HX: Давай поговорим о нашумевшем инциденте во Флориде, когда тридцатилетний домовладелец застрелил чернокожего школьника. Какие эмоции ты испытал, впервые услыхав эту историю?
ММ: Какие у меня могут быть эмоции? Меня не было на месте проиcшествия. Это не мой округ. Местным властям виднее. Пускай присяжные разберутся, имел ли подсудимый уважительную причину стрелять в подростка.
НХ: Не секрет,что журналисты обыгрывают этот инцидент как преступление на почве расовой ненависти. Они утверждают, что преступление подростка заключалось в том, что он, будучи чернокожим, забрёл в белый район.
ММ: Мнение журналистов не всегда совпадает с мнением судьи и присяжных.
НХ: И тем не менее, в тебе что-то колыхнулось?
MM: Я не чувствую долга перед какой-либо этнической группой. Мой долг перед законом. Когда его нарушают, я не смотрю на цвет кожи. Я не гонюсь за статусом народного заступника. Моё одиночество помогает мне сохранять объективность.
HX: Ты уже несколько раз упомянул своё одиночество. Многие наивно полагают, что если в тебе смешалось две расы, у тебя должно быть в два раза больше друзей.
MM: Как смешно ни звучит, но общество до сих пор толком не знает, что делать с людьми смешанной крови, в какую категорию их засунуть, что от них ожидать. Опять же, я могу говорить лишь о своём опыте. Белые не рвутся принять меня в свой круг. В русской церкви, которую я посещаю, на меня смотрят косо. Иногда во время службы они говорят у меня за спиной, не зная, что я понимаю русский. Один парень так и сказал, «Смотрите, ниггер пришёл, охотиться на белых девок». Мои чёрные родственники считают меня предателем. Да, я одинок. Я не популярен. Но по ночам я сплю спокойно.
========== Глава 26. ==========
Бронкс – январь, 2013
Заполучив своего светлокожего, сероглазого малыша, Марисоль потеряла интерес к его отцу. От Стивена всё равно было мало толку. Он долго не мог запомнить имя собственного сына, и продолжал называть его Коннором, хотя мальчика звали Конрадом. Марисоль одной рукой делала больше чем её муж двумя. По ночам она возилась с младенцем, а молодой отец отсыпался за неё до полудня. Пенсии по инвалидности им хватало на квартплату и отопление. Два раза в неделю Марисоль вела уроки английского языка для латиноамериканцев в общинном колледже. У судьбы чувство юмора как у вредной шестиклассницы. В юности Марисоль мечтала преподавать латиноамериканскую литературу англоязычным студентам, а вышло всё наоборот. Контингент в классе не слишком вдохновлял. Пустой рукав явно интересовал учеников больше чем слова, которые она царапала на доске уцелевшей рукой. После урока они подходили к ней и расспрашивали, где можно найти работу за наличные, как скрыть доходы, и как оформить нелегально приехавших родственников под чужими именами. Марисоль пыталась донести до них, что если они подтянут английский, они смогут найти нормальную бумажную работу, в кабинете с кофеваркой, но для этого они должны были противостоять искушению говорить по-испански друг с другом и отключить испанские каналы дома. Ученикам советы Марисоль не нравились. О ней злословили в коридоре после уроков. Говорили, что она возгордилась, вознеслась над своим народом, отреклась от своих латинских корней, возомнила себя белой, и за это Бог наказал её, лишив её руки. Сеньора Шусслер! Разве это подходящее имя для девушки, у которой мать из Коста Рики, а отец из Эквадора? Если она собиралась продолжать в таком духе, Бог в следующий раз лишил бы её ноги или глаза.
В целом, это богоугодное занятие не приносилo Марисоль ни ощутимого дохода, ни морального удовлетворения, но давалo повод выбраться из пропахшей плесенью двухкомнатной квартиры в южном квартале Бронкса, где зимой не работало центральное отопление, а летом не работал кондиционер. Запах ржавчины прочно пропитал её волосы и одежду. «Государство не жалеет средств для ветеранов, – усмехалась она про себя. – Наш просвещённый, либеральный президент, который трясётся над ущемлёнными меньшинствами, плевать хотел на инвалидов».
Стивен подрабатывал тем, что писал рекламные тексты для видеоигр на военную тематику и проверял сцены комбата на аутентичность. Эта халтура, подвернувшаяся чудом, приносила ему около пятисoт долларов в месяц. Половину денег он отдавал на детское питание и считал свой родительский долг выполненным. Он не скрывал своей тоски по Ближнему востоку и утверждал, что многое оставил недоделанным. Виртуальный бой не утолял голод, а только распалял его. Играя с пультом управления, он жаждал ощутить в руках настоящее оружие. Видя, как обращаются в красную пыльцу двухмерные враги, он вспоминал эйфорию, которую испытал, убив впервые. Как несправедливо, что ему пришлось так рано покинуть службу. Он только успел войти во вкус.
– Эстебан, ми амор, – сетовала Марисоль, поглаживая его немытую голову. – Война закончилась. Смирись с этим.
– Ничего подобного. – Стивен протестовал с упрямством ребёнка, которому сообщили, что Санта Клаус на самом деле не существует. – Война продолжается.
– Но для тебя она закончилась. Тебя обратно не пошлют. Посмотри на себя. Угомонись. Какой нынче из тебя солдат?
Стивену не обязательно было возвращаться в качестве солдата. Он бы согласился поехать журналистом, как это сделала Натали. Главное было попасть на территорию врага. А там бы он нашёл себе применение. Он бы отомстил приверженцам Аллаха за своего отца, за товарищей, за свою спортивную карьеру.
Когда Марисоль в конце концов сообщила Стивену о своём решении уехать к родителям в Филадельфию, он не проявил сопротивления. Казалось, он только и ждал этой новости. Он даже помог ей собрать сумки и проводил её до автобусной остановки.
Это было самым культурным расставанием за историю смешанных браков.
Как только ребёнок завертелся, Стивен поспешно передал его матери.
– Удачно доехать, – сказал он ей на прощание, когда подкатился автобус компании «Серая гончая». – Ты терпела меня на протяжении двух лет. Сколько уже можно терпеть? Не пропадай, ладно? Напоминай мне высылать деньги, а то я забуду. Не хочу, чтобы Коннор нуждался.
– Конрад, – поправила его Марисоль. – Ей-богу, лучше бы я его назвала Хуаном, в честь отца.
– Но это не имя для арийского божка. Коннор так Коннор. Смотри, если надумаешь рожать второго, приезжай за генетическим материалом, лейтенант. Этого добра у меня хватает. Я тебе в следующий раз дочь забацаю. Назовёшь её Гретой или Брунхильдой.
Они оба знали, что эти слова были сказаны исключительно из вежливости. У обоих было предчувствие, что они никогда больше не встретятся.
Когда Марисоль уже стояла на ступени автобуса, они в последний раз поцеловались над курчавой головкой малыша. «Не сердись. Звони». Глядя на них, пассажиры умилялись, не зная всей истории за этим прощальным поцелуем. Перед глазами посторонних была молодая межрасовая военная семья, символ американской жертвенности и стойкости.
Все принадлежности Марисоль, включая детскую одежду и игрушки, уместились в один рюкзак. Как только она прошла в салон автобуса, ей уступили место у окна. Пожилой афроамериканец помог ей снять с плеча рюкзак и забросил его на полку. Сухонькая старушка ростом не больше четырёх с половиной футов заговорила с ней на испанском и предложила подержать ребёнка на коленях. Марисоль не отказывалась от их услуг, но когда студент в куртке с логотипом университета Темпл сказал ей «Спасибо за службу стране», она потеряла самообладание и расплакалась, уткнувшись носом в синтетический шарф. Пассажиры уставились на перепуганного парня с осуждением.
– Молодой человек, – сказала она, вдохнув слёзы, и убрав с лица влажную прядь волос, – что вы изучаете?
