К гудению добавилась ощутимая вибрация почвы под ногами, и электрические разряды змеились уже не только по камням каирна, но и по снегу внутри круг. Сестры прервали свой диалог — видимо, ворота были открыты. И Черная Ши опять поманила меня рукой.

— Подойти ко мне, Ллэйрдганатх, — велела она.

Я подошел и тут… Я не знаю, как она это сделала. Но мое сознание будто отделилось от меня, прошло сквозь пространство и время, и я увидел мой мир. Это был калейдоскоп образов, быстрый, беспорядочный, но каждый его элемент врезался в память и отличался необыкновенной реалистичностью.

Я вижу старый, еще сталинской постройки, родильный дом, в котором родился тридцать девять лет назад. В маминой шкатулке со всякими женскими побрякушками хранилась клееночная бирка новорожденного — моя бирка. Мама рассказывала, что отец пришел за нами в роддом с огромным букетом роз и германской коляской, которая в те времена была настоящей роскошью.

Я вижу школу, в которой проучился десять лет — тоже сталинской постройки, с колоннадой на входе и гипсовым бюстом Ленина в фойе. Я вошел внутрь — все там осталось по-прежнему. Налево раздевалка, прямо передо мной вход в спортзал, а мой первый «А» класс — вторая дверь в левом крыле. Я заглядываю внутрь и вижу свою первую учительницу Марину Александровну Хохрякову — пожилую тучную женщину с простоватым, но очень добрым лицом. Она проверяет тетради, и одна из них — моя…

Я вижу подъезд дома, в котором прожил двадцать пять лет. Окна нашей квартиры на втором этаже, красные занавески на кухонном окне. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, толкаю обитую черным дерматином дверь. Вхожу в коридор типовой двухкомнатной «хрущевки», где пахнет маминым фирменным супом с маленькими говяжьими фрикадельками, рижскими духами «Быть может» и кожей любимой маминой куртки, в которой она ходила чуть ли не круглый год, потому что никак не могла накопить достаточно денег на теплое пальто.

— Кирюша, ты? — спрашивает мамин голос из кухни.

— Да, мам, — отвечаю я, и…все исчезает, остается лишь спазм в горле и тяжесть в груди, будто невыплаканные слезы грузом легли на сердце.

Я вижу своего любимого университетского преподавателя Ярослава Викторовича Старгородского, который через три года после моей защиты уехал в Москву и по-прежнему живет в маленькой однокомнатной квартире в Ясенево. Ему уже восемьдесят три года, и я его больше никогда не увижу…

Я вижу мамину могилу на городском кладбище и понимаю, что теперь некому будет принести сюда букет цветов в мамин день рождения…

— Вот что ты теряешь, — опять пытает меня Черная Ши. — Спроси себя, готов ли ты навсегда отказаться от части себя, Кириэль.

— Спасибо, что показало мне все это, — ответил я. — Я буду знать, что для меня останется главным в жизни. После Уитанни.

— После Уитанни?

— Да. Потому что все это — мое прошлое. А Уитанни мое будущее.

— Учти, это последняя возможность для тебя покинуть Элодриан.

— Я принял решение и не изменю его.

— Хорошо, я поняла тебя.

Калейдоскоп образов исчез так же внезапно, как и нахлынул. Я снова стоял на вершине холма в кругу камней, под начавшимся легким снегопадом.

— Отойди от алтаря, Кириэль — велела мне Сестра-День. — Де Клерку пора отправляться в путь. Мы не можем долго держать Омайн-Голлатар открытыми. Если вам есть, что сказать друг другу, сделайте это сейчас.

Я кивнул. Уитанни почему-то отошла от меня за круг, встала у обочины дороги, даже не глядя в мою сторону. Ноги мои ослабели, но я все же смог улыбнуться, когда подошел к де Клерку и Веронике.

— Волшебницы говорят, что время пришло, — сказал я де Клерку. — Не желаете поговорить на прощание, мастер?

— Поговорить? — де Клерк посмотрел на меня с испугом. — Вы что-то хотите мне сказать, сэр Ллэйрдганатх.

— Лишь пожелать вам долгих лет жизни, счастья и любви, которую вы уже обрели, — сказал я, показав глазами на Веронику. — С вами все будет хорошо, я уверен.

— Вы слишком добры, — тут де Клерк шагнул ко мне и зашептал в ухо: — Умоляю вас, добрый сэр, развейте мои сомнения, будьте искренни с человеком, которого терзают странные мысли. С того часа, когда я беседовал с вами в Башне волшебниц, я все время думаю — почему ваш облик кажется мне знакомым? Когда, где мы могли встречаться прежде? У меня хорошая память, и я бы обязательно вспомнил, при каких обстоятельствах это произошло. Но я не могу припомнить… не могу. Мне даже кажется, что мы с вами почти братья. Ужасно нелепая мысль, не так ли?

— Вильям, — сказал я, чувствуя дрожь не только от холода, но и охватившего меня сильнейшего волнения, — поверьте, мы никогда не встречались с вами прежде. Видимо, ваше воображение подсказывает вам образы и мысли, которые не связаны с реальностью.

— Я обязательно расскажу всем вашу историю, — пообещал де Клерк. Я в ответ пожал его руку.

— Удачи вам, друг мой, — добавил я, глядя ему в глаза. — И пусть Бог поможет вам в ваших поисках прекрасного.

— Я понял, в чем была моя ошибка, — простодушно сказал де Клерк. — Я пел о том, чего никогда не испытывал сам. Пел о воинских подвигах, не будучи воином. Пел о Господних чудесах, не узрев их. Пел о любви, не испытав ее. Принимал за любовь страсть и привязанность. И только с леди Вероникой я понял, что такое настоящая, истинная любовь, дарованная нам свыше. И я использую остаток моих дней, чтобы прославить любовь в своих песнях.

— Замечательная мысль, Вильям. Прощайте.

— Да хранит вас Господь, Ллэйрдганатх, — тут де Клерк как-то странно улыбнулся и опустил глаза. — Вы спасли мне жизнь там, в Волчьем Логове. Я ваш вечный должник, мой друг. Больно прощаться с вами. Будто с братом или с сыном прощаешься.

— Да, и мне кажется, что я прощаюсь с… братом, — я не смог заставить себя сказать «с отцом». — Берегите Веронику.

— Конечно. — Де Клерк раскрыл объятия. — Обнимите меня, друг мой.

Мое сердце екнуло. Я сжал де Керка в объятиях, но тут бард закашлялся, и я выпустил его. Он коснулся пальцами моего плеча и направился к алтарю, где ждали Сестры. Мы с Вероникой остались наедине.

— Вот и все, Кирилл Сергеевич? — спросила Вероника. Она улыбалась, но в глазах ее стояли слезы. — Все кончилось, да?

— Еще не поздно передумать, Ничка. Сестры отправят тебя обратно в Н-ск и…

— Нет, не отправят. Я все решила.

— Ой, девонька, что же ты творишь-то…. Даже не знаю, что сказать тебе на прощание.

— Скажите, что любите меня. И что счастья желаете.

— Люблю, солнышко. И буду всегда любить. — Мне очень хотелось поцеловать Веронику по-настоящему, как должно целовать бесконечно дорогую тебе женщину, но де Клерк смотрел на нас, и я позволил себе лишь взять ручку моей милой помощницы и прижался к ней губами. — И желаю тебе счастья. С Вильямом. Ты красавица, умница и ты нигде не пропадешь, я знаю.

— Спасибо, Кирилл Сергеевич. Мы ведь больше никогда не увидимся, да?

— Никогда.

— Тогда я скажу…Знаете… знаешь, а я была в тебя влюблена. Мечтала окрутить. И боялась тебя. Мне все казалось, что ты такой умный, зачем тебе такая, как я. Да и ты был какой-то деревянный. Не ухаживал за мной, не приглашал никуда после работы, только пообедать иногда. Холодный ты был, Кирилл Сергеевич. — Она всхлипнула. — Но рано или поздно я бы тебя все равно окрутила. Веришь?

— Конечно.

— Я тебе сделала больно?

— Немного.

— Просто я тебя по-прежнему люблю, Кирилл Сергеевич. Не так, как Уильяма, но люблю. Ты для меня всегда останешься образцом мужчины. Идеалом. И я найду способ передать тебе весточку. Магов, колдунов найду и…

— Ничка, Вероникушка ты моя… — вздохнул я. — Какая же ты… Может, тогда останешься со мной?

— У тебя ведь есть Уитанни. — Она нервно хихикнула. — Многоженцем хочешь стать?

— Сейчас мне показалось, что я готов отказаться от нее ради тебя. Чтобы мы вместе вернулись обратно в Н-ск.

— Это не ты сейчас говоришь, Кирилл. Ты не такой. Помнишь, как у Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили?» Ты не можешь так поступить с Уитанни. А я не брошу Вильяма. Нельзя так.