Джейсон считает, что он такой же, как Роза. Холодный, ничего не чувствующий. На самом деле он хороший парень, просто прикидывается чудовищем. (Вот я опять заговорил о Розе там, где о ней и речи не было.) Мне нужна умная, веселая, сильная и спортивная девушка (не блондинка!), которой не плевать на других людей. Мне не нужен абы кто, не нужно число.

4. Я хочу домой.

Когда я жму на «удалить», Роза дергает меня за рукав толстовки.

– Чем занимаешься, Че?

Она задает мне этот вопрос с тех пор, как научилась говорить.

– А ты чем занимаешься, Роза?

Я так отвечаю всегда, когда она спрашивает. Не думаю, что она видела мой список.

– Отвлекаю тебя. Что ты делаешь?

– Чищу корзину, – говорю я и навсегда удаляю файл из корзины. Теперь я дважды стер свой список. – А что ты будешь делать, когда перестанешь меня отвлекать?

Роза хихикает:

– Я никогда не перестану тебя отвлекать.

Едва научившись передвигаться, Роза принялась меня преследовать. До этого она следила за мной глазами и вот наконец стала ползать, неловко поднимая кверху попу, а потом освоила и движения, в которых узнавалась ходьба. От этого у меня щемило сердце. Я оборачивался и тут же видел ее: она не сводила с меня глаз. Я брал ее на руки и держал, вдыхал ее нежный, младенческий запах, прижимался носом к ее затылку, ощущал, какая у нее тонкая кожа, как быстро колотится ее сердечко, и любовь переполняла меня настолько, что я забывал все на свете.

Я и до того держал на руках младенцев. И у Салли, и у Дэвида есть братья и сестры. Все их дети младше меня. Они тоже пахли очень приятно. Но не как Роза. Я смотрел ей в глаза и думал, смогу ли полюбить кого‐то еще так же сильно. Роза, не моргая, разглядывала меня. Как и положено младенцу, она изучала меня, изучала нас всех, училась быть человеком.

В отличие от большинства людей, училась она с большим трудом. Роза осваивала все медленнее, чем наши кузены. Все, кроме того, что заложено природой. Ползать и ходить она научилась тогда же, когда и другие дети. Гораздо медленнее она училась улыбаться, смеяться, обниматься, целоваться, плакать, указывать пальцем. Роза с трудом постигала то, что люди делают, общаясь друг с другом, реагируя друг на друга. Она стала тянуть вверх руки, чтобы ее подняли, лишь спустя месяцы после того, как этому научились двоюродные братья и сестры. Но однажды поняв, что нас можно использовать как такси, она стала беспрерывно проситься на ручки.

Всякий раз, как она тянулась ко мне, сердце словно выпрыгивало у меня из груди. Она была такой нежной, несамостоятельной, такой крошечной. Меня не надо было просить. Я всегда хотел ее защищать.

В первые два года жизни она почти не плакала. Порезы, синяки и болезни ее скорее интересовали, чем расстраивали. Многие младенцы плачут, когда плачет кто‐то другой, особенно если это другой младенец. Но Роза не плакала. Отсутствие плача беспокоило родоков больше, чем что‐либо. Так что Роза начала плакать. Она видела, как это делают кузены и кузины, и стала повторять за ними. Сначала выходило неубедительно. Она издавала странные, сдавленные звуки и быстро-быстро моргала, чтобы из глаз потекли слезы. Но Салли и Дэвид покупались и на это, а вскоре она уже научилась выдавать настоящие слезы. Эти ее слезы были такими же неискренними, какими потом стали ее слова.

Я хотел рассказать об этом родокам, но почти все наши кузены и кузины плакали, если падали, только когда рядом был кто‐то из взрослых. Я не знал, как объяснить, что Роза ведет себя иначе, чем они. Она не улыбалась нам в ответ, когда мы ей улыбались. Не отвечала, когда ее называли по имени. К двум годам она не произнесла ни единого слова.

– Че тоже медленно всему учился, – сказала Салли. Раньше они мне об этом не говорили. – Но теперь с ним все в порядке. Дети развиваются в своем темпе.

– В этот раз все слишком медленно, – ответил Дэвид. Они повели ее к врачу. И Роза тут же начала улыбаться.

Она начала говорить. Она впервые улыбнулась на том первом приеме, в кабинете врача. Мы пошли туда все вместе. Роза поняла, что все говорят о том, что она не улыбается. Она подняла глаза от игрушек, с которыми возилась, и широко растянула рот, показав зубы. Вышло совсем не похоже на настоящую улыбку, но Салли потрясенно ахнула. Дэвид сказал:

– Невероятно. Это знак. С ней все в порядке.

Врач пришел к выводу, что Роза, возможно, слегка отстает в развитии, но, скорее всего, в этом нет ничего страшного. Когда родоки привезли Розу домой после второго приема у того же врача, она подошла ко мне и произнесла свои первые слова:

– Я хочу мое.

Это уж точно был знак: этой фразой до сих пор можно описать все ее поступки. В этом вся Роза: она сразу сказала целую фразу, перескочив через обычные первые детские слова вроде «папа», «мама», «баба», «дай», не говоря уже о стадии лепета. Когда ребенок не лопочет, это довольно жутко.

Как только Роза научилась говорить, она начала врать.

Я иду в свой новый спортзал, вооружившись телефоном – в нем уже есть сим-карта и интернет – и зонтом, который мне дал наш консьерж. Он сказал, что его зовут Джон. Я больше не могу сидеть на месте – ни в библиотеке, ни в нашей новой квартире. Мне нужно пропотеть и размяться, иначе я сойду с ума. Пора по‐настоящему вымотать каждую мышцу в моем теле.

Ветер продувает и флисовую толстовку, и самые плотные треники из всех, что у меня есть, швыряет в меня капли дождя. Зонт защищает только голову. Джорджи расстроится, когда я расскажу ей, что Нью-Йорк – это море желтых такси, плывущих сквозь потоки серого проливного дождя. Надо было надеть дождевик. Надо было лечь поспать. Когда я добираюсь до спортивного зала и подхожу к стойке регистрации, с меня льют потоки воды, и я дрожу так, что у меня стучат зубы. Но я все равно вижу ее. Мокрую от пота темнокожую девушку на первом ринге. Интересно, они специально выставляют на этот ринг, у самых окон, лучших боксеров, чтобы ты не мог не заметить их, входя в зал, не мог не подумать: «Я тоже хочу двигаться, как она. Научите меня».

Девушка отрабатывает защиту. Мне нравится, как она со скоростью молнии ныряет, отклоняется, отскакивает назад. Все думают, что главное в боксе – это сила, но на самом деле для боксера куда важнее скорость и ловкость. Многие боксеры выигрывают бой за боем, ни разу не отправив соперника в нокаут. Эта девчонка на ринге быстрее, чем ее тренер. Я хотел бы увидеть ее в деле.

Я мог бы целый день простоять здесь, глядя на нее. Но, черт меня дери, я пришел, чтобы проснуться. Мне хватило ума еще до отъезда, до всякого джетлага, записаться в спортзал через интернет: я заполнил разрешения от родителей, выбрал занятия, забронировал шкафчик, оплатил годовой абонемент. Точнее, оплатил его дедуля. Он сделал мне кредитную карту, которой я плачу за занятия боксом.

Дедуля хочет сделать меня настоящим мужчиной. Он боится, что я вырасту слабаком из‐за того, что родители у меня бесхребетные, либеральные и еще много какие – не припомню всех слов, которыми он так и сыпал всю неделю перед нашим отъездом. Он платит за меня, потому что родоки платить отказываются. Родоки не верят в насилие. Несмотря на все доказательства того, что оно существует.

Они пришли в ужас, когда дедуля научил меня драться. И в еще больший ужас, когда он сказал, что будет платить за мои занятия боксом. Салли и Дэвид согласились на это только после того, как я пообещал не спарринговать, пока не перестану расти. Ни дня не проходит без того, чтобы я об этом не пожалел.

Я нахожу свой шкафчик, бегу в душ и встаю под струю потрясающе горячей воды, потом надеваю сухую одежду для тренировки и заворачиваю свои насквозь промокшие под дождем вещи в одно из пушистых полотенец, которые здесь дают бесплатно и в любых количествах. В моем сиднейском спортзале берут деньги за колючие, ветхие полотенца, которые там никто не складывает в огромные стопки, чтобы ты мог взять столько, сколько захочешь. Еще здесь есть бесплатные дезодоранты и крем для рук. И даже фен, которым я пытаюсь просушить кроссовки.