- Господи… - выдохнул я и крепко зажмурил глаза, чувствуя, как обжигающий страх постепенно парализует каждую мышцу тела.
- Успокойся, солнышко, - раздался рядом со мной мелодичный женский голос, - это всего лишь зона турбулентности. Совсем скоро самолет перестанет трясти. Не бойся, ладно?
Я удивленно распахнул глаза и увидел миловидную стюардессу, склонившуюся над белокурой девочкой лет десяти, сидевшей в соседнем кресле. Девчушка, сжавшись в комок, беззвучно плакала, даже не пытаясь внять словам успокаивающей ее стюардессы. Лишь когда через минуту тряска действительно прекратилась, она сделала глубокий вдох, разжала кулачки и поспешно вытерла слезы, словно стыдясь их.
- Тебе страшно? - спросил я у девочки, когда стюардесса, преисполненная чувством выполненного долга, удалилась, грациозно вышагивая по проходу, будто по подиуму.
Нервно закусив нижнюю губу, малышка сидела, все еще неестественно выпрямив спину, словно в каком-то оцепенении, так что, задавая свой вопрос, я не знал, получу ли на него ответ.
- Я первый раз лечу одна, - после затянувшегося молчания, прошептала девочка.
- Знаешь, я люблю летать на самолетах, только сейчас мне тоже почему-то страшно, - честно признался я, глядя в голубые глаза своей юной собеседницы. - Меня зовут Эдвард, а тебя как?
- Таня, - улыбнулась девочка, с любопытством разглядывая меня.
- У тебя очень необычное и красивое имя, - заметил я, разворачиваясь в ее сторону и потирая поясницу, начинающую противно ныть. - Таня, а давай бояться вместе? Вместе как-то веселее, что скажешь?
- Вы смешной, - девочка тихонько рассмеялась, и на ее щечках появились очаровательные ямочки.
Прежде мне не доводилось общаться с детьми, и я даже не представлял, насколько это может быть увлекательным. Таня оказалась весьма общительной и веселой, с внушительным запасом веселых историй из своей, еще совсем недолгой, жизни. В компании этой забавной и немного наивной девочки я и не заметил, как прошел изнурительный перелет, лишь время от времени в груди внезапно зарождалось острое, жалящее в самое сердце чувство тревоги, причину которой я не мог разгадать, как ни старался. Мне казалось, что каждый вдох, удар сердца дается мне с трудом, словно на сердце накинули тонкую рыболовную леску и медленно, мучительно медленно стягивают ее лишая возможности вздохнуть, обездвиживая, парализуя.
Но душевная смута была мгновенно забыта в тот самый момент, как только боль огненным шаром взорвалась в моей пояснице и расплавленной лавой заструилась по позвоночнику, стоило мне лишь потянуться к верхней полке за своей дорожной сумкой. Охнув и закусив губу, я, кряхтя и постанывая, словно древний старик, продолжил упрямо тянуть ее за ремень так медленно и осторожно, будто она была до краев набита взрывчатым веществом.
Справившись наконец с этой трудновыполнимой для себя задачей, я открыл боковой кармашек сумки и извлек оттуда упаковку с обезболивающим. В последнее время старая травма спины все чаще давала о себе знать, так что поход к врачу давно уже был занесен в мой ежедневник, но то и дело откладывался из-за огромного перечня срочных дел, которые необходимо было завершить до начала отпуска.
Существовала и еще одна причина, в наличии которой мне было стыдно признаться даже самому себе: я с самого детства панически боялся врачей, несмотря на то, что мой отец был одним из представителей этой профессии. К счастью, Карлайл всегда старался лично заниматься нашим с Элис лечением в домашних условиях, он же делал нам все необходимые прививки, поэтому я был практически полностью избавлен от необходимости посещать больницы с их специфическим запахом лекарств и антисептиков, который неприятно щекотал мне горло, вызывая рвотные спазмы. С другой стороны, это же лишило меня возможности с годами побороть свой нелепый детский страх, фактически, не имеющий под собой никакого основания.
Проглотив таблетку обезболивающего, оказавшуюся последней, я замер в ожидании, когда боль начнет понемногу утихать. Я старался не слишком мешать проходящим мимо меня пассажирам, спешащим поскорее покинуть самолет, но они все равно то и дело толкали меня в нестерпимо болевшую спину.
Еще раз вымученно улыбнувшись и махнув на прощание рукой уже скрывающейся из виду Тане, я собрался с духом и медленно двинулся по проходу, неловко цепляясь за спинки кресел.
“Как, должно быть, жалко я сейчас выгляжу”, - с усмешкой подумал я, когда какой-то пожилой джентльмен, одетый, несмотря на жару, в костюм из плотной ткани, услужливо предложил мне понести мою сумку, которую я волочил по полу, не решаясь перекинуть через плечо.
- Как только закончим с переездом, надо будет посоветоваться с отцом, - оказавшись перед невозможно длинным трапом самолета, прошептал я, а затем сделал глубокий вдох и задержал дыхание, словно собираясь прыгнуть в воду с высокого обрыва.
Новый дом родителей оказался во многом похож на наш дом в Форксе: такой же светлый и просторный, с огромной стеклянной верандой, утопающей в сочной зелени всех оттенков. Дав мне возможность принять душ и переодеться, мама устроила для меня небольшую экскурсию, попутно объясняя будущую расстановку мебели. Осмотрев первый этаж, мы вышли через заднюю дверь и оказались в небольшом, но ухоженном саду, раскинувшемся позади дома.
Боль в спине утихла, когда я еще только проходил паспортный контроль в аэропорту, так что сейчас я вполне непринужденно наклонился, чтобы сорвать с куста прекрасную в своей растрепанности палевую розу с легким ароматом, присущим лишь цветам, любовно выращенным в домашнем саду. Улыбнувшись, я протянул розу маме, отлично помня, что это ее любимые цветы.
- Тут так красиво, - прошептала она, обняв меня одной рукой за талию. - Когда мы с Карлайлом искали дом, я и не думала, что нам может так повезти. До нас здесь жила молодая семейная пара с двумя детьми. Вон там даже остались детские качели, - мама кивнула в сторону самодельных деревянных качелей, раскрашенных разноцветными яркими красками. Они висели на толстых веревках между двумя раскидистыми деревьями и слегка раскачивались от порывов теплого ветра. - Мне кажется, Белле здесь понравится.
- Обязательно понравится, - заверил я Эсми, крепче прижав ее к себе.
Мое воображение живо нарисовало яркую картинку из будущего: Белла и моя мама по очереди раскачивают на качели ребенка, удивительно похожего на Белз, но с такими же рыжевато-коричневыми кудряшками, как у меня. Возможно, дело было в недавнем приятном общении с Таней, но в моих мечтах это была непременно девочка. Она заливисто смеялась и болтала в воздухе пухленькими ножками, пытаясь раскачиваться сама.
Нарисованная моим воображением картинка была столь реальна, что я на какой-то миг подумал, будто малышка есть - она моя и Беллы, наша плоть и кровь, я могу подойти к ней, подхватить на руки, закружить, чувствуя приятную тяжесть и непередаваемый аромат ее кудрей.
- А еще на втором этаже есть просторная детская, - многозначительно добавила Эсми. - Там все стены разрисованы вручную: цветы, бабочки, зайчики, бельчонок в дупле, а на потолке - облака и солнышко - так красиво! Мы с Карлайлом решили ничего не переделывать, ведь когда-нибудь по нашему дому снова будут бегать малыши.
Эсми замолчала, но ее взгляд, брошенный на меня, выдавал волнение и какую-то нерешительность.
- Что-то случилось?
- Нет, сынок, все замечательно!
- И все же тебя что-то беспокоит, - настаивал я.
- На самом деле, это такая глупость, - смущенно прошептала мама. - Я вчера разговаривала по телефону с Элис и рассказала ей про детскую, так твоя сестра безапелляционным тоном заявила мне, что в ближайшие пять лет не собирается становиться матерью! - я знал, насколько сильно мама любит Элис, но сейчас в ее голосе отчетливо звучали нотки разочарования и обиды. - Эдвард, вы же с Беллой не собираетесь затягивать с рождением детей?.. Ох, не слушай меня! Я сейчас, наверное, кажусь тебе такой глупой! Я знаю, что не имею права вмешиваться в вашу жизнь, но это мое желание стать бабушкой… - щеки Эсми залил легкий румянец, она поспешно закрыла лицо ладонями и покачала головой.
