказаться от него будет нетрудно.
- Слава Богу! – едва слышно прошептал отец и медленно, словно старик, пересел со стула ко мне на кровать.
