«Зачем всё это? Для чего?», «Как бы мне хотел, чтобы болезнь наконец вернулась!» «Неужели всё зря?!», «Почему я до сих пор жив? За что?!», «Ничего не нужно… уже больше не нужно…» - и так до бесконечности, снова и снова, словно бессмысленное скольжение по замкнутому кругу. Я лежал в ледяных объятиях темноты и тишины, не двигаясь, подобно букашке, застывшей в капле янтаря.

Но ночь всегда неизменно отступала, оставляя меня, истекающего кровью, лишь для того, чтобы вновь вернуться. Обессиленный, я ещё долго лежал, наблюдая за пылинками, печально вальсирующими в первых лучах утреннего солнца. Моя комната, как и я сам, постепенно превращалась в царство распада и тлена.

Внешне я старался сохранить лицо того Эдварда, каким был последние годы, и у меня неплохо получалось. Я поддерживал разговор за совместной трапезой с родителями, улыбался на тех словах, на которых следовало, иногда даже сам мог выдать забавную фразу, делился своими задумками и сюжетными поворотами, касающимися книги, которую в действительности не писал. Чем старательнее я изображал из себя того, кого уже не существовало, тем глубже и шире разверзалась пропасть внутри меня, тем острее становились её края.

К счастью или к несчастью – я так и не смог в этом разобраться, - родители редко бывали дома. Отец, как и всегда, пропадал на работе, мама же полностью погрузилась в заботы о благотворительном фонде помощи детям, больным онкологией, который основала пару лет назад. Родители, привыкшие за последние годы к моему замкнутому образу жизни, если и заметили во мне какие-то перемены к худшему, то просто не придали им значения.

А в конце весны две тысячи девятого года Джаспер попал в аварию и серьёзно пострадал, проведя два месяца в больнице. Тогда мама надолго улетела в Россию, чтобы помочь Элис и, конечно же, поддержать её.

Элис, мой «ураганчик». Она надрывно рыдала в телефонную трубку – в каждом слове, в каждом судорожном всхлипе слышались страх и отчаяние. Как же я хотел обнять её в тот момент, крепко прижать к себе и не отпускать до тех пор, пока она ни затихнет в моих руках, хоть немного успокоенная тем, что не одна – я рядом. А ещё я хотел забрать всю её боль себе: мне, как существу, чьи душа и сердце давно обратились в пепел, было уже всё равно, а Элис не должна страдать! Если бы это только было в моих силах… Но всё, что мне оставалось, – это говорить, пытаясь прорваться сквозь поток рыданий.

И я говорил – говорил долго, не останавливаясь ни на минуту, почти не задумываясь над словами, не стараясь подобрать какие-то правильные и нужные фразы утешения, просто говорил всё, что приходило в голову, говорил торопливо и сбивчиво, почти не надеясь, что этим хоть как-то смогу помочь сестре. Однако постепенно её рыдания стали переходить в тихий плач, а затем – в отдельные редкие всхлипы. Только тогда я с облегчением перевёл дух и позволил себе замолчать.

- Ты хоть знаешь, что ты лучше всех? – с улыбкой в охрипшем от слёз голосе прошептала сестра, прежде чем повесить трубку.

Ах моя милая, родная Элис, если бы ты только знала, что я в действительности из себя представляю!..

Ко всему прочему за несколько месяцев до случившегося с Джаспером несчастного случая в моей жизни как-то незаметно, будто сам собой, появился алкоголь. Сначала я выпивал всего одну порцию виски, просто чтобы уснуть, не видеть темноты и не слышать тишины бесконечных ночей. Бессонница была жестоким зверем, а алкоголь мог его укротить. Хотя бы на время.

Затем я начал иногда прикладываться к бутылке и днём, но только когда родителей не было дома. Музыка, ставшая для меня наркотиком, наполняла пустоту внутри меня, а виски помогал чувствовать мелодию острее, ярче, больнее, он добавлял физических сил, заставляя играть на пианино дольше, резче, виртуознее.

И тем не менее я никогда не напивался по-настоящему – одной бутылки мне хватало на несколько дней. Алкоголь не стал обязательным условием моего существования, в отличие от той же игры на пианино. Он лишь помогал мне перемещаться от ночи к дню и обратно, стирая прожитое время почти бесследно.

Виски для меня тайком покупала домработница Кэти, приходившая к нам три раза в неделю. Она же выкидывала пустые бутылки. В её взгляде явно читалось осуждение, но озвучивать его вслух она не стала. Больше всего я боялся, что та проболтается моим родителям, и тогда длинного и трудного разговора с ними было бы не избежать, и никакая маска непоколебимого спокойствия уже не спасла бы. Однако и этого не случилось. Кэти нуждалась в моих деньгах, а я нуждался в её помощи – мы были идеальными соучастниками моего медленного, но верного самоубийства.

***

Вечность смотрит в глаза,

Тянет вниз, не дает вздохнуть…

Неужели всё зря?

Но как долог был этот путь!

Возвращаться нет сил,

И нет силы сдержать свой крик…

Реки времён -

Отраженье миров,

Реки времён -

В них шагнуть ты готов,

Чтобы там

Вновь увидеть себя

И разгадать,

Что хотела судьба от тебя.

«Реки времен», гр. Кипелов

Август 2009 года

Пальцы скользят по клавишам всё ритмичнее и ритмичнее, сливаясь с ними в едином музыкальном танце. Пальцы ударяют по клавишам всё резче и быстрее, всё сильнее… И так по кругу до самой бесконечности. Сколько часов я играю? Не знаю. Но знаю, что мне уже не остановиться, никогда…

Взгляд выхватывает пустую бутылку из-под виски. Ещё утром, когда я садился за пианино, в ней была половина. А сейчас уже стемнело – ночь. Я играю ровно полбутылки виски. Играю одну и ту же мелодию. Играю уже раз в сотый. Играю весь день.

Эта мелодия – ода боли и страданий. Как она называется? Не вспомнить… Как же, как же, как же… так как же, чёрт возьми?! Что-то про смерть и мечту… про смерть мечты… похороны… заупокойная служба… Реквием! Конечно же! «Реквием по мечте»! Реквием по Эдварду Каллену…

Смех. Какой страшный смех… Неужели это смеюсь я? Но больше ведь некому. Я один во всём доме. Я один… А ещё я, кажется, сошёл с ума. Я безумен, но продолжаю всё так же играть, даже несмотря на внезапный страх, почти панику. Я живу только в этой музыке. В ней же и умираю.

Жесточайшая судорога сводит давно онемевшие пальцы, скручивает, словно выламывая суставы. Я кричу – кричу от дикой боли, но, кажется, не только из-за неё. Есть что-то ещё, но что? Не вспомнить… Белла… Нет-нет-нет, не надо вспоминать, только не сейчас! Всё ещё кричу, кричу до тех пор, пока ни задыхаюсь.

Комната погружается в тишину. Опять эта проклятая тишина! Но в голове продолжает играть всё та же мелодия: «Та-да-та-да, та-да-та-да, та-да-та-да-та-да-та-да-та-да, та-да!..» Никакой силе в мире не вытеснить её оттуда.

«Неужели ты не можешь сыграть что-нибудь повеселее? – вопрос Элис всплывает из глубин памяти. – От твоей музыки хочется повеситься!» Мне тоже хочется. Ведь хочется же? Но не выйдет. Этот способ мне недоступен. Как и прыжок с крыши. Рождённый ползать – летать не может… Снова тот самый смех… На этот раз совершенно точно смеюсь я.

Холодно. Как же холодно! Надо закрыть окно. Поворачиваю голову – нет, оно закрыто. Почему же тогда так холодно, Господи, почему?! Как же колотит, руки трясутся, зубы стучат, нервная дрожь проходит по телу, словно весь холод вселенной сейчас обрушился на меня. Нужно согреться, хоть немного согреться! Горячий душ, а лучше ванна…

Не уверен, что это поможет, но всё равно включаю настолько горячую воду, чтобы только можно было терпеть, и возвращаюсь в комнату. Пианино с упрёком взирает на меня и призывает вернуться, а музыка, всё ещё звучащая в голове, вторит ему. Но пальцы совсем одеревенели – сейчас ими не сыграть и собачий вальс.

Меня ломает. Ломает и выкручивает, трясёт всё сильнее, словно я наркоман без дозы. Так трудно дышать – я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь… Это не закончится никогда! С каждым днём только хуже, хуже, хуже… Всё, хватит! Хватит! Просто хочу, чтобы всё прекратилось! Пусть не будет больше ничего… уже давно ничего не осталось! Только холод и чёрная дыра, огромная чёрная дыра во мне и вокруг меня, я сам – всего лишь чёрная дыра. Меня давно нет. Всё это просто ошибка. Я должен был умереть ещё тогда, ровно шесть лет назад, но произошла ошибка… Во мне даже не осталось ни единой капли моей собственной крови. Это давно уже не я! Я истёк кровью ещё тогда…