«Абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети…» - безликий голос равнодушно подтвердил мои самые худшие опасения.

Ну отлично, Эдвард! Стоило ли столько ждать и сходить с ума, чтобы в ответ услышать ЭТО?!

Так, спокойно! В конце концов, Белла могла просто сменить номер, ведь так?

Конечно! А ещё она могла раза три выйти замуж и родить парочку детей!..

Всё, хватит, Эдвард! Просто сделай уже что-нибудь!

Злясь на себя и одновременно с этим умирая от страха, я принялся остервенело тыкать в кнопки телефона, но только с третьей попытки мне удалось набрать верный номер.

- Дом Свонов, - после пятого гудка в трубке прозвучал незнакомый мужской голос. На заднем плане очень громко раздавался детский смех и лай собаки, словно телефон был включен на громкую связь.

- Могу я услышать… Беллу… ммм… Изабеллу Свон? – свой собственный голос тоже показался мне чужим и каким-то искусственным.

- Супруги сейчас нет, но я могу передать, что вы звонили, - мужчина замолчал, явно ожидая от меня ответной реплики, но, когда той не последовало, продолжил допытываться: - Чтобы я смог рассказать Белле о вашем звонке, мне нужно знать хотя бы ваше имя. Так что ей передать?

- Я её одноклассник, - совершенно перестав что-либо соображать, на полном автомате ответил я, даже не солгав.

В трубке раздался какой-то невообразимый грохот и звон бьющегося стекла.

- Ох ты, чёрт!.. Простите, это я не вам! Подождите, пожалуйста, минутку! Одну минутку!.. – послышался лёгкий стук, словно телефонную трубку положили на стол, а затем снова раздался всё тот же мужской голос, но на этот раз в некотором отдалении: - Мелл, детка, держи его, ради Бога, держи его крепче, пока он ещё чего-нибудь не натворил! Фу, Флафи, фу! Плохой пёс, очень плохой пёс! Сидеть! Вот так-то лучше!.. Мама нас поставит в угол…

- Не поставит! – звонкий детский голосок острым кинжалом полоснул по сердцу. – Она любит Флафи! Ведь он же не специально, мы просто играли!

- Но бабушка-то точно накажет, - мужчина рассмеялся, а следом за ним засмеялась и девочка. – И уж точно больше никогда не оставит нас здесь хозяйничать одних!

- Да уж, хозяева из нас плохие! – продолжая весело хохотать, воскликнула девочка, а затем радостно закричала: - Мама! Мама пришла!

Хотя бы в этот момент мне следовало повесить трубку, но меня будто полностью парализовало: я не мог пошевелить не единым мускулом, продолжая с упоением мазохиста вслушиваться в каждый звук, ловить каждое слово, пронзавшее меня насквозь огненной стрелой боли.

- Господи, Джейк, что здесь творится?! – услышав встревоженный, но такой родной и желанный голос Беллы, я задохнулся, словно получил удар в солнечное сплетение. – Потрудитесь-ка объяснить, как вы умудрились всего за полчаса превратить гостиную в поле боя?!

- Мы не нарочно, мамочка, честное слово!

- Это полностью моя вина, Белла! Можешь наказать меня по всей строгости закона! – в голосе так называемого Джейка послышались явно игривые нотки. Мои пальцы ещё крепче сжали телефонную трубку.

- Это была любимая мамина статуэтка, - в голосе Беллы отчётливо завибрировали подступившие слёзы. Мне даже не нужно было закрывать глаза, чтобы вспомнить, как она всегда выглядела в такие минуты почти детской обиды и разочарования.

- Ну что ты, моя родная, не надо так расстраиваться, - в голосе мужчины не осталось и следа от игривости – теперь в нём сквозила такая нежность и искренняя забота, что мне захотелось убить его. Впервые в жизни я действительно желал кому-то смерти!

- Я всё улажу, вот увидишь, просто предоставь это мне, - продолжал ворковать Джейк. Скорее всего, это просто воспалённое воображение сыграло со мной жестокую шутку, но я вдруг услышал едва уловимый звук поцелуя. Вынести такое мне было уже не под силу…

Я нажал кнопку отбоя, продолжая крепко сжимать в руке телефон. Пальцы свело от напряжения – я не мог разжать их, как ни старался. Грудь горела адским огнём. Мне хотелось кричать, рыдать, но слёз не было… больше ничего не было… Я низко опустил голову и глубоко дышал, просто чтобы не задохнуться.

Вспышка боли оказалась такой яркой и мощной, словно взрыв – ядерный взрыв, не оставляющий после себя ничего живого… только выжженную огнём пустыню и звенящую тишину…

Все эти годы я жил лишь одним – надеждой, что, оставшись в живых, смогу вернуть Беллу, заслужить её прощение. Сейчас эта надежда умерла в страшной агонии, и в моей жизни не осталось больше ничего, самой жизни больше не осталось. Я был пуст – абсолютно, оглушительно пуст!

Девочка… да, девочка с каштановыми кудряшками, снившаяся мне ночами и в этих снах называвшая меня папой, действительно существовала, но вот только она не была моей… как и Белла…

«Мелл, Мелл, Мелл…» - в каком-то исступление шептал я имя девочки, словно пробуя его на вкус – горько, как же горько, Господи!

Как же мне сейчас хотелось возненавидеть Джейка, снова почувствовать то первое жгучее желание его смерти, ведь он украл у меня всё: Беллу, наше будущее, наших нарождённых детей. Но нет. Я не мог его ненавидеть, потому что в действительности тот ничего не крал – я сам добровольно отдал ему Изабеллу, как самое бесценное в мире сокровище. И остался ни с чем. Мне было бы легче, если бы я только мог хоть кого-нибудь обвинить в своём горе, но нет. Даже такой малости Бог лишил меня. Это была исключительно моя вина, мой крест, который я должен был нести до самого последнего вздоха. Но, Боже, как же тяжек он был!

Однако по всему выходило, что я не ошибся, оставив тогда Беллу. Сколько лет могло быть Мелл? Судя по голосу, никак не меньше трёх. Так много… Любимая быстро смогла забыть меня, смогла забыться в объятиях неведомого мне Джейка. Так быстро… Почему же тогда я, даже спустя пять лет, не могу забыть ЕЁ, почему эти воспоминания и чувства не могут стать хотя бы немного бледнее? Почему, Господи, почему?!

Ведь я же сам хотел, чтобы Белла продолжила жить полной жизнью после моего ухода, я сам желал ей любви и счастья, пусть даже не со мной. Теперь я знаю, что мои желания сбылись: у Беллы есть любящий её муж, дочка и даже собака! Так почему вместо радости за горячо любимую женщину я чувствую только боль, почему?!

Впрочем, скоро и боли во мне почти не осталось…

Потеря Беллы, пусть даже и добровольная, обернулась самой страшной трагедией моей жизни. Потерять же её во второй раз было равносильно смерти. А я потерял её, снова… и умер… в душе я был безнадёжно и безвозвратно мёртв.

Начиная с того дня, я стал медленно, но неотвратимо соскальзывать в бездну небытия. Вместе с надеждой и мечтами во мне что-то умерло, что-то очень важное, отвечающее за эмоции и чувства – я превратился в пустую оболочку, двигающуюся лишь по инерции.

Без тени сожаления я забросил писать едва начатую книгу, а вскоре и вовсе позабыл, в каком углу комнаты пылится мой ноутбук. Меня это больше не интересовало, как и всё остальное. Почти всё…

Музыка. Она никуда не исчезла, напротив, полностью завладела остатками того странного существа, в которое я превращался. Я играл долгими-долгими часами, забывая даже про еду, играл до боли в спине и онемевших пальцев – лишь физическая боль служила доказательством моего существования. Я был всего лишь таким же инструментом, рождающим музыку, как и пианино, которое казалось мне куда как более живым, чем я сам. В музыке были эмоции, была сила и острота чувств, она наполняла и опустошала, убивала и воскрешала, заставляла сердце исступлённо биться и почти останавливала его, сжимая в ледяных тисках. Со временем я перестал понимать, где заканчивается музыка, и где начинается Эдвард Каллен. Порой я не мог вспомнить, какое сегодня число и какой день недели, но это не пугало меня и даже не заставляло задуматься или просто притормозить.

Вынужденная тишина комнаты давила на меня, сжимала в смертельных объятиях, ломая кости. Я стал до одури бояться тишины. А ещё темноты. Они, как две сообщницы, подкрадывались ко мне с наступлением ночи, окружали, обступали со всех сторон, лишали сна. Следом за ними, словно демоны, на меня набрасывались опасные мысли, безжалостно терзая до самой зари.