Я не хотела заниматься обустройством квартиры, решив, что еще успею навести порядок, прибрать, сделать жилье домом, правда, желание обустраивать именно дом у меня не было.

Моим настоящим домом навсегда осталась та маленькая, почти крохотная, как дамский носовой платок, квартира, в которой я прожила несколько самых счастливых лет. Она был тем самым уютным уголком, который люди ищут всю жизнь.

Я мечтала показать своей девочке страну, город, который был неразрывно связан с ее отцом. Для меня стало самым важным сделать все, чтобы Эдвард присутствовал в жизни нашего ребенка. Только узнав, что его нет, я поняла, как эгоистично поступила, отняв у него малышку, сделав ее только своей.

У меня будет время корить себя, но сейчас важнее познакомить Мелли с теми местами, где мы бывали с Эдвардом, показать ей наш мир.

Город почти не изменился, все словно замерло. Я медленно, как старушка, прогуливалась по тихим извилистым улочкам, таящим в себе море секретов. Когда-то Эдвард был моим проводником, сейчас пришла моя очередь стать им для Мелли.

Она была нетерпелива, спешила, ей хотелось увидеть все как можно скорее, быстрее объять необъятное. В солнечном свете, кружевом падающем на старинные каменные дома, танцевали ароматы воспоминаний, подчеркнутые нотами новых впечатлений.

Я говорила без умолку, указывала на каждый знакомый уголок:

– На этой площади твой папа покупал мне мороженое, оно таяло так быстро, что я мгновенно становилась липкой, перепачканной. Знаешь, он всегда смеялся, когда замечал капельку сладости на моих пальцах. Твой папа обожал немножко подшутить надо мной… Родная, посмотри, видишь, как много голубей, стоит тебе поднять ладошку с пшеном, и они слетятся к тебе на маленькое пиршество… Мелли, это оперный театр, ты ведь помнишь, я много рассказывала о нем. Твой папа любил оперу, он подарил мне звуки музыки, Мелл, я обязательно отведу тебя туда, и мы посмотрим тот самый спектакль.

Я не могла поверить своим глазам, но на углу, в самом темном местечке, продавали крохотные, как бусинки, фиалки - нежно-сиреневые бархатистые мечты леса, собранные в букетики, перетянутые шелковыми ленточками. Эдварда больше не было, но цветы, которые он дарил мне, были живы.

Купив два букетика, я прижала свой к груди, словно хрупкие цветы могли вернуть меня назад. Увы, тщетно. Мелли смешно прятала аккуратный носик с парой веснушек в фиалковую нежность, пачкаясь в пушистую желтую пыльцу, как я когда-то в мороженое.

Мы обошли все, что могли, увидели так много за один день, и дочка падала от усталости.

Солнце спряталось за горизонтом, зажглись уличные фонари, люди, завлеченные прохладой, высыпали на улицы. Все наполнилось рокотом грудных средиземноморских голосов, речью, напоминающей пение: вскрики, гул, радость, возмущение – голос толпы. Я сидела на скамейке в парке, прижав к себе задремавшую дочку, она тихонечко, словно мышонок сопела, бормотала во сне, как Эдвард.

Я наслаждалась моей тишиной среди моря людей.

На следующий день мы снова пошли гулять, а ночью, когда Мелли тихо спала на застеленном в гостиной диване, я перебирала вещи, раскладывала - занимала руки монотонной работой, чтобы не думать, однако воспоминания настойчиво атаковали меня. Я хотела забыться в Италии, но разве можно мечтать о забвении в городе, где каждый угол дышит прошлым? Невозможно!

Я словно проживала свои ушедшие дни заново, видела и слышала Эдварда, он будто вернулся ко мне – нет, я не сходила с ума, я просто кожей чувствовала его присутствие.

Впервые к боли в моем сердце присоединилось ощущение покоя, странного покоя, напоминающего штиль перед бурей.

У меня была возможность подумать, взвесить все, что случилось в моей жизни, возвратиться назад и заглянуть в будущее, представить себе, каким оно будет.

Глубокой ночью, когда на небе не видно ничего, кроме бархатистой мглы, я сидела на подоконнике, обдуваемая прохладным ветром, гонимым с моря.

Он дышал теплом, обещаниями, надеждами, в его рокочущем гуле я слышала Эдварда и говорила с ним, рассказывала, жаловалась, корила себя, его и нашу молодую глупость, самонадеянность, проклинала эгоизм, сожалела обо всем, что мы потеряли, не сберегли.

Я надеялась только на одно – где бы он ни был, Эдвард видит меня и Мелли.

***

Утром, пока солнце еще не вошло в зенит, я собрала дочку, и мы вновь вышли на прогулку: было много прекрасных местечек, оставшихся еще не увиденными.

В этот день город словно подшучивал надо мной: я постоянно блудила, путая улицы, от перспективы основательно заблудиться меня спасало лишь знание итальянского, воспоминания о том, куда надо идти. И все же раз за разом мы с дочерью оказывались не в том месте, куда шли. Я расстраивалась, пытаясь выйти из бесконечного лабиринта домов, но улицы упорно вели меня по только им ведомым маршрутам.

Я стояла, сжимая ладошку Мелли в своей руке посреди узкой, уютной улочки, усеянной аккуратными домами: опрятные витые балконы, закрытые резные ставни, никакого пляшущего на веревках белья, цветы в глиняных кадках, из приоткрытых окон раздавались тихие мелодичные голоса и вырывались ароматы свежесваренного кофе со взбитыми сливками – обеспеченное спокойствие.

Оглядываясь по сторонам, я пыталась понять, в какой проулок нам свернуть, чтобы поскорее выйти на площадь, ведь уже близился вечер. Вдруг что-то привлекло мое внимание: белоснежная занавеска на одном из окон дрогнула, словно кто-то поспешно прикрыл ее – человек или же невидимая рука ветра. Я понимала, что неприлично рассматривать чужие окна, но все же не могла не подойти ближе, присмотреться. Зачем мне это было нужно? Трудно сказать, ведь прежде я никогда не страдала чрезмерным любопытством. Какая-то неведомая сила, равная земному притяжению, влекла меня к этому чужому дому все ближе, ближе и ближе…

Мое сердце упало в груди, словно подбитая на лету птица, оно трепыхалось в агонии, стало трудно дышать. Я вдруг увидела того, кого не было, не могло быть! Он ушел, простился со мной навсегда! Скорее всего, мое глупое, истосковавшееся сердце решило сыграть злую шутку, добить, даря призрачные, как дымка над морем, иллюзии. Но, Боже мой, я действительно видела непокорные бронзовые волосы, в которых играло солнце, и светлую кожу – образ, навсегда запечатленный в памяти, ожил в моем растерзанном воображении.

- Мама, мама, пойдем! - Мелли резко дернула меня за рукав, заставляя обернуться.

- Сейчас, родная, одну минутку, - рассеянно взглянув на дочку, пробормотала я.

Не в силах прийти в себя от увиденного, я снова, как завороженная, обернулась на дом, но наткнулась взглядом на закрытое окно. В голове пронеслось горькое: «Изабелла, тебе все привиделось, показалось!»

Всю обратную дорогу меня не покидало болезненное ощущение, что я сама нарисовала себе Эдварда, ведь он умер, мой единственный, любимый мужчина на Небесах, и я не могла его увидеть в этом доме, за той занавеской! Его не может быть на этой Земле!

И все же с несвойственной для себя решимостью я пообещала себе, что вернусь в этот дом. Мне нужно было понять, что происходит: или это я сошла с ума, или мир перевернулся с ног на голову.

========== Глава 22. Медленно вальсируя на краю вселенной ==========

Добей меня, во мне иссякли силы.

Я - чёрный труп, - лежу у ног твоих.

Всё облетело, отцвело, остыло…

Лишь пара чёрных крыл,

Да сердце между них…

Танцуем танго… танцуем любовь… танцуем танго, любовь моя…

- Девочки, просыпайтесь! Ну же, сони, вставайте! – жизнерадостный голос Джейкоба вихрем ворвался в спальню, прогоняя остатки сна, медленно витающие в прогретом ярким утренним солнцем воздухе, которое беззастенчиво пробиралось сквозь окно.

Мелли, уснувшая вчера в моей кровати, немедленно вскочила на ноги, разбежалась, пружиня матрац, и с криками: «Джей-Джей!» прыгнула ему на руки. Тот ловко подхватил ее, прижал к себе и закружил по комнате. Уже в следующую минуту оба с хохотом повалились на кровать, едва не раздавив меня, не желающую так просто расставаться с гостеприимными объятиями мягкой постели.