Кашляя и держась за грудь, я с трудом выбрался из слежавшегося усыпанного пеплом снега и встал на колени.

Костра больше не было. И Вечного не было. На том месте, где только что возвышался предназначенный мне костер, и сидела жуткая тварь, осталась большая неглубокая воронка. Весь двор был усыпан тлеющими обломками. Метель быстро уносила густой пороховой дым, и я понял, что снова победил.

Уитанни стояла рядом, заметно напуганная, но живая и невредимая. Две ее золотистые товарки тоже не пострадали. А вот черная гаттьена лежала недалеко от воронки на боку. Я шагнул к ней, и увидел, что из ноздрей и ушей существа сочится кровь, а в полузакрытых глазах больше нет живого яростного блеска. Бедняжка слишком близко стояла к костру.

Я погладил мертвую гаттьену по голове, встал. Ноги у меня дрожали, внутри все болело.

— Так вот вы что такое! — прошептал я, глядя на воронку. — Вы страхи, которые де Клерк невольно принес с собой в этот мир. Страх холода в Роэн-Блайн, страх голода здесь. Вечные страхи человека изменили даже драганхеймских богов…

Уитанни коснулась моей ноги лапой, приглашая уйти отсюда восвояси. Две золотистые гаттьены смотрели на меня выжидающе.

— Да, — сказал я. — Только закончим наши дела.

На первом этаже донжона собрались все оставшиеся воины гарнизона Вальфенхейма — человек двенадцать, не больше. Завидев нас, они тут же выстроились в линию, ощетинились алебардами и мечами, закрывая нам дорогу. Я видел напряжение и ужас на их лицах. И тут вперед вышел их командир — тот самый капитан, что провожал меня к Маргулису.

— Господин, мы сдаемся, — сказал он, протягивая мне свой меч рукоятью вперед. — Только прошу, не убивайте моих солдат.

— Капитуляция принята, — сказал я, но меч не взял. — Уходите и уводите ваших людей. Быстро.

Гаттьены ворчали и сверкали глазами, когда солдаты, опасливо косясь, проходили мимо них. Когда зал опустел, мы поднялись по лестнице.

Маргулис был один в зале. Надо отдать ему должное, он не потерял самообладания и даже попытался шутить.

— Кошачий царь пришел со своей свитой? — промолвил он язвительно. — Извини, у меня нет «Вискаса» для твоих подружек.

— Я же говорил, что вернусь, Маргулис. И я сдержал слово.

— Я знаю, ты хочешь меня убить, — тут он облизнул губы. — Но ты загадал мне загадку. Представляешь, у меня не было времени подумать над ней.

— Неужели? — Я заметил, что Александр Михайлович держит правую руку за спиной. — А я-то думал, ты можешь дать ответ на любой вопрос сразу, без раздумий.

— Увы, увы. Так как насчет ответа? Ты же все равно убьешь меня, Москвитин. Просвети уж напоследок.

— Легко. Всякий раз де Клерк, пытаясь покинуть Элодриан, попадал в будущее. Потому и возвращался обратно.

— Ну и что?

— А то, что, как гласит старая восточная мудрость: «Нельзя днем полить цветок, если накануне утром ты его срезал». Если отправить де Клерка в его прошлое до того момента, как он в первый раз попал в Элодриан, он преодолеет временную петлю.

— Действительно, простое решение проблемы, — сказал Маргулис. — Надо запомнить. А теперь прощай, идиот.

Я ожидал, что Маргулис держит за спиной какое-то оружие и попытается его применить. Но я ошибся. Он бросил вправо от себя светящийся сгусток, и в паре метров от Маргулиса открылся портал — что-то вроде колеблющегося прозрачного занавеса. Будь я один, я не успел бы ему помешать. Но гаттьены не дали Александру Михайловичу ни единого шанса. Все произошло за доли секунды: короткий полный ужаса вопль, хруст ломаемых костей — и Маргулиса не стало.

Я обыскал мертвеца, потом осмотрел стол, бумаги на нем, заглянул в ящики стола, но нигде не нашел ни единой бумажки, где говорилось бы о де Клерке и Вероники. Портал тем временем с глухим хлопком закрылся, и я подумал — а ведь я сейчас мог попасть домой, в Россию! Шагнул бы в портал, и все. Воспользовался бы, так сказать, последним благодеянием покойного Александра Михайловича…

— А загадку мою ты сам так и не отгадал, — сказал я мертвецу и, не оглядываясь, вышел из зала.

Метель закончилась еще до рассвета, и мир опять напоминал красивую рождественскую картинку.

В дупле большого дерева недалеко от замка я нашел свой посох и сумку с зельями. Простился с золотистыми гаттьенами — обе дали себя погладить и довольно урчали.

— Запомните, я не ваш повелитель. Я ваш должник, — сказал я им на прощание.

Уитанни приняла свой человеческий облик и стояла у дерева, ожидая конца прощания. Когда гаттьены оставили нас и исчезли в предутреннем мраке, я подошел к ней, обнял за талию и заглянул в ее удивительные глазищи.

— Как будет на твоем языке: «Уитанни, я тебя люблю»? — спросил я.

— Аи? — не поняла она.

— Ллеу, — я ткнул себя пальцем в грудь, потом нарисовал в воздухе сердце и показал на нее: — Уитанни. Ллеу любит Уитанни, поняла?

— Йенн, — сказала она с самой лукавой усмешкой. — Ллеу трианн а мьир ар ллеу Уитанни фрайнирр?

— Да, да, именно это и хочу сказать, — я привлек ее к себе. — Я… вобщем даже не знаю, как и выразить это словами. Я не могу без тебя, Уитанни. Я безумно тебя люблю.

— Ллеу фрайнирр Уитанни?

— Да, дуреха ты моя, кисуля милая, люблю. А ты меня?

— Уитанни амрр фрайн ар» н ллеу, — сказала она, улыбаясь. — Ллеу нье дат Уитанни мрррать. Ллеу Кьирриэлль спассти бьенагат.

— Ты можешь произнести мое имя? Скажи еще раз!

— Кьирриэль.

— Знаешь, я самый счастливый Ллэйрдганатх на свете. Я хочу, чтобы мы с тобой были вместе всегда.

— Йенн, — ответила она и перестала улыбаться. — Норр-кьярт, Уитанни бьенагат буанн аир Кьирриэлль драннак нирр. Уитанни ньявирр мрарр уин ллеунен д» ир иэн Кьирриэль.

— Говоришь, у нас с тобой не может быть детей? Это неважно. Это совсем неважно, милая. Кроме тебя мне никто не нужен. Я всегда буду рядом с тобой, никогда тебя не оставлю. В тебе моя жизнь, мое счастье. Во всех мирах нет для меня человека роднее тебя.

— Вика? — с самой лукавой гримаской осведомилась Уитанни.

— Вика моя сотрудница. Я отвечаю за нее. А тебя люблю. Ллеу но фрайн Вика. Ллеу фрайнирр Уитанни.

— Ах! — Глаза Уитанни заблестели, и она уткнулась мне носом в плечо. Я опустил ее капюшон, зарылся лицом в ее великолепные волосы и в совершенно смятении подумал, что ради этой секунды стоило погибнуть в своем мире и возродиться в этом, испытать все, что я испытал за последние месяцы и безропотно принять все, что готовит мне судьба в будущем. Ради этой секунды стоит жить.

— Пойдем? — шепнул я ей.

— Йенн, — ответила она, и мы, обнявшись, пошли по дороге, прямо на восход.

В Элодриане много таких вот придорожных таверн, как эта. Но сейчас для меня таверна «Вересковая гарь» — центр этого мира. Да что там этого, всех миров во вселенной.

Снизу, из зала, слышен шум. Хохочут захмелевшие девицы, стучат большие глиняные кружки с темным пивом, сидром и отличной местной медовухой, пьяные голоса запевают песни одна другой непристойнее. Приехавшие чуть раньше нас купцы откуда-то из-под Блиболаха на фурах, груженных пивом и солью, гуляют. Уже далеко за полночь, а гулянка стала, кажется, еще веселее. Но нам с Уитанни они совсем не мешают. Нам нет до них дела.

Уитанни заснула, прижавшись щекой к моей груди, а мне вот не спится. Я слишком счастлив, чтобы спать, хотя усталость и расслабленность во всем теле клонят в сон. Я же хочу, чтобы эти мгновения продолжались вечно. Чтобы запечатлелась в моей памяти навечно, и во всех мелочах, эта жалкая комната с некрашеными и нестругаными балками потолка, убогой мебелью, грязными стенами и загаженной мышами рогожкой вместо прикроватного коврика, холодная и освещенная только теплым золотистым светом одной-единственной свечи — комнатка, в которой мне уютнее и спокойнее сейчас, чем в каком-нибудь люксе «Хилтона» за тысячу долларов в сутки. Чтобы не забылось все, что случилось со мной этой ночью.