Теплое дыхание опаляло обнаженную кожу моих плеч, легкие поцелуи нежели изгиб шеи, ласка была медленной, мучительной, тягучей. Эдвард будто смаковал каждый поцелуй, дразняще задевал мочку моего ушка, захватывал ее на миг в плен своих губ, отпускал и переключал свое внимание на крохотную черную бусинку родинки, прячущейся на тонкой, словно рисовая бумага коже за ушком. Он обвел кончиком языка обод родинки и слегка подул на разгоряченное местечко.

- Как жемчуг…черный жемчуг, - хрипло прошептал он.

Я чувствовала себя беспомощной, мое тело уже не было подвластно мне, сил хватало лишь на то, чтобы цепляться за руки Эдварда, надежно удерживающие меня от падения, и выгибаться в ответ на обжигающие ласки, моля, требуя не останавливаться, шептать слова любви, дарить поцелуи, возносить меня ввысь, подобно музыке, летящей в своды купола оперного театра, отражаться, превращаться в мириады звуков, искр… звезд…

Эдвард одной рукой отвел мои волосы так, чтобы они не мешали ему исследовать изгиб моей шеи, а другой рукой стал неторопливо гладить меня, задевая чувствительные места. Там, где я вздрагивала от его прикосновений, он намеренно задерживал руку, чуть сжимая и поглаживая, срывая полустоны-полувскрики с моих губ.

Мне отчаянно хотелось повернуться к нему лицом, вскинуть руки на его плечи и сорвать желанный поцелуй с губ любимого, но Эдвард не позволял мне этого, продолжая свою мучительно-прекрасную, сводящую с ума пытку.

Вот его губы оставили влажную дорожку вдоль шелковой кромки платья, очертив контуры лопаток, моя спина непроизвольно выгнулась в желании освободиться, но Эдвард лишь крепче прижал меня к своей груди.

Я не видела его лица, я почти ничего не видела в темноте комнаты, лишь чувствовала, слышала его разгоряченное страстью дыхание, сгорала от возбуждения, желания и любви….

Крохотные пуговички сдавались под умелыми пальцами Эдварда, обнажая мою спину еще больше. Когда последняя пала перед умелым искусителем, я почувствовала, как теплая ладонь скользнула под шелк и накрыла мою грудь. Пальцы повторяли контуры, обводили, задевали, слегка сдавливали и поглаживали. Я сходила с ума, превращаясь в комок чувств, краем сознания улавливая шорох слетающего бархатного пояса, который почти ворчал от столь неучтивого обращения.

Шелк платья, что еще было на мне, требовал воссоединения с сиреневым бархатом, отброшенным Эдвардом на пол. Видимо, любимый услышал этот призыв: его ладони накрыли мои плечи, скользнули по ним, поддев шелковые тесемки, удерживающие платье, и в следующий момент шелест шелка ознаменовал его воссоединение с бархатом.

Руки Эдварда сомкнулись на моих бедрах, он опустился на колени позади меня, и я почувствовала горячие прикосновения его губ в ямочках над ягодицами, его ладони гладили меня, сдавливая нежную кожу, превращая ее из алебастровой в нежно розовую, подобную перламутру в морской раковине. Кожа краснела, смущалась, умоляя о поцелуе, который она незамедлительно получала.

Сильные руки скользнули вверх, подхватили меня и переместили на простор белоснежных простыней. Я была почти обнажена, напору Эдварда пока не поддались лишь полупрозрачные кружева, скрывающие мое естество, но и они, видимо, уже прощались с остатками целомудрия. И только тончайшие чулки и лодочки, венчавшие мои ножки, пока не желали покидать свою владелицу.

Любимый восхищенно смотрел на меня, его взгляд заворожено скользил по моему телу, распростертому под ним, задержался на моей ножке, мгновение - и она попала в кольцо его ловких пальцев.

– Mia colomba (моя голубка), у тебя такие красивые ноги, они подобны мечте. Posso passare l’eternità ammirando le gambe (я могу провести вечность, любуясь твоими ножками), - ворковал Эдвард, целуя щиколотку, поддевая шелк чулка.

Я могла лишь хвататься за простыни: сегодня ночью царил Эдвард. Он вел в этом ночном танце под музыку неудержимо рвущихся стонов, под аплодисменты лунного света и тихие восторги звезд, разбросанных на черном небосводе.

- Эдвард, - всхлипывала я.

- Тшш… Quella notte, tutto solo per voi, miei desiderata (этой ночью все только для тебя, моя желанная), – шептал он в ответ.

Я услышала, как к застывшим в объятиях шелку и бархату присоединился важный черный костюм Эдварда, его сорочка и боксеры. Шелк моего вечернего наряда был недоволен вторжением, но что он мог поделать? Только порадоваться воссоединению с чулками и лодочками: не только Эдвард был от них в восторге.

Горячее обнаженное тело накрыло меня, подобно покрывалу, пряча от завистливой ночи, укрывая от невидимых свидетелей и делая меня своей без остатка.

- Поцелуй… поцелуй… поцелуй меня, – шептала я, словно обезумевшая… да, обезумевшая от ласк любимого.

К счастью, Эдвард услышал мои мольбы. Он целовал меня медленно, неторопливо, повторяя контур моих губ, касаясь кончиком языка их уголков. Я чувствовала, как его дыхание сливается с моим – мы дышали в унисон.

Я собрала остатки сил, обняв Эдварда. Мои руки путешествовали по его спине, в темноте все чувства были обострены, я могла кончиками пальцев чувствовать каждую мурашку, впадинку на его спине, каждую родинку, каждую линию, я прослеживала пальчиками его играющие мышцы, задерживалась, легонечко царапала и поглаживала, следовала все ниже, замирая у ямочек - пальчикам явно все нравилось.

Инстинктивно мои ноги обхватили бедра Эдварда, вжимая его в меня, делая нас еще ближе, так близко, как это только возможно.

– Не спеши, cara, еще не время, - прошептал Эдвард, целуя мою грудь, - не спеши, сегодня только ты, mia colomba (моя голубка), solo mio (единственная моя), mia dolce sogno (моя сладкая мечта). Губы любимого ласкали упругую теплую плоть груди, а пальцы дарили несравненные, острые ласки.

Я раскрывалась под его руками как розовый бутон под утренним солнцем. Когда я уже не понимала, где я и кто я, стала частью Эдварда. Я почувствовала, как его рука скользнула под мои бедра, приподнимая их… слияние воедино… подобно музыке и голосу, дарующее волшебство совершенство звуков, слов, единение, возносящее к небесам. Стройное единство ритма, переливы звуков, шепот шелка и бархата, застенчивые улыбки звезд в лунной ночи и двое, растворяющиеся в неге на белоснежных простынях…

Моя голова покоилась на груди Эдварда, мы тихо лежали, утомленные, расслабленные и счастливые. Любимый перебирал пальцами россыпь моих локонов, пропуская их сквозь пальцы.

E lucevan le stelle,

ed olezzava la terra

stridea l’uscio dell’orto

ed un passo sfiorava la rena.

Entrava ella fragrante,

mi cadea tra le braccia, - тихо проворковал он мне на ушко.

- О чем эти слова, о чем так тосковал певец? – спросила я, посмотрев в глаза Эдварду.

- О любви, желании, об ожидании свидания с любимой, - ответил он, коснувшись поцелуем кончика моего носа. - О любви, mio viole. Опера - это воплощение страстной любви, такой, что заставляет сердца сгорать от страсти, умирать от тоски и растворяться от счастья.

Я смотрела в любимые глаза самого дорогого для меня человека и думала: «Чем я заслужила такое счастье, такую любовь?»

Где-то глубоко в сердце больно кольнуло, но я не обратила внимания на эту мелочь, я уже отдавалась во власть Морфея, убаюканная нежными руками Эдварда. Сквозь сон я услышала, как он прошептал:

- Dormire dolcemente, mia colomba, il vostro sogno proteggerà il mio piccolo, mia colomba (спи сладко, голубка моя, сон я твой буду оберегать, моя маленькая, моя голубка). Spia in un abbraccio mio nella culla, che sogno non interessa la tua dolce o che (спи в объятьях моих, как в колыбели, пусть сон твой сладкий не тревожит ни что).

***

На следующий день мы проснулись в шесть утра, взяли напрокат машину и отправились в Венецию.

Я столько всего слышала и читала про этот удивительный город, но то, что я увидела, просто поразило мое воображение. Величественные палаццо парили над мутной водой, резные окна, старинная резьба, изящные кованые решетки дверей - рукотворные шедевры архитектуры. Тут и там были разбросаны витиеватые мостики, соединяющие улицы, причудливо переплетающиеся улочки, звон сумбурных итальянских голосов, согретых палящим полуденным солнцем - все это создавало непередаваемую атмосферу романтики.