– Подай-ка нам меню!

========== Глава 19. ==========

Джульярд, Манхэттeн – август, 2011

– Знаете, что я осознала? – шепнула Синти своей начальнице в костюмерной перед уроком. – Оказывается, нас с вами принимают за лесбиянок.

Валерия уронила охапку вешалок.

– Mисс ван Воссен! Как вам не стыдно? Что за шутки?

Реакция начальницы рассмешила Синти. Как можно было проработать столько лет в сфере искусства и остаться такой закоренелой гомофобкой?

– Это не шутки, – продолжала Синти, собирая разбросанные вешалки. – Я услышала, как две мамаши сплетничали. Одна говорит, «Интересно, сколько они пробудут вместе. У них же разница в возрасте не меньше тридцати лет». Посмотрите на ситуацию со стороны. Мы живём в одной квартире. У нас нет кавалеров. Даже одеваемся одинаково. Честно, что бы вы подумали, глядя со стороны?

Валерия подбоченилась. Её сухая фигура излучала праведное негодование.

– Я бы подумала, «Бедняжки. Им так мало платят. Они вынуждены есть из одной миски и носить одну куртку на двоих. Надо им срочно поднять зарплату».

– Ну вот, а эти родительницы подумали иначе. Только не падайте в обморок. Не стоит из-за такой фигни.

– Как тут не упасть? Мне как раз этого не хватало на старости лет.

– Посмотрите на ситуацию в другом ракурсе. Возможно, эти слухи сыграют в нашу пользу. Ну и пусть все думают, что мы пара. Может, нам за это выделят дополнительные средства. Пусть думают, что мы такие из себя ущемлённые и притеснённые. Только жалостью можно выбить деньги из государства.

Валерия скорбно покачала своей стриженой головой.

– Вот дожили. Я в свои пятьдесят с лишним лет должна прикидываться лесбиянкой, чтобы не умереть с голода. Мало того, что я должна возиться с инвалидами. Мало того, что мне по ночам снятся кошмары. Мало того, что я каждый день нахожу у себя симптомы саркомы. Так теперь ещё и родительницы подают голос и разносят гнусные сплетни. И ради этого я заканчивала балетное училище Вагановой?

За два с половиной года работы в Джульярде, Валерия так не привыкла до конца к своим воспитанникам. Вид атрофировавшихся конечностей, протезов и лысых после химеотерапии голов продолжал приводить её в смятение. Скрип инвалидных колясок по-прежему заставлял её вздрагивать. Погрузившись в административную работу, Валерия пряталась в кабинете и почти не контактировала с детьми. Ограничивалась одним рукопожатием в первый день занятий, она старалась больше не дотрагиваться до них. Практику полностью взяла на себя Синти. Она разрабатывала хореографию для каждого из учеников, исходя из индивидуальных возможностей. С ней работал молодой фиозетерапевт по имени Брюс, который следил за тем, чтобы предотвратить травмы. Глядя на бывшую ученицу, которую она когда-то представляла на сцене Метрополитена, и которая в своё время так горько её разочаровала, Валерия изумлялась. Как девчонке удавалось пересиливать себя? Без капли брезгливости, Синти снимала с детей мерки для костюмов, наклеивала накладные ресницы на их лысые веки, таскала их по сцене в колясках, обнимала их в конце урока, даже фотографировалась с ними. Если Синти и скучала по сцене, она не озвучивала свою тоску.

– У меня уже иссякла фантазия, – пожаловалась Валерия. – Мне нужно постоянно придумывать какие-то поучительно-просветительские мероприятия для детей.

– Ваша последняя затея с паралимпийскими чемпионами была принята на ура, – сказала Синти. – Эта безногая пловчиха такая приколистка. Я ржала до упаду от её рассказов.

– Но почему всё должно быть на тематику реабилитации? Я не могу пригласить обычных солистов Метрополитена, у которых все конечности на месте. Это будет неделикатно и неполиткорректно. Вот честно, мисс ван Воссен, вам не кажется, что этим детям надоело смотреть на безногих и безруких? Если наша цель внушить им, что они такие как все, почему мы приглашаем одних инвалидов?

– Поговорите на эту тему с исполнительным директором, – сказала Синти, пожав плечами. – Мне всё равно. Мне все гости на одно лицо.

В тот день к ним должны были придти в гости ветераны, получившие ранения в Ираке и Афганистане, чтобы поделиться своим опытом и произнести несколько ободряющих слов, а заодно посмотреть выступление. К полудню все воспитанницы, наряженные в костюмы, собрались в актовом зале. На сцену вышел, прихрамывая, плечистый белобрысый парень лет двадцати с небольшим. Вместо правой ноги у него был протез, к которому он, очевидно, ещё привыкал. Его спутницей была подтянутая латиноамериканка с кукольными личиком, ростом не больше пяти футов. Пустой рукав камуфляжной куртки был закатан до локтя и аккуратно заколот вокруг культи. Хоть она и шла за ним, никому бы не пришло в голову сомневаться, что главной в это паре была она.

Валерия, запечатанная в узкое джинсовое платье с эмблемой американского флага, представила гостей.

– Друзья, сегодня с нами волонтёры фонда «Раненых солдат», ветераны войны в Ираке, младший лейтенант Марисоль Мартинез и рядовой Стивен Шусслер. Давайте поприветствуем их.

Синти сидела во втором ряду, держа на коленях полуслепую восьмилетку с церебральным параличем. Почувствовав, как тело учительницы напряглось, девочка обернулась и дотронулась костлявыми пальцами до её губ.

– Мисс ван Воссен, всё в порядке?

– Всё прекрасно, – Синти шепнула ей на ухо. – Смотри, какие у них формы.

Девочка прищурилась и поправила толстые очки на носу. Она ничего не видела, кроме расплывчатых зелёных пятен. Синти легонько подбрасывала её на коленке.

Апплодисменты улеглись. Первым заговорил Стивен.

– Через две недели Америка поминёт десятилетие теракта в Нью-Йорке. Многих из вас ещё не было в живых. Для меня – и для многих других – эта дата стала роковой. Я только начал шестой класс … У нас в то утро была контрольная. Я то и дело глазел в окно. Погода была чудесная. Мне не терпелось вырваться на стадион и погонять мяч. Помню, что меня вызвали к директору посреди урока. До кабинета я так и не дошёл. В коридоре мне на глаза попался телевизор, на котором дымились развалины торгового центра. Я тут же повернулся и побежал прятаться в раздевалку. Меня долго не могли найти. Искали всем коллективом: директор, классная руководительница, школьный психолог. Вот так я в одиннадцать лет остался без отца.

В заднем ряду раздались первые зевки. Невзирая на душещипательное содержание исповеди, интонация рядового Шусслера располагалa скорее ко сну, чем к размышлениям. Примерно таким тоном выздоравливающие алкоголики представляются товарищам по несчастью на первом собрании. В руках у него была какая-то бумажка, которую он в конце концов скомкал и засунул в карман. Синти вспомнила, что у Стивена ещё в школе был отвратительный почерк, и он не мог читать собственные конспекты.

Избавившись от шпаргалки, он немного воспрял духом.

– Когда я выступал в школьных постановках, я смотрел со сцены в зал, и мне казалось, что я вот-вот yвижу папино лицо, что во мраке сверкнут стёкла его очков. По сей день мне снится лето 2000 года. Я в родном доме над Гудзоном. Мне десять лет. Мои родители живы. У меня две ноги. Я бегаю вокруг беседки, в которой играет струнный квартет. В конце концов ты перестаёшь доверять своим глазам и ушам. Если ты не веришь себе, как ты можешь верить другим людям? В какой-то момент ты понимаешь, что твой мир населён призраками. Он так мал и тесен.

Стивен запнулся и умолк. Синти поняла, что он смотрит на неё. Их глаза встретились над лысыми головами детей. Настал момент обоюдного опознания, к которому ни один из них не был подготовлен.

Синти отдавала себе отчёт в том, что сильно изменилась за последние три года. Она набрала тридцать фунтов и прятала своё новое хозяйство под растянутым свитером. Её жидкие волосы стали ещё реже, от чего узел на затылке получался размером с грецкий орех и смотрелся жалко. Пришлось подстричься «лесенкой» и выкрасить каштановые «перья», чтобы создать иллюзию объёма. На её округлившихся щеках уже больше года тянулась война с фурункулами, которые с переменным успехом поддавались лечению. От бывшей Синтии ван Воссен, голландской наследницы, остались лишь серо-голубые глаза с тяжёлыми веками и светлыми ресницами.