– Тише ты, медведь, – из темноты, откуда-то со стороны общежития, раздался свистящий шёпот Таланика. – Иди сюда.

Пробравшись по клумбам на зов приятеля, он увидел того, стоящего у приоткрытого окна. – Забираемся, пока сторож не заметил. Это чулан. Здесь ставню можно открыть снаружи, я ещё днём проверил.

Быстро прошмыгнув в окно и прикрыв его, будущие представители потустороннего мира, присели передохнуть.

– Одевай, ты повыше меня будешь, видишь какое здоровое. – Миша протянул ему какое-то белое платье с кружевной вышивкой, с пышными рюшечками и оборками. – Не знаю, для какого события это было сшито, но для нашего маскарада – самое то! А маска-то! Ну, ты мастак. Вот будет забава.

Натянув на товарища платье и маску, Таланик придирчиво оглядел его:

– Башмаки придётся снять – привидений в башмаках не бывает. Идти нужно медленно, как бы скользя над полом, а звуковое сопровождение я тебе обеспечу.

Закончив инструктаж по поведению приличного привидения, Миша, приоткрыв дверь чулана, выглянул в коридор:

– Сейчас направо и вверх по лестнице, там как раз спальни. Только я тебя умоляю, доиграй до конца, а то посрываешь всё и будешь хохотать. Нужно, чтобы они прониклись, прочувствовали всю прелесть столичной жизни. Ха-ха-ха. Надолго же они запомнят сегодняшнюю ночь. Ну, всё, пошли.

В спальне общежития только недавно угомонились, сказывался день, так насыщенный событиями. Лёжа, долго разговаривали, делились впечатлениями. Но сон постепенно вступал в свои права и редкие реплики, произносимые в темноте, понемногу стихли. Тусклый лунный свет, проникая в окна, придавал интерьеру комнаты завуалированные размытые очертания. Внезапно, откуда-то издалека послышался тонкий тоскливый вой и, тихонько скрипнувшая дверь, отворилась. На пороге показался белый силуэт. Медленно, разведя руки в стороны, он беззвучно поплыл по проходу, поворачивая голову в одну сторону и в другую, как будто разглядывая не прошеных гостей. Несколько кроватей скрипнули – это бодрствующие ученики, вжавшись спинами в подушки, с паническим ужасом глядели на плывущую фигуру. Шурша своим саваном, привидение остановилось и медленно развернулось. Парень, чья кровать оказалась совсем рядом начал истово креститься, а заметив, что призрак поворачивает в его сторону голову, истошно закричал. Тот час, как будто ожидая этого первого живого крика, завопили со всех сторон. Павел, уже изрядно вспотевший в своей маске, растерянно затоптался на месте, судорожно соображая, что предпринять дальше. Такого развития событий никто не планировал, и выпутываться из этой ситуации, сохранив статус привидения, нужно было срочно. Таланик, как назло, развылся так, что не понятно было, от кого шуму больше. Решив, что ретироваться ему лучше через противоположную дверь, а там будь, что будет, Павел резко развернулся и застыл от увиденного. В сажени от него стоял тот самый юноша, на которого он обратил внимание днём, и, держа на вытянутых руках икону, читал какую-то молитву. Губы его быстро произносили слова, но бледное и взмокшее лицо оставалось сосредоточенным и решительным. Волнение, несомненно, выдавали его глаза, но стойкость и сила его духа были потрясающими. Парусиновая тряпица, в которую и была, по-видимому, завёрнута икона, лежала у его босых ног. На фоне звукового бедлама, царившего вокруг, маленькая, но какая-то нерушимая фигурка выглядела так внушительно, что уже призрак почувствовал себя не в своей тарелке. Не в силах больше выдерживать этот тревожный, но вместе с тем сострадательный взгляд, Павел бросился бежать обратно к входной двери. Мысли о величавом возвращении вылетели у него из головы, и только желание поскорее смыться оттуда гнало его к выходу. Двери, которые, казались, совсем близки, вдруг отворились, и на пороге появился Зернов, держа в руке подсвечник с тремя зажжёнными свечами. Сухощавая фигура его была облачена в белую ночную сорочку, а ночной колпак, вероятно впопыхах одетый им, съехал на затылок и вбок, придавая встревоженному лицу довольно комичный вид. Предварительно слыша отчаянные крики, а теперь увидев стремительно надвигающуюся белую фигуру с чёрными дырами глаз, Петруша в ужасе отшатнулся и, выронив подсвечник, упал без чувств. Павел, летя по инерции и запутавшись в складках своего наряда, споткнулся о его ноги и с ужасным грохотом растянулся рядом.

В коридоре послышался топот ног, показались огни свечей и к месту происшествия уже спешили работники из обслуги. Таланик, который оказался между приближающейся процессией и спальней, заметался по коридору, тщетно пытаясь найти хоть какую-нибудь лазейку. Со стороны улицы, тем временем, раздались свистки и хлопанье дверьми, а вскоре и топот копыт коней подоспевшего патруля. Строганов-младший, сын профессора медицины и почётного гражданина, стянув ненавистную маску, сидел на полу, облачённый в платье с пышными юбками, из которых торчали ноги в белых и грязных чулках. Вокруг суетились какие-то люди, поднимающие и уносящие бедного Петрушу, выглядывали настороженно ученики из спальни, но переполняющее чувство жгучего стыда не давало Павлу воспринимать происходящее. Он уставился в пол, обхватил голову руками:

«Боже! Что я здесь делаю! Какой ужас».

И вдруг понял, осознание этого пришло не сейчас, а тогда, когда он посмотрел в глаза этого парня! Именно тогда он проникся и почувствовал всю мерзость происходящего. Словно рубеж, разделяющий сделанное до и после, прочитал он в его глазах. Внезапно возник образ матери и отца. – Господи. Какой позор, – простонал он и стал подниматься.

Всё, происходящее впоследствии, напоминало дурной сон. Печальный и вместе с тем сожалеющий взгляд матери, как будто она хочет что-то спросить, но не решается, терзал его жутко. Но самое страшное – это отец. Он замолчал! Не было ни скандала, ни разбирательств. На следующий день после случившегося, Николай Ильич был вызван курьером к директору Козену Фёдору Андреевичу для беседы. Вернувшись оттуда, он вызвал сына к себе в кабинет и казённым сухим тоном произнёс:

– Сударь. Вы уже взрослый человек и, как показали недавние события, научились самостоятельно принимать обдуманные и взвешенные решения. Возможность учиться дальше у Вас будет, но на моё дружеское расположение прошу впредь не рассчитывать. Я гордился начинаниям и стремлениям своего сына, но на его месте оказался фигляр и паяц. Неужели позор, который мне сегодня довелось испытать, есть достойная плата за Ваши развлечения?

Выйдя из кабинета отца, Павел, в смятённых чувствах, побрёл к себе в комнаты. В доме, на постоянной основе, жили две горничных, кухарка, повар и истопник, который также исполнял обязанности кучера, ещё множество незаметной челяди, но гнетущая тишина наводила на мысль, что вокруг, ни души. Ощущение того, что он только что потерял что-то самое важное, дорогое и близкое, отчаянно терзало его изнутри. Бросившись на кровать, молодой человек горько зарыдал.

Тем временем, в своей гостиной, тётушка Таланика Ксения Павловна Малицкая, обмахиваясь китайским веером, причитала:

– Бог мой, Мишель! Тебе отказано в продолжение учёбы, какой ужас. Я немедля пишу твоему отцу, надо же что-то делать. Или нет. Я сейчас же еду к господину Козену и пускай мне, вдове боевого генерала объяснят, в чём обвиняют моего мальчика, а не присылают вот этого, – она презрительно махнула в сторону официального уведомления, лежавшего на столе. Конечно же, никуда Ксения Павловна не поехала бы, так как, несмотря на то, что была генеральшей, женщиной была не конфликтной, а множество столичных знакомых было ярким тому примером. Миша угрюмо прятал глаза и, улучив минутку, шмыгнул к себе. Настроение было препаршивым, хотелось подальше от всех спрятаться и никому не показываться на глаза.

«Да, ситуация отвратительная, – думал Таланик. – Но может быть ещё хуже. Письмо, отправленное тёткой отцу, наверняка приведёт того в бешенство. А вот пояснить, да чего уж там – повиниться, будет некому. Получится, что он здесь спрятался за тёткиной спиной. Нужно…нужно ехать, ехать самому и молить родителя о пощаде. Только так будет шанс хоть как-то спасти положение».