- Воля Божия, единственное, что не дает им сделать этого - пояснила смысл последнего рисунка Мариса.

Миг и видение изменилось: теперь он снова созерцал диск мироздания уже целиком. Современную схему планарных пластов, как юлу из множества колец разного размера, которую великий Архитектор, князь мира, держит рукой за навершие, и кишащих у ее основания слепых, безумных и вечноголодных ужасных тварей, что, обвивая ее своими склизкими, похожими одновременно на червей и живые детали машин, тушами, вращают ее, корчась в своем бесконечном нечестивом движении. Непрестанно переваривая, обгладывая, перемалывая, высасывая сыплющиеся, падающие к ним сверху, с дисков планарных пластов, прямо в их черные страшные пасти души погрязших в беззаконии и распутстве, отвергших и презревших Бога, людей, бесконечно двигая звезды и земную твердь, порождая своими пертурбациями поддерживающие материю и энергию квантовые возмущения, порой они поднимают свои слепые уродливые головы. Прозревая на миг, вырываются из своих оков и пастями черных дыр выглядывают в видимую, осязаемую, вселенную, как пиявки, пожирая все вокруг, засасывая в свои ненасытные бездонные чрева, все, что окажется рядом с ними.

Он видел схемы и таблицы, на которых были изображены ранги и звания Ангелов - Господства, Власти, Силы и понимал, что в древних нечестивых оккультных книгах они имеют другие названия: Потоки, Колеса и Диски и младшие ангельские чины: Архангелы и Ангелы - Драконы и Рыцари. Отдельно кошки самых разных мастей и размеров - маленькие неусыпные духи-помощники, посланные через бездонный мрак внешней пустоты Господом Богом к человеку, чтобы быть всегда рядом с ним, незримо помогать, хранить от опасностей дом, вдохновлять на благочестивое служение, поддерживать на нелегком сумрачном, полном горя и отчаяния, пути.

Ему снились Маяки: как неусыпные глаза, мерцающие желтыми огнями во мгле Бездны. Те самые, с жуткими, нечеловеческими голосами, похожими на те, которые он слышал в мастерской, когда проверяли радиоэфир. Он не знал, зачем они нужны, но отчетливо видел во мгле где-то рядом, один из них.

Как будто он, Вертура, ехал в каком-то экипаже, откуда не мог выйти, вместе со множеством других, каких-то незнакомых ему сумрачных людей, по дороге у подножья какой-то огромной черной горы, где выше по обочине еще больше усиливая окружающую мглу, стояли такие же желтые и пронзительные, как будто бы электрические, фонари, а над ними, в страшной потусторонней тьме бесконечной ночи, на какой-то необычайно высокой, крутой, зловещей в своих размерах и пропорциях, противоречащей своей сущностью всем законам физики, горе, каких никогда не было и не будет в тварном человеческом мире, горел Маяк, мерцал желтым страшным светом. Как мотылька на огонь, как рыба с фонариком из бездонной пучины свою жертву, манил к себе. И этот мертвый холодный, пульсирующий, свет было видно как будто бы изо всех концов земли, а его ритмичный голос непрестанно пронизывал все вокруг, рождая в душах страх, безысходность и смятение, осознанием неизбежности разверзающейся под ногами бездны и вечного падения в ее ледяной мрак кишащей хищными и ненасытными тварями, похожими одновременно на червей, слизней и детали огромных, непрестанно движущихся, мягких, живых машин.

Он слышал шепот, вещающий что-то страшное, на всех частотах далеко за пределами ощутимого человеческим разумом и любыми созданными наукой приборами электромагнитного и гравиметрического спектра. Что-то неразборчивое, непонятное, но подрывающее веру, лишающее воли и всяких сил. Проникаясь этим голосом, все явственнее осознавал, что за этой аритмичной пульсирующей, грохочущей безбрежной тьмой небытия нет ни Бога, ни Его Царствия, ни Спасения, и что все это всего лишь наивные сказки слепцов, пытающихся успокоить себя, бежать от нее в хрупкие детские иллюзии о надежде, вере и всемогущем и всеблагом Творце. Чувствовал, как разрушается его душа, не в силах принять эту безысходную и страшную истину и одновременно желая познать ее до конца, всем своим сердцем проникнуться ей.

Но когда он спросил, зачем нужны эти шепчущие, пугающие своими пронзительным всепроникающим светом и голосами, Маяки, Мариса ответила ему, что это опасно и не для людей. Взяла его за руку, отвернула его от этого страшного, безысходного зрелища, заботливово прижала к себе.

***

Где-то посреди ночи он проснулся. Кто-то был в коридоре за дверью. В шелесте листьев и шуме ветра за окном было трудно различить звуки, но детектив отчетливо слышал, как кто-то тихо касается досок, ощупывает их. Потом раздался стук. Резкий, настойчивый, тяжелый и долгий, как обычно стучат солдаты или полицейские. Мариса больно вцепилась в плечо детектива, приподнялась, прислушиваясь, кто там за дверью. Ее испуганные глаза тревожно мерцали в темноте.

- Не открывай! - прошептала она тихо-тихо, прижавшись к Вертуре еще сильней, чтобы он ее защитил.

- Не открою - прошептал чуть слышно, согласно кивнул он ей. Он тихо нащупал свободной рукой ножны с мечом, что оставил у изголовья постели рядом в кресле, прижал их к груди, положил руку Марисы на холодный стальной эфес, сомкнул свою ладонь поверх ее руки.

Стучали тяжело, настойчиво и долго, как будто знали, что в темной комнате кто-то есть, словно поверяли выдержку, не спрашивали ничего, не назвали себя, ничего не говорили, не требовали открыть, но все-таки через некоторое время прекратили. Прислушиваясь в шуме ветра и шелесте листьев за окном, детектив так и не смог понять, были ли в коридоре удаляющиеся шаги. Не смогла сказать ничего определенного и напуганная, еще долго и напряженно глядящая в сторону двери, внимающая тишине за ней, Мариса.

***

Часть 3. Рыцари Гирты.

***

***

С рассветом зашли лейтенант Манко и князь Мунзе. Загремели шпорами в коридоре, перебудили жильцов своими громкими, напористыми и задорными 'Ах простите, милые леди!' выкриками. Извинялись перед соседскими девицами, манерными очкастыми заучками из той породы, что в свои восемнадцать знают о жизни все, в чью дверь стучали сапогами то ли ради шутки, то ли по ошибке.

Вместе с Вертурой и еще несколькими рыцарями сидели в седлах, ждали, пока соберется Мариса, обсуждали войну и политику. Весело рассказывали про осаду Ронтолы, про то, что их там чуть не убили, и какими во время штурма все были непреклонными и смелыми.

- А я зарубил четверых головорезов Харбибуля! - откинувшись в седле, показывал лейтенант Манко. Невысокий, широкоплечий, крепкий, с быстрыми недобрыми глазами, густой рыжей бородой, в охотничьей кожаной куртке поверх мантии, с луком и стрелами в колчане у седла, он был больше похож на налетчика с большой дороги, чем на кавалера жандармерии.

- Ага. Если посчитать что каждый из нас четверых порубил, то мы должны были две армии Мильды положить - надувая щеки, скептически кивал желчный князь Мунзе - вообще соваться не надо было. Что непонятно-то? - он кивнул на Вертуру, что делал вид, как будто он тут совсем неприем, натирал рукой свою успевшую потускнеть подвеску лейтенанта полиции Гирты - Мильда вон, двенадцать с половиной миллионов населения, только регулярной армии у них пятьдесят тысяч. Это без ополчения и дружин. Снабжение, дороги, артиллерия. У них-то деньги на все это есть. А у нас что? Собрали бездельников и пьяниц по хуторам, бандитов из леса и городских пижонов, типа вас Готфред и решили что самые модные и смелые? Куда полезли? Наудачу хотели? На авось? Чего заслуживали, то и получили!

- Дитрих, вы не патриот! - засмеялся лейтенант, прищурил глаз и, положив руку на эфес меча, откинулся в седле.