– Да, да, хрена вам лысого, – вслух произнес Лунин, вышагивая возле машины.
Да, он правильно сделал, что убежал, если мужичок умер. Причем, Лунин не виноват. Также не виноват был бы машинист электровоза, который видит, как идущий вдоль рельсов человек вдруг бросается под поезд. А если не умер? Тогда это, вроде бы, уже другое дело. Тогда надо было остановиться и помочь – вызвать скорую или увезти в больницу, или перевязать рану, или дать из аптечки таблетки – короче, не оставить человека в беде. Хотя Лунин не виноват, что этот дебил вдруг ни того, ни с сего сиганул ему под колеса! А может, он специально бросился? А что? Решил покончить с собой. Если это так, то пусть лучше бы он умер. И все бы сразу встало на свои места.
Лунин взял из багажника ведерко, надел штормовку, чтобы походить на грибника, и быстрым шагом двинул в сторону шума, долетающего с трассы. До темноты времени было много, он еще замается тут околачиваться, поэтому можно пока прогуляться до шоссе и разведать обстановку. «Нехорошо желать смерти другому человеку. Но я ведь и не желаю. – Лунин размашисто шагал напролом через заросли ивняка и частоколы сосновых посадок. – Просто хочу ясности. Я никому не хотел и не хочу зла. Я жил спокойно, ехал себе, никого не трогал и хочу дальше жить спокойно. У меня других забот хватает».
Вскоре сквозь деревья он увидел трассу, по которой время от времени пролетали машины. Примерно представляя, где он, убегая, свернул с асфальта, Лунин, укрываемый лесом, быстрым шагом пошел вдоль шоссе. Он отшагал уже больше километра, но обочины трассы были пустые, и ему подумалось, что, может быть, весь этот ужас со сбитым мужичком – плод его фантазии? Ах, как хорошо бы было, если бы это был сон, какое бы это было счастье!
Но невдалеке на обочине уже пульсировала проблесковыми маячками гаишная машина… Лунин остановился напротив нее, незаметный в гуще листвы молодых березок, и стал наблюдать. Кроме полицейской «приоры» на обочине стояли еще две легковушки. Один их гаишников сидел за рулем и что-то писал, наверное, протокол. Другой – возле машины – разговаривал с мужчиной в тюбетейке. Лунин жадно искал то, ради чего его принесли сюда ноги. И сразу нашел. Тело в черной спецовке, очень щуплое и необычайно плоское, словно побывавшее под прессом, лежало неподвижно на боку, нестриженным затылком к Лунину. У Павла разом вспотели ладони, к горлу подкатила тошнота. Мужчина в тюбетейке распахнул багажник «форда», вынул оттуда что-то типа большой тряпки, накинул её на голову мертвеца, кивнул гаишнику и уехал. Гаишник достал телефон. Что он говорил, Лунин не слышал: слишком далеко, и машины – по трассе туда-сюда – шумели. У него ослабели ноги, он сел в траву. И затем он вдруг потерял ощущение времени и пространства. Впервые такое с ним случилось на трезвую голову. Очнулся лежащим на спине. Сколько лежал – не понял. В висках ломило. Хотелось пить. На обочине шоссе стояла «скорая» с распахнутой задней дверкой. Человек в белом халате вытянул из «скорой» носилки, положил на землю, сказал что-то гаишнику. Тот зачем-то огляделся по сторонам, неохотно подошел к мертвому телу. Вместе они приподняли труп, положили на носилки, задвинули в машину. Гаишник посмотрел на свои руки, будто впервые их увидел, потом обтер их о брюки. Лунин поднялся и на ватных ногах побрел в глубину леса.
Глава 3
Он позвонил ассистентке Кристине и сказал, что сегодня его не будет.
– Там у меня пара пациентов записана, пусть их Эльвира обслужит, если согласятся.
– Хорошо, Павел Сергеевич. У нее на это время тоже пациенты, но это решим, – ответила Кристина.
– Приходила тетка, которая с претензией? – спросил он.
– Да. Она в суд хочет подавать. Сказала, что моральный ущерб будет нам стоить миллион рублей. Я навела справки. Одну коронку ей поставили в «МастерДенте», вторую – в «Элите», третью, видимо, решила у нас. Девчонки говорят, пришлось деньги возвращать, она им тоже судом грозилась.
– Вот мымра! – возмутился Лунин. – Может, нам не бояться суда? Биться до последнего?
– Девчонки посчитали: дешевле вернуть деньги. Да и тетка какая-то не простая, служит где-то.
– Ладно, я подумаю.
Потом он позвонил Ольге и сообщил, что вечером встретиться не получится: завис в деревне, ждет бригаду, которая будет ставить забор из металлопрофиля. О том, что с ним произошло, Лунин рассказывать не стал. Ольга была беременна, пусть срок небольшой, но не надо бы ей пока про все эти ужасы знать.
– Очень жаль, я так ждала сегодняшнего вечера, – сказала Ольга. – Тогда завтра?
– Завтра обязательно. – Лунин, помолчав, виновато продолжил: – Еще не успел переговорить. Пока ситуация не позволяет.
– Понимаю, – сказала Ольга. – Тебе виднее.
От нечего делать и чтобы убить время, Лунин решил поискать грибы. Он бродил по лесу, помахивая перед собой прутиком, чтобы не наткнуться на противную паутину. Хорошо бы найти сыроежек, тогда можно было бы, наверно, заглушить голод, который подкатывал к горлу. Грибов он не нашел, наткнулся на редкие кустики земляники, но разве молодой, здоровый организм ягодой накормишь? Надо идти в деревню да поесть чего-нибудь там. Действительно, чего уж до такой степени трястись.
Позвонила Вера.
– Павлик, ты, наверное, есть хочешь? Я сварила картошки, и у нас сало есть. Давай, я тебе принесу, поешь горяченького.
Голос у нее неожиданно звонкий, напористый, она явно в хорошем настроении. Видимо, для таких, как Вера, в страданиях ближнего есть что-то веселящее. Лунин представил, как она, словно партизанка-разведчица, с корзинкой в руке углубляется в лес, украдкой озираясь по сторонам, как торжественно выкладывает перед ним снедь, как терпеливо и преданно ждет, когда он утолит голод. Этот спектакль ему трудно будет вынести.
– Я сейчас сам приду, – сказал Лунин. – Надоело здесь куковать.
Он нарвал зеленых кустиков земляники с редкими на них ягодами, заполнил ведро, закрыл машину и, как был в штормовке, быстрым шагом, почти бегом подался по лесной дороге в сторону деревни. Ну, якобы ходил за грибами да ничего толком не нашел. Мало ли что, кому какое дело.
Выйдя из леса, он замедлил шаг. Обширную прогалину, залитую солнцем, поросшую крапивой, полынью и репейником, миновал без приключений, никого не встретив. Вдали за зарослями черемухи виднелся «жигулёнок», два мужика кидали в прицеп песок лопатами. Он их не знает, они его, наверняка, тоже, да и далеко, не разглядишь. Вот он уже идет по деревенской улице, а вот и их дом. Вернее, дом не их с Верой, а его родителей – отец купил эту столетнюю хибару с шестнадцатью сотками огорода лет пятнадцать назад. А молодым, когда наметились дети, соорудили пристрой в одну комнатку, чтобы имели свой угол для летнего отдыха. Когда Лунин решил разводиться с Верой, он не хотел делить трехкомнатную квартиру, чтобы не ущемлять детей, и перед ним встал вопрос: а где же ему жить? И придумал построить дом на огороде у родителей. А что? Город близко – двадцать пять километров, асфальт, ехать по времени всего ничего. В Москве, говорят, вообще по два часа домой с работы добираются, а тут топнул – и вот моя деревня, вот мой дом родной. Сруб из бревен – семь на восемь – уже возвышается на огороде, следующий этап – возвести крышу, что Лунин непременно сделает. Но пока это не актуально: они с Ольгой взяли квартиру-двушку в ипотеку.
Лунин торопливо жевал картошку с салом. Торчать в лесу было невмоготу, потому он и потащился в деревню, но теперь он уже беспокоился о машине, представляя жуткую картину, как местные алкаши-наркоманы – а их по деревне хватает – курочат его «логан». Вера налила воду в электрочайник.
– Никому ничего я не стала рассказывать, – произнесла она с улыбкой. – И про то, что ты якобы ремонтируешь, тоже не стала. Сказала маме, что мы в кои веки решили вместе одни побыть. Детей из садика она заберет. Грядки я полила.
Ее жизнерадостность раздражала Лунина. Совсем недавно сидела в машине насупленная после его вчерашних откровений, когда он, стараясь оставаться спокойным, объяснял ей, что ему плохо рядом с ней, что у него уже сердце прихватывает от их совместного проживания. А тут развеселилась. Злорадствует, что ли? Радуется его беде? Может, сейчас как раз и объявить ей, что он уходит от нее? Выложить все, что у него на душе? И будь что будет! И Ольге можно сообщить, что разговор состоялся, назад у него дороги нет.
