В словах Питера была доля правды. Майкл давно мечтал о том, чтобы проучить старшего из братьев Кинг, ещё со школьной скамьи. Когда он учился в девятом классе, а Питер в одинадцатом, они вместе брали уроки резьбы по дереву. Как все глупые, безвольные люди, Питер был далеко не безобидным и часто становился орудием жестоких подростковых выходок. Как-то раз его одноклассники подговорили вылить Майклу на голову бутылку индустриального клея, как-бы невзначай. Это был своего рода научный эксперимент. Им было любопытно узнать, как отреагируют курчавые волосы на едкий состав. По словам одного из мальчишек, они должны были съёжиться на глазах и превратиться в тоненькие спиральки. Майкл не остался в долгу и пустил обидчику кровь из носа. Директор не стал выяснять кто кого спровоцировал, и oбоих мальчишек отстранили от уроков на неделю, в то время как главные подстрекатели вышли сухими из воды. Питеру было наплевать. Это был не первый подобный инцидент. Но Майкл очень переживал из-за того, что пострадала его безупречная посещаемость, за которую ему каждый год выдавали грамоту и награждали бесплатной поездкой в лагерь.

Увы, в этот вечер Майклу было не суждено воплотить свою подростковую мечту в реальность. Проделав ещё несколько шагов, Питер рухнул на тротуар, таким образом устранив необходимости арестовывать его. С помощью Эвелины, Майкл затащил его в полицейскую машину и уложил на заднем сидении.

– Отвезу его домой, – сказал он. – Пусть твоя мама не нервничает.

Перед тем как закрыть дверцу машины, Эвелина пнула брата в зад.

– Спасибо тебе, – сказала она Майклу. – Мне жаль, что тебе пришлось всё это выслушать. Питер, он …

– Я знаю какой он. Ты можешь мне не объяснять. Он не сильно изменился. Hе бойся, я ничего твоей маме не скажу. Не буду её расстраивать.

– А я расскажу, – сказала Эвелина мстительно. – Я ей всё расскажу. Пусть знает, какого сына вырастила.

– Смотри сама. Это твоя семья. Моё дело доставить Питера домой.

Они поцеловались на прощание, машинально и поверхностно, как люди состоящие в длительные отношениях.

Когда фары полицейской машины исчезли из виду, Эвелина вернулась дорабатывать свою смену. Перешагнув порог столовой, она вдруг спохватилась, что Майкл оставил свою куртку на её плечах. Она приняла это как хорошее знамение.

***

Эпизод на стоянке придал Эвелине смелости. Вернувшись домой в тот вечер, она загнала мать в угол и наконец высказал ей свои мысли.

– Мама, сделай что-нибудь. Ты же специалист. Пит озверел. Полчаса назад он лез на Майкла с кулаками. Он говорил такие гадости, которые лучше не повторять.

Мелисса тут же вступилась за сына, который уже храпел в подвале.

– Эви, девочка моя, не бери на себя роль судьи. Твой брат только что пережил самую тяжёлую потерю, которую может пережить человек. Разве можно на него обижаться? Я прошу тебя проявить к нему немного снисходительности.

– Снисходительность? Вы всю жизнь с ним цацкаетесь. Думаешь, почему ваш внук умер? Всё из-за вашей хвалёной снисходительности. – Повернувшись спиной к матери, Эвелина резко сменила тему разговора. – Тебе пора вернуться на работу. Три недели – это предельный срок для глубокого траура. Дальше это уже роскошь и грех.

После похорон внука, Мелисса не выходила из дома. Она носила один и тот же фланелевый халат поверх ночной рубашки. Она постоянно проигрывала в голове возможные сценарии. А что если бы Питер сообщил ей о болезни ребёнка на несколько часов раньше? А что если бы Кэтлин из соцзащиты выслала им человека посреди ночи, не дожидаясь утра? Слегка ошарашенная неожиданным нападением со стороны дочери, Мелисса потрясла своими замусоленными кудельками.

– Ты не права, дорогая, – промямлила она. – У горя нет срока годности.

– Очередная шаблонная фраза, которую ты подцепила в аспирантуре! – воскликнула Эвелина тоном обличительницы. – А потом удивляешься, почему твоим пациентам не становится лучше. А то ты не знаешь, что если человеку разрешить скорбить, он будет это делать до бесконечности. Конечно, приятнее сидеть и сморкаться, чем деньги зарабатывать. Папа же вернулся на работу. Эрик был его внуком тоже. Конечно, мужчине непозволительно распускать нюни.

– Не говори так громко, – взмолилась Мелисса. – Ты отца разбудишь.

– Он спит? Правильно делает. Он пашет весь день на этого садюгу Хокинса, пока ты хнычешь на диване. Ей-богу, не знаю почему ты так убиваешься по Эрику. Ты его практически не видела. Дара не подпускала тебя к нему, и в глубине души ты была ей за это благодарна. Ты брезговала им. Почти не прикасалась к нему. Он был не таким, каким бы ты хотела видеть внука. Его фотографии стыдно было показать подружкам в кантри-клубе. Он жил как маленькое пугало в подвале. И ты боялась, как бы это пугало не выбралось на свет, и не попалось на глаза какой-нибудь важной особе.

– Ты говоришь ужасные, гадкие вещи.

– Я лишь озвучиваю то, что ты думаешь. Для тебя имидж – это всё. Внук-инвалид это почти так же неприемлимо, как неудачная стрижка.

У Мелиссы не было сил осадить дочь. Ей хотелось верить, что жестокие слова Эвелины были продиктованы скорбью, которую она не научилась выражать более традиционно. Она даже в детстве практически не плакала. И на похоронах не проронила ни слезы.

– Ты опять не права, – сказала Мелисса. – Скорее всего, ты не поверишь, но я любила Эрикa таким, каким он был.

– Тем более. Если ты его любила, тебя должно радовать то, что он больше не мучается. Если бы он выжил и пошёл в школу, над ним бы дети смеялись, a ты бы плакала каждый день. А теперь … Дара исчезла из картины. Ты себя утешаешь тем, что Пит ещё молодой, найдёт себе новую пасcию. Бог даст, у него ещё родятся дети, с которыми тебе не стыдно будет фотографироваться. А пока что, тебе стыдно от своих мыслей. Ты ни за что не признаешься, что испытываешь облегчение.

В эту минуту Мелисса вспомнила приём, который она почти никогда не применяла, тем более со своими детьми. Вместо того, чтобы приказать дочери «Прекрати!», она утвердительно кивнула.

– Не буду отрицать. Продолжай.

Сбитая с толку, Эвелина открыла рот, но обнаружила, что ей уже было нечего сказать.

– Пожалуй, всё. Я уже своё договорила.

***

«А что меня, собственно, останавливает?» думал Майкл по дороге домой. Выполнив свой христианский долг перед недругом, он испытывал прилив какой-то дерзкой эйфории. «Ей семнадцать лет. Скоро восемнадцать. Мне ничего не будет. Решено. Мы будем вместе. Хоть на пару дней, хоть на всё лето».

Поставив полицейскую машину перед жилой семиэтажкой, он зашёл в подъезд. От мусоропровода шёл пряный, тошнотворный запах. Итальянцы на третьем этаже спустили тонну испорченных копчёных нарезок. Лифт опять был сломан. Поднимаясь по боковой лестнице, Майкл заметил, что стены были исчирканы химическим фломастером. Изображения мужских репродуктивных органов. Кому-то делать было нечего. Фломастер не стирался так просто. Единственным выходом было покрасить стены заново. Таким образом, вандалам было бы предоставлено свежее полотно для художеств.

В жарко натопленной трёхкомнатной квартире Маршаллов пахло растворимым кофе. Младшие дети уже давно спали, а Нел всё ещё бодрствовал. У него было хобби чинить старинные часы. Местный торговец антиквариатом платил Нелу скромную сумму за восстановительные работы. Обеденный стол был усеян шурупчиками и шестерёнками.

– Чего ты так отопление врубил? – спросил Майкл. – Kак в духовке.

– Электричество входит в квартплату, – последовал ответ. – Почему бы не воспользоваться по полной? Кто знает, сколько мы ещё тут проживём.

«Бери пока дают». Такой у Нела был девиз. Если в магазине была распродажа, он всё закупал в двойном количестве, даже ненужное барахло вроде чехлов для стульев. Hа церковном пикнике он всегда откладывал еду в пластмассовую коробку, не стесняясь. Потом эта еда портилась, и её приходилось выбрасывать.

У Майкла были ещё дополнительные вопросы к отцу.

– Мальчишки сделали домашнее задание?