Если, если, если… вся моя жизнь теперь состояла только из «если», «возможно» и «шансов». Кто-то посчитает, что это катастрофически мало. Мне же, ещё два года назад доживавшему последние дни, это казалось небывалой щедростью, едва ли не манной небесной.

Приняв это решение, я почувствовал, что наконец снова могу дышать. И пусть моё будущее по-прежнему оставалось слишком призрачным и зыбким, но теперь в беспросветном царстве тьмы появился хоть какой-то ориентир, к которому мне предстояло мучительно долго пробираться сквозь тернии одиноких дней и ночей.

Правда, временами я всё же продолжал спорить с самим собой, убеждая себя, что Белла заслуживает кого-то лучше, чем калека, причинивший ей столько боли. Однако живущий во мне эгоист ничего не хотел слушать, уверенный: способность ходить на своих двоих – не самое главное в жизни. Что если Белла всё так же любит меня, как и я её? Что если до сих пор нуждается во мне?

Время – мой злейший враг – тянулось неумолимо медленно, превращая недели в года, а месяцы – в столетия. Тренажеры и упражнения уже не могли отвлечь и заставить забыться хотя бы ненадолго – мне требовалось новое увлечение, которое могло бы занят не только мои руки, но и голову.

И тогда я стал искать в интернете информацию об интересных судебных процессах, воскрешая в памяти свою недолгую карьеру адвоката. Это увлекло меня настолько, что, неожиданно даже для самого себя, я стал выдумывать никому не известные – а скорее всего, и не существовавшие, - подробности и предыстории тех процессов. И в этих размышлениях моя фантазия уводила меня всё дальше и дальше. Проснувшись среди ночи от очередного кошмара и понимая, что мне уже не заснуть, я лежал, создавая в голове всё новые и новые детали мной же придуманного сюжета.

А однажды я просто сел за ноутбук и принялся облекать свои мысли в слова и предложения. Только спустя несколько часов и два десятка страниц текста, вдруг обнаружил, что пишу книгу. Никогда прежде я не замечал в себе тяги к сочинительству, но, начав писать, уже не мог остановиться.

Каждый день я просиживал за этим занятием по нескольку часов кряду, решая проблемы своих героев, убегая и догоняя, убивая и спасая, защищая и предавая, докапываясь до истины и плетя паутину лжи – я мог проживать десятки жизней, даже не выходя и собственной комнаты.

Безусловно, я понимал, что это всего лишь побег от безликой тоскливой реальности, лишённой красок (весенняя зелень глаз Беллы, золотистые всполохи солнца, утонувшего в волне каштановых волос), звуков (переливчатые серебряные колокольчики смеха любимой, нежная мелодия её голоса, льющаяся в самую душу), запахов (аромат ночных фиалок, навсегда впитавшийся в сливочную кожу Изабеллы) и вкусов (марципановая сладость её губ, крошки шоколада и пыльца сахарной пудры на кончиков пальцев Белз, творящей очередной кондитерский шедевр). Да, я убегал, но это было лучше, чем навсегда застыть в глыбе обжигающе-ледяной пустоты.

Почти за полгода я написал первую книгу и тут же принялся за вторую, на которую у меня ушло уже гораздо больше времени.

Если бы не Элис, мне никогда и в голову не пришло бы заняться их изданием. Я показал первую рукопись сестре, когда та вместе со своим четырехмесячным сынишкой Александром приехала погостить на лето.

- Ну, и во сколько издательств ты ее отправил? – строго спросила Элис, ни свет ни заря залетев ко мне в комнату.

- Что? Издательств? Ты серьезно?! – я поморщился и презрительно фыркнул, кивнув в сторону внушительной стопки листов, которые она только что положила на письменный стол. – Это же просто фиг…

- Круто! – бесцеремонно перебила меня сестра. – Это просто круто! Я всю ночь не спала: всё читала и читала – так хотелось поскорее узнать развязку! Кстати, финал просто бомбический!

- А вот это ты зря: недостаток сна явно пагубно сказывается на твоих мыслительных способностях, сестрёнка, - с усмешкой заметил я.

- Какой всё-таки «язвой» ты стал! – Элис ловко запрыгнула ко мне на колени и положила голову на моё плечо. – Но я всё равно люблю тебя… очень-очень люблю!

- И я люблю тебя, мой «ураганчик»!

Я обхватил сестру руками и крепко прижал к себе. Как же восхитительно было вновь ощущать в своих объятиях живое тепло родного человека! Я слышал стук сердца Элис, чувствовал её дыхание на своей шее – сковавшая меня наледь одиночества вдруг дала трещину и рассыпалась на сотни острых осколков.

- Исцеляющие обнимашки, - прошептала сестра и обвила руками мою шею. Да, она, как никто другой, всегда понимала меня без слов, чувствовала моё настроение, а иногда даже лучше меня самого знала, в чём я действительно нуждаюсь.

Мы ещё долго сидели, обнявшись и посылая друг другу волны братско-сестринской любви, словно стараясь напитаться ею впрок на долгие месяцы вновь предстоящей разлуки.

- Ты ведь знаешь, что я всё равно не успокоюсь, пока не увижу твой роман на полках книжных магазинов? – вдруг спросила Элис, не разжимая объятий.

- Знаю, - обречённо вздохнул я.

Пока Элис с удвоенной энергией штурмовала издательства, я нянчился с малышом Александром, чувствуя при этом что-то очень похожее на счастье… впервые за три года. Он был таким маленьким, трогательно-хрупким, что каждый раз, когда я брал его на руки, на меня накатывала волна обжигающей нежности, какую я ещё ни к кому и никогда не испытывал. Моё сердце заходилось от восторга, а душа пела! И не было никакой неловкости или боязни сделать что-то не так.

Впервые посмотрев в огромные, удивлённо распахнутые серые глазки точно такого же стального оттенка, как и у меня, впервые прикоснувшись к мягким, бархатистым розовым щёчкам с очаровательными ямочками, я понял – это любовь на всю жизнь. И, к счастью, она была абсолютно взаимной. Никому другому не удавалось успокоить плачущего Алекса так же быстро, как мне, ни к кому другому он не «шёл» на руки с такой нетерпеливой радостью, как ко мне – мы оказались с ним на одной волне. Элис, смеясь говорила, что во мне проснулся до сих пор неизвестный науке инстинкт «заботливого дядюшки».

Алекс крепко хватал меня за указательный палец, я делал вид, будто хочу выдернуть его – тот начинал смеяться, сжимая мой палец ещё крепче. Это была всего лишь одна игра из множества других, таких же простых игр, скрасивших и внезапно наполнивших мою жизнь новым смыслом.

Я мог по два-три часа держать на руках сладко спящего племянника, не испытывая ни малейшей усталости и даже не помышляя о том, чтобы передать его Элис. Та частенько ворчала, что я вконец избалую его, «приучу к рукам», но явно делала это просто для порядка, изо всех сил стараясь при этом скрыть свою улыбку.

Мама тоже всей душой тянулась к внуку, но всякий раз с величайшей щедростью, на которую способна только мать, уступала мне право развлечь малыша или убаюкать его на руках. Однажды я увидел, как она, думая, что осталась незамеченной, стоит и смотрит на нас с Александром, беззвучно плача. А в другой раз с её губ слетело едва слышное: «Из тебя вышел бы чудесный отец, сынок».

Я прекрасно понимал, что так мучает мою мать, ведь и сам не раз ловил себя на мысли о том, как был бы безумно, бесстыдно счастлив, окажись на месте Алекса наш с Беллой ребенок – такой маленький и сладкий, такой родной, желанный и горячо любимый! Но всякий раз одёргивал себя: нельзя думать об этом, слишком больно, слишком! Словно резать по живому…

Но ещё болезненней оказалась неизбежная разлука с Александром. Острое чувство потери навалилось на меня непомерной ношей, связав по рукам: долгое время я не мог есть, спать, не мог даже думать о своей недописанной книге. Когда я всё-таки проваливался в тревожное, болезненное забытьё, мне снилась маленькая девочка с каштановыми кудряшками, одетая в тонкое кружевное платьице. Она бегала по мокрому песку вдоль самой кромки воды, накатывающие на берег волны то и дело захватывали в свой прохладный плен её маленькие ножки – девочка смеялась и визжала от восторга. Она кружилась, широко раскинув руки, ветер ласково играл с её волосами, а солнце, подхватывая эстафету у ветра, с упоением ныряло в водопад каштановых кудряшек, высвечивая в них бронзовые пряди. Затем малышка замирала на месте и, улыбаясь, призывно махала мне рукой. Я не слышал её голоса, но мог по губам прочитать: «Папа, иди сюда!»