Работа позволяла Мелиссe не думать о младшем сыне, от которого не было новостей с лета. Материнское сердце чувствовало, что Грегори был жив и на свободе. Но когда она пыталась представить себе чем он занимался, чем он зарабатывал на жизнь, у неё начинал ныть желудок.

Чтобы снять напряжение, она смотрела по вечерам чёрно-белые фильмы тридцатых годов. Сколько шедевров вышло из эпохи великой депрессии! Как-то вечером, просматривая «Пленника Зенды», Мелисса услышала знакомый шорох шерстяных носков о деревянный пол. Перед ней возник старший сын, загородив экран широкими плечами.

– Мама, мне страшно.

Мелисса прижала своё великовозрастное дитя к груди и погладила по русым кудрям.

– Что случилось, малыш? Тебе приснился плохой сон?

Питер прижался к матери своим грузным телом и уткнулся ей носом в плечо. Он хотел, чтобы его качали как в детстве.

– Я волнуюсь за Эрика. Его обсыпало с ног до головы, и температура третий день не спадает.

Слегка отодвинувшись от сына, Мелисса сжала его красное лицо ладонями и взглянула в его полные испуга и недоумения глаза.

– Что же ты молчал всё это время?

– Я думал, что оно само пройдёт, – промычал он как телёнок. – А оно не проходит. Ему всё хуже. Он не пьёт. У него подгузники сухие. Что это может быть?

– Что угодно! Краснуха, скарлатина, ветрянка. Его срочно нужно отвести к педиатру.

– Дара об этом слышать не хочет.

– Что значит не хочет?

– Ты же знаешь, она врачам не доверяет. Она считает, что её старшая дочь стала аутичной из-за прививки. С тех пор она не верит ни в прививки, ни в лекарства. У неё свои тараканы, свои фобии.

– В таком случае, нам придётся её фобии задвинуть подальше и позвонить в социальную службу. Нельзя же это пустить на самотёк.

– Умоляю тебя, не звони. – Питер мотнул курчавой головой. – Если Дара узнает, что я на неё настучал, она мне не простит.

– А если Эрик пострадает? Если у него будут осложнения? У него может случиться отёк мозга. У него могут почки отказать от oбезвоживания. Милый, добрый мой мальчк. Нельзя быть таким подкаблучником. Хоть раз в жизни, будь мужчиной. Ты можешь постоять за родного ребёнка?

Она тут же поняла, каким глупым был её вопрос. Если бы этот двадцатипятилетний плюшевый мишка мог сам за кого-то постоять, он бы не пришёл к ней за помощью.

Питер нервно грыз ногти, пуская слюни по костяшкам пальцев. Из гостиной ему было слышно как мать на кухне говорит по телефону приглушённым голосом.

«Алло, Кэтлин? Это доктор Кинг. Помните меня? Я направляла к вам своих пациентов. Так вот, пришла моя очередь просить о помощи. У меня в семье возникла критическая ситуация. Так получилось, что у меня заболел годовалый внук, а его мать принципиально не хочет обращаться за медицинской помощью. У нас мало времени. Вышлите кого-нибудь к нам по возможности скорее. Что значит, вам некого выслать посреди ночи? Конечно, это кризис. Кэтлин, не бросайте в меня стандартные фразы. Мы же не чужие люди. Я не каждый день звоню вам. К десяти утра? А раньше не получится? Ну ладно».

Повесив трубку, Мелисса вернулась к сыну, который лежал на диване, свернувшись в позу зародыша.

– Ну вот, – сказала она, вытирая вспотевшие руки о лосины, – я обо всём позаботилась.

– Мама? А что будет с Дарой? Что с ней сделают?

– Ничего плохого, не бойся.

– Обещай, что у неё не будет неприятностей.

– Просто приедут умные люди и поговорят с ней.

– Мам, я так её люблю. Она – вся моя жизнь. Я знаю, тебе она не очень нравится. Ты считаешь, что она шваль, и всё такое.

– Неправда. Я так не считаю. Дара – неплохая девушка. Просто напуганная. Ей завладели фанатики и промыли ей мозги. Ей нужна помощь. А ты, малыш, должен повести себя как мужчина. Я тебе советую вернуться к ней в подвал, чтобы она ничего не заподозрила.

Питер послушно поплёлся в подвал, прихватив перед этим из холодильника две бутылки пива и начатую упаковку салами в качестве алиби. Пусть Дара думает, что он ходил наверх потому что проголодался.

Когда шарканье его носков затихло, Мелисса выключила телевизор, растянулась на диване и принялась молиться, как только может молиться нерадивая методистка. Её семейство нуждалось в Божьей благодати. Как давно они не ходили в церковь все вместе. Надо было бы оживить традицию и сходить на Пасху. Мелисса уже вообразила осуждающее выражение на лице пастора за их долгое отсутствие. А может, пастор сменился, и они могли бы выдать себя за новых прихожан? Тут она вспомнила, что у Евелины не было ни одного наряда, подходящего для церкви. Надо было её срочно сводить в торговый центр и выбрать что-нибудь в пастельных тонах. У девочки была смуглая кожа, как у отца, и светло-голубой подчёркивал её восточные черты, что было нежелательно. Бежевый или коралловый смягчил бы цвет её лица. У Энн Тейлор была неплохая весенняя коллекция. Господи, прости мне моё тщеславие …

Мешая слова молитвы с именами дизайнеров, Мелисса задремала к четырём утра. В двух шагах от неё на коврике похрапывал лабрaдор. Тлеющие поленья потрескивали в камине. В доме Кингов воцарился уют и покой, по крайней мере на ближайшие несколько часов. Глядя на эту зимнюю идиллию, в лучших вестчестерских традициях, было легко позабыть о свирепствующей рецессии.

На рассвете Мелисса почувствовала, что кто-то щипает пальцы её ног сквозь носки. Она открыла глаза и села, прижимая к груди подушку. Это был не лабрадор. Питер стоял на коленях перед диваном.

– Который час? – спросила она. – Социальная служба приехала?

Питер молчал. Что-то в его лице изменилось. Большой ребёнок превратился в старика.

– Мама? – сказал он наконец. – Эрик не дышет.

***

Тарритаун, февраль, 2009

Праздник Св. Валентина пробежал по Тарритауну как вандал, оставив кровавый след из красных сердечек и конфетных обёрток. Когда Майкл Маршалл пришёл в городскую столовую, его угостили бесплатными пончиками двухдневной свежести с клубничной начинкой и алой помадкой. Вид у них был не слишком аппетитный, но он не хотел обидеть свю любимую официантку. Майкла не пригласили на похороны Эрика, но он всё же явился по доброй воле и наблюдал за церемонией через ограду кладбища. Ему не удалось перекинуться словом с Эвелиной, но их глаза встретились на короткий миг, перед тем как маленький гроб опустили в землю. Душевное состояние девчонки тревожило Майкла. Он был рад видеть, что она вышла на работу. Её лоб был обсыпан мелкими прыщами, a ненакрашенные губы искусаны. Вьющиеся каштановые волосы были заплетены в косы-колоски. Из-под козырька полицейской фуражки он наблюдал за её движениями. Девчонка проворно лавировала по набитой столовой, протискиваясь между столов с подносом над головой.

Когда Майкл выложил из кармана пару долларов за кофе, Эвелина вцепилась ему в руку обгрызанными ногтями.

– У тебя есть минута?

– Для тебя, Эви? У меня найдётся хоть целый час. Рассказывай. Как жизнь?

Эвелина тряхнула косами.

– Не здесь. Не при людях. Выйдем на стоянку? Я на перерыв собралась, покурить.

– А твои родители знают, что ты куришь?

Девчонка бросила на него взгляд, которым можно было сразить наповал весь полицейский отдел.

– У моих родителей проблемы посерьёзнее. Мне не нужно тебе об этом говорить.

Оставив деньги на стойке, Майкл покинул столовую. Через несколько минут Эвелина присоединилась к нему. Она вышла без куртки. При свете фонаря Майкл видел пупырышки на её тонких руках.

– Забери меня отсюда, – взмолилась она.

– В чём дело? – спросил Майкл, притворившись, что не вник в суть её просьбы. – У тебя машина сломалась? Тебя домой подкинуть?

– Вот как раз домой я меньше всего хочется быть. Там как в склепе. Мне дышать нечем. Словами не передать. Эта похоронная атмосфера, задёрнутые занавески. Мне хочется врубить музыку на весь дом, чтобы не слышать, как ругаются родители.

– И ты думаешь убежать от проблем?

– Дара ведь убежала. Оставила свои растянутые майки в корзинке с бельём. Я хотела их сжечь, бросить в камин. Она даже не похороны сына не пришла. Боялась, небось, что её арестуют. Ведь Эрик умер по её вине. За такое сажают, правда?