Я смотрела в лицо человека, с которым прожила большую части жизни, с ним я просыпалась, он сжимал меня в теплых объятиях ночью, отдавая всю ласку, нежность, ему я дарила первый утренний поцелуй, его детей я выносила под своим сердцем, подарив им жизнь.

Карлайл сказал, что мой ребенок уйдет вперед меня. Как?! Почему?! Это невозможно, Эдвард должен жить, он еще ребенок, мальчик, мое обожаемое до дрожи дитя, всегда нежный, ласковый, будто солнечный лучик.

Для меня он всегда был теплым комком, который положили на мою левую руку, ближе к сердцу, на сгибе правой руки лежал другой крохотных комочек – Элис, но Эдвард… я слышала, как его маленькое сердечко трепыхалось в груди, словно бабочка, пойманная в кружевной сачок - точно напротив моего сердца.

Я до сих пор помню, как удивленно распахнулись его огромные серые, как дымка, глаза, цвет был растушеванным, в поволоке растворились темные крапинки цвета садэ, спустя годы ставшие черными, - Эдвард смотрел внимательно, словно понимал, кто я.

Он был неотъемлемой частью меня, следующий шаг в шаг за мной, словно маленький пушистый хвостик с вечно растрепанными кудряшками, я всегда с легкостью «читала» его, он был моей открытой книгой.

Элис же больше тянулась к отцу, будучи его сладкой малышкой. Карлайл мог часами играть с ней, дурачиться, щекотать, от чего с ее губ слетал искрящийся смех. В первое время я волновалась, что он отдавал столь явное предпочтение дочери, но стоило мне присмотреться, и я поняла: наши дети сами выбрали себе любимого родителя.

Эдвард был всегда при мне, цеплялся своей по-детски пухлой ручкой в край моего платья, когда я лавировала из комнаты в комнату, делая уборку. В кармашке его штанишек пряталась маленькая тряпочка - он помогал мне стирать пыль. Я нарочито медленно шла, зная, что его ножки не способны угнаться за мной.

Время шло, дети росли, но Эдвард все также следовал за мной, с каждым годом все быстрее, уже не цепляясь за край юбки, но все так же шаг в шаг, помогая. Мы бесконечно много разговаривали, мой мальчик с самого раннего детства был любопытным, интересующимся каждой мелочью, деталью – Эдвард хотел знать все, познать до глубины, до основания.

Единственное, что не интересовало моего сына - медицина, думаю, их взаимная нелюбовь началась в тот день, когда мой малыш впервые увидел фигуру Гиппократа в кабинете отца. Не знаю почему, но он не на шутку испугался, и мне понадобился час, чтобы успокоить, объяснить, что это всего лишь игрушка, почти оловянный солдатик и его не стоит пугаться.

Однако Эдварда мало волновали солдатики: он любил книги, звездное небо и Изабеллу. Я точно помню тот день, когда мой сын впервые сказал о ней. С его губ слетели почти поющие звуки, он произнес ее имя с придыханием, словно пропевая каждую букву:

– Мама, ее зовут Белла, Изабелла - красиво, скажи? Красиво! Мама, она такая красивая, как принцессы в книжках Элис, а ее волосы мягкие, как у моего плюшевого медвежонка.

Я слушала и не знала, смеяться или плакать, мой маленький мальчик произнес имя девочки с придыханием, словно она была звездами на его небе.

С того дня вся его жизнь поделилась на две части: до Беллы и с Беллой. Эдвард мог часами говорить о ней, рассказывая, как блестят ее глаза, когда она смеется, повторять, что ее волосы мягкие, как пух, улыбка искрящаяся, как вода в лесном озере. Ему было всего одиннадцать лет, а он часами говорил об этой девочке, словно весь мир замкнулся на ней.

Шли годы, мой мальчик рос. Иногда, вглядываясь в меняющиеся черты его лица, я с удивлением отмечала новые линии, округлость по-детски пухлых щечек сменялась четко очерченными линиями, подбородок стал чуть острее, только непослушные локоны оставались прежними.

Я помню, как Эдвард начал заниматься танцами. В те дни он с упорством маленького воина заучивал связки и с легкостью мог выдернуть меня из постели с просьбой помочь ему. Его Белла не желала заниматься танцами, но мой мальчик поставил себе цель – сделать её своей партнершей, и я просто обязана была помочь своему сыну… в действительности, ему просто невозможно было отказать.

Эдвард тихонечко подходил к двери спальни и стучал - стук был тихим, царапающим, словно мышонок скребется под половицами, спустя минуту, он просовывал в приоткрытую дверь кончик носа:

– Мама, ты мне нужна, я не могу один запомнить эту связку.

Я осторожно, чтобы не разбудить Карлайла, вставала из теплой, уютной постели, накидывала халат и шла на кухню, где под чуть слышную музыку танцевала со своим сыном, едва достававшим мне до подбородка. Я слышала, как он уперто повторял: «Раз-два-три-поворот…» - мне стоило больших усилий сдержать улыбку.

Эдвард был очарователен в своей решимости, стоило мне ошибиться, как он одергивал меня:

– Мама, не так! Ну, ма-а-ам, считай, проговаривай про себя, я веду, а ты следуешь…

Сейчас, когда его болезнь нависла над нами словно черная грозовая туча, я вспоминала каждый прожитый день, час, минуту, прокручивала события с остервенелостью, боясь упустить, забыть, не вспомнить, я знала: вернусь в реальность – сойду с ума.

Я не могла, не хотела поверить в то, что дни моего маленького обожаемого мальчика сочтены, этого не может быть, не может! Эдвард такой молодой, красивый, все его мечты осуществлялись: ему пророчат успешную карьеру адвоката, он добился своей Изабеллы, она с ним, они любят! Я видела, что, когда эта девочка смотрит на Эдварда, в ее огромных глазах плещется безграничное обожание. Мой сын стал ее миром, она ловит каждый звук, слетающий с его губ, следует за ним, живет им.

Я любила Беллу, как родную, она была и моей дочерью. Я ждала свадьбу, величественных звуков органа под сводами церкви, украшенной белыми лилиями, мечтала о том, что прижму хрупкую девочку, обожаемую моим сыном, назвав ее дочерью.

Я помню, как Эдвард впервые пригласил Изабеллу к нам домой, в тот день он метался из комнаты в комнату, переворошил весь гардероб в поисках серой рубашки в тонкую черную полоску, все было не тем. Сын буквально приказал мне испечь торт:

– Мам, она девчонка, а девчонки любят сладкое, - убежденно заявил он, но в действительности сладкоежкой был сам Эдвард.

Мой сын всегда добивался желаемого, он был уперт, педантичен, аккуратен, требовал много, но отдавал больше – весь в отца!

Эдвард был влюблен в девочку, с которой познакомился самым забавным образом: она упала в школьной столовой, а он протянул руку, помогая подняться. Я помню, как чувство гордости растопилось на моем сердце, подобно сахарной карамели: мой мальчик запомнил, что с девочками надо быть вежливым. Окончив школу, они вместе уехали учиться - в глазах всех эти двое уже были маленькой семьей.

Я обхватила голову руками: как Эдвард расскажет все Белз, как?! Как она воспримет эту новость: смирится, как мой муж, или возненавидит все и всех, как я?

Я знала одно: Белла должна быть рядом, мой мальчик не справится без нее, не сможет, не выживет! Она - его сердце, душа, я давно отошла на второй план, он жил, дышал только ею…

Темнота сгущалась надо мной, но я не видела ничего, отгородилась, в голове противным заскорузло-рыдающим звуком звучали слова: «Эсми, родная, мы бессильны, поздно, слишком поздно…»

Поздно!.. Для чего?! Почему Карлайл, родной отец, сдался? Как он мог?! Обхватив себя руками, я раскачивалась из стороны в сторону, слезы текли по лицу, рисуя новые нитки морщин, расчерчивая их с тошнотворной дотошностью.

Будь моя воля, я забрала бы болезнь сына, взяла всю его боль, выпила чашу до дна, не оставив и капли в осадке. В первые минуты я хотела молиться всем богам, умолять, ползать на коленях, но что-то внутри меня, застывшее подобно брошенному в ледяную воду олову, глубоко под сердцем, шептало: «Бесполезно, никто тебя не услышит, кричи, плачь, умоляй – тщетно! Ты потратишь бесценное время в пустоту, Бог не услышит: нас много, а Он один».

Я не могла понять, как Он, всемогущий Бог, смотрит спокойно на то, что мой мальчик в муках уходит от меня, оставляя всех, кого любит, кто любит его?! Он еще и не жил толком! Эдвард лишь пригубил бокал жизни, в его горло скользнули первые капли, обладающие оттенком вкуса.