Мама плакала, прижавшись к моей спине, ее горькие слезы пропитывали мою кофту.

– Я не нужна ему… - еле слышный шепот слетел с моих губ. - И никогда не была нужна! Все годы, что мы были вместе, он даже не жил. Я была для него просто досадной привычкой, от которой он поспешил избавиться при первой же возможности. Эдвард не любил меня, никогда не любил, я просто была его временной пристанью, той, кто грел для него постель. Но почему, почему же он так долго вел эту игру, почему заставил меня верить, что любит и нуждается во мне, зачем было это все? Мама, как же так, как же так?! К чему такая жестокость?! За что?!

Мамины руки обхватили меня сильнее, разворачивая к себе. Я смотрела в ее заплаканные глаза - когда она успела так постареть, когда вокруг ее глаз залегли эти морщинки?

– Моя девочка, я не знаю, почему он так поступил. Я верила ему так же, как и ты… Господи, я же видела, что Эдвард любит тебя! Как я могла так ошибаться?! - Мама всхлипнула, и прижала меня сильнее, рассказывая, как любит меня, что жизнь еще не закончилась, все еще будет хорошо, даже лучше, чем прежде, надо только потерпеть, переступить, забыть.

Но как?! Как?! Забыть?! Как?! В моей голове не укладывалось, как можно суметь забыть почти всю свою жизнь, вся она была связана с ним, все воспоминания и надежды: каждый день в школе и университете, уроки танцев, каждая детская шалость, все праздники - все то, что любой человек бережно хранит в своей памяти. Эдвард все забрал, отнял, оставив мне лишь пустоту, заключенную в кольцо боли.

Мама гладила мое лицо, плечи, шепча, что я убиваю себя, ее и папу. Когда слез не осталось, она тихо прижала меня к себе, как в детстве. Я свернулась калачиком, положив голову на ее колени. Впервые за долгое время я чувствовала себя хоть немного нужной… хоть кому-то нужной…

– Белла, я не прошу тебя забыть, нельзя просто взять и забыть. Но ты должна попытаться пойти дальше. Ради себя, ради всех нас.

Рене нежно гладила меня, прижимая к себе, она тихонечко напевала мне колыбельную, баюкая меня, как маленькую. Согревшись в кольце её рук, я наконец провалилась в тяжелое забытьё без всяких сновидений…

Утро было дождливым, но на хмурящемся небе иногда мелькали проблески солнца, оно словно говорило мне: «Не отчаивайся, я все еще там, за дымкой облаков!».

Окончательно проснувшись, я обнаружила, что лежу, укутанная в мамин плед и переодетая в пижаму, на тумбочке рядом с кроватью стояла чашка с молоком, прикрытая блюдцем: мама всегда так делала. Она заботилась обо мне, я была ей нужна. Я должна была что-то сделать хотя бы ради нее. Наверное, нужно было заставить себя встать, но у меня не было сил, не было желания, я хотела навсегда остаться в тепле этого пледа, чувствуя себя маленькой, возвращаясь в светлое время детства, когда не было боли, разочарования, опустошения, когда я еще не была знакома с Эдвардом. Но вчерашние слова мамы настойчиво звучали в моей голове, я вдруг ясно поняла, что не могу больше прятаться в своей скорлупе.

Этим утром я впервые за долгое время привела себя в порядок, удивляясь собственному незнакомому отражению в зеркале. Чтобы хотя бы создать иллюзию продолжающейся жизни, я начала методично возвращать дом к привычному уютному порядку: перекладывала вещи с места на место, гладила их, снова перекладывала, вытирала пыль и мыла окна. Я занимала себя привычными делами, защищая ими сердце от тоски по прошлому, от самой себя и своих мрачных мыслей.

Так я начала тихо и незаметно приходить в себя. Я не позволяла себе думать, я всегда была чем-то занята, изводя себя делами в течение дня до такой степени, что вечером буквально доползала до кровати, погружаясь в тревожный сон, который будет преследовать меня потом долгие годы.

В нём я шла по узкому шаткому мосту, раскинутому над мутной речкой, вода которой была черной, затянутой тиной и ряской - почти болотом. Я ступала так осторожно, как только могла, боясь оступиться и упасть в черноту, которая манила меня, притягивала с неудержимой силой. Но я не могла себе позволить оступиться. Там, на другом конце моста меня кто-то ждал, звал, я вслушивалась в голос, пытаясь узнать его, но тщетно. Я приближалась к берегу, делала последний осторожный шаг и понимала, что стремительно падаю, проваливаясь в жуткую черную воду. В этом месте я всегда просыпалась в холодном поту. Но мучил меня не сам сон, а то, как отчаянно я пыталась узнать того, кто ждал меня на берегу, звал меня к себе, ища во мне свое спасение, но я никогда не могла дойти до него.

В те ночи, когда я все же подолгу не могла заснуть, ворочаясь в кровати, я крепко сжимала зубы и яростно твердила себе, как же сильно ненавижу Эдварда Каллена, подсознательно понимая, что на самом деле это не больше, чем просто самообман. Тем не менее, на какое-то время это помогало, придавая мне сил для дальнейшей борьбы за собственную жизнь, которую мне предстояло выстроить заново, словно пазл, детали которого упрямо отказывались складываться воедино.

Со временем мама перестала плакать тайком от меня, и это стало моей первой победой, ведь хотя бы ее я сумела убедить в том, что все рано или поздно наладится, оставалось дело за малым – самой поверить в это.

Однажды я поймала себя на том, что, выпив чай, незамедлительно принялась тщательно мыть чашку – привычка, привитая мне Эдвардом. Поддавшись приступу безотчетной злобы, полностью завладевшему мной, я швырнула недомытую чашку в стену, и она тут же разлетелась на множество мелких осколков, как и моя жизнь совсем недавно.

Тяжело дыша, я умылась холодной водой и осмотрела последствия необъяснимого порыва: кухня была забрызгана мыльной пеной, на стене красовалось темное мокрое пятно, а весь пол был усыпан нежно-сиреневыми осколками моей любимой чашки. Но, удивительное дело, я вдруг почувствовала себя свободнее, впервые за долгое время вдохнув полной грудью, и не ощутив при этом жалящей боли в области сердца.

Встав на колени, я принялась собирать кусочки дорогого фарфора - один из них больно впился мне в ладонь. Вытащив осколок, я увидела красную капельку крови, выступившую из ранки и скатившуюся мне на коленку. В этот момент внутри меня словно что-то щелкнуло. Слизав остатки крови с ладони, я поклялась себе, что выберусь из этой темной бездны и, во что бы то ни стало, снова стану счастлива!

========== Глава 12. Прощальный подарок любви ==========

Как жаль, что нам не быть вдвоем,

Как грустно, что не повторится.

Что в сердце мне не жить твоем,

Что рано улетели птицы.

Как жаль, что я уже не та,

Уже спокойно сплю ночами,

Осталась за спиной черта,

За ней мы раньше так скучали,

Но канула любовь в лета.

Как жаль, что я уже не та.

Ветер пусть тоску мою с собой уносит,

Пусть развеет, разметет ее по свету.

Почему меня ты милый бросил,

Почему тебя со мною больше нету.

Татьяна Буланова «Как жаль»

День сменялся днем, медленно, но верно складываясь в неделю, а потом еще в одну, время неудержимо текло сквозь пальцы, и только моя жизнь напоминала стоячую воду в заброшенном пруду. Да, я хотела бороться, чтобы снова почувствовать каково это – улыбаться, смеяться, быть счастливой. Но для этого требовались хоть какие-то силы, которых у меня попросту не было, а откуда их взять, я даже не представляла.

В один из таких серых, безликих, как и вся моя жизнь, дней я почувствовала приступ тошноты, незаметно перетекший в головокружение. Перед глазами замелькали звездочки, стало невыносимо жарко, хотелось разорвать на себе одежду. Мерцание, удушье, мне не хватало воздуха, я судорожно пыталась вздохнуть, но не могла. Последнее, что запомнилось перед погружением в темноту, как я медленно оседаю на мягкую траву, усыпанную опавшими листьями, во дворе собственного дома…

- Доктор, почему она так долго не приходит в себя? – сквозь пелену доносился приглушенный голос моей мамы. Голос был встревоженным, уставшим, будто она долго не спала, и все время плакала.