Я не желал просыпаться, но какая-то неведомая сила жестоко выталкивала меня из этого чудесного и такого реалистичного сна. Уже пробудившись, я продолжал упрямо зажмуривать глаза, каждой клеткой тела ощущая застывшую вокруг меня чёрную пустоту.

Однако постепенно я привык к этой потере, утешаясь тем, что разлука не будет вечной и даже слишком долгой: всего несколько месяцев. Нет, я не прекратил скучать по Алексу, просто тоска уже не была такой острой и гнетущей – она стала ещё одной печальной нотой в рваной мелодии моей жизни.

В конечном итоге Элис добилась своего – кто бы сомневался! – и со мной подписало договор довольно крупное издательство. Единственным условием с моей стороны была полная конфиденциальность: меньше всего мне хотелось, чтобы потенциальные читатели испытывали жалость к писателю-калеке. Издатели восприняли это с воодушевлением, ведь нет ничего привлекательнее, чем автор, окружённый мрачным ореолом таинственности.

Когда речь зашла о необходимости псевдонима, я, недолго думая, выбрал фамилию человека, подарившего мне вторую жизнь, – доктора Мейсона. Обратившись к нему за разрешением, я без труда получил согласие взамен на обещание подарить ему один экземпляр книги с дарственной надписью от автора.

Так, в начале две тысячи седьмого года была издана моя первая книга. Через полтора года та же участь постигла вторую книгу, а ещё через полтора – третью.

Неожиданно для меня, все они получили широкий успех у читателей и были распроданы огромными тиражами. Сказав, что это нисколько не взволновало и не обрадовало меня, я бы слукавил. Для любого человека важно реализовать себя, найти любимое дело, не только доставляющее удовольствие, но и приносящее хороший доход. Для меня как для физически неполноценного человека это было особенно важно. Теперь я мог с полной уверенностью сказать, что способен финансово обеспечить себя и свою семью – да, тогда я всё еще продолжал тайно тешить себя бесплодными мечтами о нашей с Беллой семье…

И всё же сочинительство стало для меня хоть и главным, но не единственным способом убить время. Почти тогда же в мою жизнь вернулась музыка.

В очередной раз мысленно блуждая по закоулкам своего прошлого, я «наткнулся» на рояль, оставленный родителями в Форксе. В детстве игра на нём казалась мне чем-то сродни маленькому чуду: ты просто нажимаешь на клавиши, извлекая из инструмента, казалось бы, всего лишь разрозненные звуки, которые, волшебным образом переплетаясь друг с другом, создают замысловатый узор мелодии. Желание во что бы то ни стало быть причастным к рождению этого чуда придавало мне сил и упорства в постижении азов игры на рояле. В конечном итоге мы с инструментом сроднились настолько, что уже к десяти годам я мог играть без помощи нот и даже позволял себе скромные импровизации.

Всё это было ещё до переезда в Форкс. Новая школа, новые друзья и, конечно же, знакомство с Беллой сильно сместили угол моих интересов, а внезапное увлечение танцами и вовсе отодвинуло музыку далеко на задний план.

Сейчас эти воспоминания настолько захлестнули меня, что руки затряслись от жгучего желания пробежаться пальцами по клавишам. Не тратя время на лишние раздумья, я тут же заказал через интернет одно из самых хороших и дорогих электронных пианино. Я и не помнил, когда в последний раз что-то настолько будоражило меня в хорошем смысле этого слова. Я весь горел от нетерпения поскорее заполучить вожделенный инструмент. Однако, когда мое желание наконец осуществилось, я понял, что возвращение к музыке будет не столь радужным, как казалось.

Теперь я был лишён возможности нажимать на педали, отчего все мои старания добиться нужного звучания не давали ощутимого результата: мелодия получалась блёклой, рваной, лишенной гармонии. Вся моя жизнь давно уже состояла из сплошных преодолений, так что трудная разрешимость внезапно возникшей проблемы могла лишь подстегнуть к удвоенному упорству, но никак не к принятию поражения.

Я изучал пианино, как неизвестное науке существо, укрощал, как строптивую женщину, пытался договориться с ним, словно у того был разум. И спустя несколько сотен часов, методом проб и ошибок нам все-таки удалось найти общий язык: инструмент под моими руками зазвучал так, как надо.

Музыка с лёгкостью подхватывала меня и уносила далеко отсюда – в другую реальность, где не было боли и страданий, не было одиночества и печали. Там всё жило и дышало лишь перестуком клавиш. Мелодия правила мной, то уносясь в крещендо, срываясь на фортиссимо, то снова растекалась в адажио и постепенно обрывалась дрожащим стаккато. Стоило только сесть за пианино, как передо мной тут же открывались широкие дали и необъятные просторы, по которым я неспешно блуждал, словно уставший пилигрим.

Моя жизнь проходила в постоянном движении пальцев, словно, не имея возможности ходить, я бессознательно заставлял руки работать в удвоенном режиме. Днём я играл на пианино, а по ночам писал книгу. Если первое хотя бы на время освобождало душу от тисков отчаяния, принося покой, то второе занимало голову, отодвигая мысли о Белле на задний план, хотя бы ненадолго. На несколько лет, тянувшихся целую вечность, клавиши – компьютерные и музыкальные – стали для меня единственным спасением от пустоты.

А потом всё рухнуло, и одно из увлечений полностью исчезло из моей жизни, а другое – свело с ума и почти убило…

========== Глава 26. Реквием ==========

Я потерялся в нашей радуге, а сейчас наша радуга исчезла,

став пасмурной в твоей тени,

в то время как наши миры движутся по-прежнему.

В этой рубашке я могу побыть тобой,

почувствовать себя немного ближе к тебе.

Этот башенный кран снес всё то, что мы из себя представляли.

Я просыпаюсь ночью под шум мотора,

Эта боль пульсирует в моём теле, нанося мне увечья.

Из моего бока торчит шип: стыд и гордость

за тебя и меня, вечно меняющихся, движущихся дальше всё быстрее.

И его прикосновение должно быть желанным,

должно случиться, только если ты об этом попросишь.

Но мне нужно, чтобы Джейк передал тебе, что я люблю тебя,

Иначе нет мне покоя.

Уже целый год день за днём я истекаю кровью.

Я потерялся,

Я потерялся в нашей радуге, но теперь её больше нет,

Я потерялся в нашей радуге, но теперь её больше нет,

Я потерялся…

«In This Shirt», гр. The Irrepressibles

Сердца способны разбиваться. Да, сердца способны разбиваться. Иногда мне кажется, что было бы лучше, если бы мы умирали, когда они разбиваются. Но мы не умираем.

Стивен Кинг «Сердца в Атлантиде»

Осень 2008 года

Прошло пять лет. Я всё ещё был жив, относительно здоров, но не спешил звонить Белле. Никогда прежде я не замечал за собой такой неуверенности: все решения, даже самые трудные и болезненные, всегда принимались быстро и так же быстро воплощались в жизнь. Сейчас же со мной творилось что-то странное. Было это дурным предчувствием или просто безотчётным страхом – я не знал, но что-то не давало мне совершить этот важный и решительный шаг, который подвёл бы жирную черту под моей жизнью, раз и навсегда расставив все точки над «i». Так или иначе.

Но однажды я проснулся с мыслью, что больше не могу ждать, глупо оттягивая неизбежное. Просто больше не осталось сил постоянно жить в «подвешенном» состоянии. Мне казалось, что истина, какой бы горькой она ни была, лучше тягостной неизвестности. Наивный дурак!

Трясущейся, словно в припадке, рукой я схватил телефонную трубку и только тогда вспомнил про трёхчасовую разницу во времени – семь утра были явно неподходящим часом для подобного звонка. А какое время можно было бы считать «подходящим»? Время ланча? Или лучше ближе к вечеру? Да и существует ли оно, это время – время, действительно подходящее для разбивания сердец?

Я едва смог дождаться, когда в Форксе наступит десять утра. Хотя с чего я вообще взял, что Белла находится там? За прошедшие пять лет она могла переехать жить куда-угодно, хоть на другой конец земного шара!