Бетани не сразу отреaгировала на его появление. Она сидела за столом, сжимая голову руками. На краю стала сиротливо стыла чашка с кофе. Эллиоту пришлось откашляться, чтобы привлечь её внимание. Он старался звучать бодро и невозмутимо. Ведь он ни в чём перед ней не провинился – помимо того, что его сын увёл девчонку у её сына. Hикто не принуждал Стивена распускать руки. Если уж на то пошло, это был родительский недочёт Бетани. Онa не объяснила своему отличнику, что девочек, какими бы шлюшками они ни были, бить нельзя. Брошенный кавалер вполне может назвать свою неверную подругу сукой, потребовать обратно цепочку с кулончиком, подаренную на день Св. Валентина, в конце концов, охаять её в соцсетях. Но бить девочку нельзя. Этот постулат Бетани не донесла до своего чада. Так почему он, Эллиот Кинг, должен был расплачиваться за её воспитательные косяки? Ведь его сын не нарушил закон. Грегори повёл себя как обычный похотливый подросток. Это, конечно, свинство, но это не криминал. Какие у Бетани могли быть претензии к подростковой физиологии? Хотя, возможно, Эллиот нервничал зря. Его начальница никогда не позволяла себе примешивать личностную драму к профессиональным отношениям. На её объективность и справедливoсть всегда можно было положиться. Почему на этот раз у него сохло во рту и потели ладони?

– Как жизнь, леди-босс?

Бетани вздрогнула и подняла бледное, осунувшееся лицо.

– Я тебе уже не босс.

Эллиот подозревал, что его вызвали в кабинет не для того, чтобы оповестить о повышении зарплаты или бонусе, но эти слова подкосили его.

– Ух … Вот уж, не ожидал, – пробормотал он, рухнув в кресло. – Тебе это не кажется перебором? Столько лет работали вместе, и нате! Я знаю, ты винишь Грега во всём. Ты считаешь, что из-за него Стив попал за решётку. Я и сам его готов сукиного сына задушить. Но что я могу поделать? Сама знаешь, иной раз легче задушить, чем что-то запретить. Не могу же я его запереть в комнате как первоклашку. Ему восемнадцать. Они все совершеннолетние. Печально, конечно, что всё так получилось. Но всё же, нечесто делать меня козлом отпущения из-за того что Грег наломал дров. В таком возрасте каждый парень – раб своего петуха.

Хрупкие пальцы Бетани обвились вокруг чашки.

– Угомонись. Моё решение не имеет никакого отношения к тому, что произошло в среду. Мир не вращается вокруг петуха твоего сына. И вообще, уходишь не ты. Ухожу я. Именно это я и хотела тебе сообщить. Но ты же не дал мне договорить.

Эллиот не скрывал облегчения. За несколько секунд он уже успел представить, как банк забирает его дом, и его семью выселяют. Он поднялся из кресла и налил себе воды из бачка.

– Тебе сделали более выгодное предложение?

– Никаких предложений не поступало. Сейчас никто особо не нанимает. Начальство слишком напугано показателями.

– То есть, ты уходишь в никуда?

– Я беру отпуск на лечение. Не могу же я руководить отделом с того света. Мне предстоит операция, а потом двадцать курсов химии. Если я хочу, чтобы эти приятные салонные процедуры сработали, мне нужно устранить весь ненужный стресс из жизни.

– Ты больна? – ахнул Эллиот.

– Нет, я таким способом решила похудеть! Христа ради, не задавай лишних вопросов. У меня нет сил посвящать тебя во все детали. Тебе их не нужно знать. Короче, ты будешь продолжать работать на той же должности, только под новым руководством. Вот и все новости на сегодняшний день.

То, что Бетани не назвала имя своего переемника, насторожило его. Она явно давала ему шанс подготовиться морально.

– И кто … кто же займёт твоё место?

– В Нью-Йорке есть один человек, которому я могу передать бразды правления. И ты его отлично знаешь. Его дочь учится с нашими детьми. Ты неоднократно бывал у него дома на вечеринках.

Приоткрый рот Эллиота округлился буквой «о».

– Но он же …

– Дерьмо как человек. Это все знают. Хорошие люди не идут на биржу. Они составляют букеты, дрессируют щенков и продают мороженое. На данный момент нам нужен Рон Хокинс. Только он в состоянии удержать компанию на плаву. Ты знаешь, что на рынке грядёт катастрофа. Мы не можем прятать голову в песок всё глубже и глубже. Я не в состоянии стоять у штурвала. Я должна беречь силы для сына. У него скоро суд.

Тут Эллиота прорвало. Bнутри него лопнул изношенный ремень, сдерживавший его эмоции, которые он успешно подавлял на протяжении стольких лет. Швырнув бумажный стакан в мусорку, Эллиот стремительно шагнул к бывшей начальнице и рывком притянул её в объятия. Она моментально обмякла у него на плече, будто и ждала подобного порыва с его стороны.

– Нe думай ни о чём, – сказал он. – Мы с Роном сохраним компанию. А ты вернёшься, и будешь краше, чем была.

Бетани поморщилась и отпрянула от него.

– Пусти, мне больно. – Расстегнув верхнюю пуговицу блузки, она показала катерер под ключицей. – Мне эту штуку недавно вживили, а она так и норовит выскочить. Кстати, передай своей жене, что её штрудель был бесподобным.

***

Тарритаун – мемориальный госпиталь имени Фелпса

Сидя под слепящей лампой в кабинете невролога, Дэвид ван Воссен мысленно извинялся перед покойным братом. «Прости, Итан. Не уберёг твою дочь. Все эти годы я трясся над своей Лаурой, которая одно время была невменяемой. Ты, наверное, думаешь, что я позабыл свой долг? Но это не так. Я думал, что Синтия была в хороших руках. Я всегда со спокойной душой отпускал её к Шусслерам. Там ей было безопаснее, чем в моём доме. У меня под крышей жила наркоманка и патологическая врунья. Я боялся, что Лаура на неё дурно повлияет. Знаю, ты скажешь, что это не отговорка».

Доктор МакМиллан, главный невролог с гарвардским образованием, развесил снимки на освещённую доску и принялся тыкать в них указкой.

– Поговорим на чистоту, мистер ван Воссен. В результате черепной травмы, ваша племянница перенесла кровоизлияние в отделе мозжечка. У неё пострадал вестибулярный аппарат.

Для Дэвида эти термины мало что значили, как, прочем, и масса серо-голубых облаков на плёнке.

– Bы можете описать её ощущения на данный момент? По-английски, если можно.

– Представьте себе, что вы катаетесь на карусели … двадцать четыре часа в сутки. Когда вы закрываете глаза, скорость слегка замедляется. Но стоит вам их открыть, и карусель опять начинает кружиться с удвоенной скоростью.

Доктор описал симптомы сухо и небрежно.

– Когда я смогу забрать её домой? – спросил Дэвид.

– Когда она сможет самостоятельно передвигаться, не падая. Ей предстоит интенсивный курс восстановительной терапии.

– Но ведь она через пару месяцев поправится, правда? Ей осенью в Джульярд.

– Я был не в курсе академических планов вашей племянницы. – В глазах невролога сверкнуло любопытство, будто он нашёл очередной кусок разбросанной мозаики. – Она играет на музыкальном инструменте? Это может помочь её мелкой моторике.

– Синтия – балерина, – сказал Дэвид тоном адвоката. – Она танцует с трёх лет. Её звали несколько школ в Бостоне и в Филадельфии, но она выбрала Джульярд. Её там ждут с нетерпением. Она уже ездила на примерку к костюмеру.

Доктор выключил светящуюся доску, видя, что снимки только пугали и сбивали с толку дядю пациентки. Размяв руки, он сел напротив Дэвида.

– Мистер ван Воссен … Я не люблю выносить приговоры прежде времени, особенно на таких ранних этапах реабилитации. Как нелепо это ни звучит, но вашей племяннице в какой-то мере повезло. Всё могло быть гораздо хуже. Это большая удача, что вы ведёте беседу со мной, а не с директором похоронного бюро. Я не отрицаю, что чудеса возможны. Просто мне их не довелось увидать на своём веку. Оформлять пожизненную инвалидность рано. Не исключено, что в будущем Синтия станет трудоспособной. Какая-нибудь тихая бумажная работа, которая не требует постоянной концентрации, подойдёт ей. Увы, с таким ущербом для вестибулярной системы она не сможет ходить на пуантах и крутить пируэты. О профессиональном балете можете позабыть.