Миссис Кроули расставила на столе сервиз, поворошила поленья в камине и удалилась так же тихо, как и вошла. Сириус прикрыл глаза и сделал глоток чая, громко прихлёбывая. Ремус вздохнул. У него не было ни единого шанса извиниться, и это грызло его изнутри, буквально сводило с ума. Отставив чашку, он вернулся к игре, бездумно перебирая клавиши одну за другой — какофония обрела смысл, ноты встали на нужные места, сложились в знакомую с детства мелодию.

— Frère Jacques, Frère Jacques… Dormez-vous? Dormez-vous? — Ремус улыбнулся уголками губ, напев стишок. Он любил эту песню, она была красива своей простотой и всегда приходила на ум, когда он задумывался о своём детстве. [1]

Сириус повернулся.

— Если вы такой любитель французских песенок, почему бы вам не сыграть мне «Авиньонский мост»? Но, увольте, танцевать я не буду. [2]

— Прекратите издеваться, — вопреки своим словам Ремус рассмеялся. Сириус Блэк казался ему всё более очаровательным в своей беспардонности и абсолютном недружелюбии. Он был резким и мрачным, но чем больше колкостей он говорил, тем добрее выглядел в глазах Ремуса. Вероятно, всё это лишь защитная реакция, обоснованная болезнью, — Блэк спрятал сам себя в непробиваемую броню насмешек, которую едва кто-либо был в состоянии одолеть.

Ремус начал заново и напел рифму на родном языке, затем повторил на немецком и сыграл без слов. С его плеч наконец-то спал груз неловкости, выдуманной ответственности и вины, которую он испытывал на протяжении нескольких дней, будто это из-за него великий композитор лишился своего главного инструмента — слуха. Ремусу сделалось легко, и ответная улыбка — без злости и сарказма, — мелькнувшая на лице Сириуса, окончательно его успокоила.

— Завтра в это же время, — на этот раз Блэк не стал провожать ученика до дверей. Он закрыл крышку фортепьяно спустя две композиции, что означало окончание урока, и молча указал в сторону выхода. Ремус оставил на отполированном инструменте монеты, надел тёплый и высохший сюртук и вышел в коридор. Сириус не простился, только проводил его взглядом и тут же скрылся в неизвестном направлении, будто и не было никогда.

Попросив миссис Кроули позвать кучера, Ремус ступил на мокрое крыльцо. Дождь так и не прекратился, он стучал по пузырящимся лужам, бил в окно и захлёстывал за шиворот, заставляя плотнее запахнуть плащ и повыше поднять воротник. Уже сейчас Ремус ощущал лёгкий озноб и поспешил забраться в экипаж, в котором долгое время трясся на кочках и ухабах, пока, наконец, и вовсе не застрял посреди размытой дороги.

— В чём дело, Томас?

— Колесо провалилось, сэр. Боюсь, мы тут надолго, — кучер виновато развёл руками. Ремус тихо застонал и выбрался наружу. Ему никогда ещё не приходилось толкать экипаж из ямы, стоя по колено в грязи под проливным дождём. Куски мокрой глины летели во все стороны, облепив волосы и лицо. Кучер кряхтел, графский отпрыск Ремус Люпин бранился так, что его крепкого словца смутились даже лошади, тревожно зафырчав.

Ноги скользили, руки не слушались, тело предательски ныло, отказываясь повиноваться. Ремус впал в отчаяние, из последних сил наваливаясь на повозку.

— Раз, два, взяли! Ну же! Чёрт бы тебя побрал!

Экипаж заскрипел и, наконец, поддался. Оба мужчины, резко потеряв опору, рухнули в глубокую лужу. Грязная вода попала в рот — Ремус тут же ощутил на зубах скрипящий песок, защипала в глазах, заставляя жмуриться.

Уже сидя у огня, закутанный в несколько слоёв покрывал, но всё ещё дрожащий от холода, Ремус проклинал сегодняшний день, дурацкие занятия музыкой и погоду, насланную на Англию непонятно за какие грехи. К вечеру стало совершенно ясно, что завтра и послезавтра, и ещё как минимум неделю он останется в постели, а это значит, что его попытки сблизиться с Блэком и поездка в город действительно были бессмысленными.

Всю ночь Ремус Люпин провёл в бреду, обливаясь потом и стеная от боли, выкручивающей суставы. Появление утром доктора не облегчило его участь, но по крайней мере помогло наконец-то заснуть. Перед тем, как провалиться в сон, Ремус всё же успел шепнуть: «Скажите Блэку, что мне ужасно жаль».

***

О чём именно сожалел Люпин, никто из присутствующих так и не понял. Ремус проспал до обеда, и когда вновь открыл глаза, то первым делом увидел дымящуюся чашку с супом, стоявшую на приставном столике.

— Мозли, я не голоден, — прохрипел он, пытаясь перевернуться на спину.

— Доброе утро.

Ремус вздрогнул и зашевелился, сражаясь с одеялами и пледами, буквально придавившими его к постели. Этот голос…

— Я не получил от вас телеграммы. Подумал, что вы опаздываете. Подождал за чаем до одиннадцати. И до двенадцати. После попросил узнать, в чём дело. К двум мне сообщили, что вы больны. Поэтому я приехал, — скрипнуло кресло, Сириус поднялся и подошёл ближе, кладя на грудь Ремуса блокнот и карандаш, — чтобы лично убедиться, правда это или ложь. Как я вижу, вам действительно нездоровится.

— Какая проницательность, — проворчал Ремус, с трудом садясь. Он взял трясущимися руками блокнот и принялся писать. — Спасибо за беспокойство, мистер Блэк. Мой экипаж застрял вчера на дороге, и мне пришлось искупаться в грязевом пруду. Мне не понравилось. Вы давно здесь?

Сирус слегка нахмурился, вчитываясь в неровные буквы, и хмыкнул. Немного помедлив, он опустился на край постели и потянулся к чашке с супом.

— Около получаса. Нашёл у вас увлекательную книжицу. Ваш дворецкий сказал, что вам нужно поесть. Открывайте рот.

Он сглотнул. Сириус на самом деле взял ложку, зачерпнул ею бульон и поднёс ко рту Ремуса с настолько невозмутимым видом, что тот захлебнулся вдохом. Но всё-таки подался вперёд и послушно открыл рот, в бешеном темпе строча следующее:

— Я могу поесть и сам, мистер Блэк, — отбросив карандаш, он забрал у гостя и плошку, и ложку, с жадностью начав уплетать куриный бульон. За всей этой суетой и наигранным голодом Ремус пытался скрыть свою дрожь, волнение и ужас, окатившие его ледяной волной. Сириус не двигался, разглядывая не то узоры на супнице, не то что-то на руках, её державших. Разделавшись с обедом, Ремус залез обратно под одеяло, натянув то до носа. Ему было… страшно? Неловко? Или просто стыдно?

— Не думайте, что ваша болезнь может служить оправданием. Даже смерть вас не спасёт от необходимости играть. Я наказал вашему дворецкому…

— Камердинеру, — прошептал Ремус, всё ещё укрытый одеялом и уверенный, что сказанное никто и никогда не услышит.

— …следить за вашим режимом. Как только спадёт жар, вы сядете за клавиши и продолжите. Я даю вам две недели, — Сириус поднялся, взял с кресла книгу и направился к двери. — Две недели, чтобы выучить девятую сонату Моцарта. Хотя этого времени достаточно, чтобы написать собственные, — он помедлил, будто собираясь сказать что-то ещё, но только качнул головой. — А теперь — прощайте.

Ремус откинулся на подушки и беспомощно застонал, сжимая в руке карандаш. Дверь за Блэком уже захлопнулась, но он всё ещё ощущал себя не в своей тарелке. Как общаться с этим человеком? И как убедить его, что из него, Ремуса, не получится Моцарта, как ни старайся. Он отбросил карандаш и посмотрел на блокнот, так и оставшийся лежать на груди. Мягкая кожа, качественная бумага. Должно быть, стоил целое состояние и был дорог хозяину — Люпин заметил, что некоторые листы замялись и припухли от времени, вероятно, внутри было немало исписанных страниц. Ремус неожиданно сам для себя притянул блокнот ближе и прижался к нему щекой. От книги пахло так же, как пахло в доме Блэка — пылью и полировкой. И музыкой. Кто угодно скажет, что у музыки нет запаха, но теперь Ремус знал — это не так.

Сириус Блэк не просто жил музыкой — он был пропитан ею насквозь. И это было прекрасно.

Комментарий к Глава вторая, о французских песенках

1) Frère Jacques (фр. Братец Якоб) — французская детская песенка, возникшая по разным версиям в XVII-XVIII вв.

https://www.youtube.com/watch?v=Oxvux2vOj00

2) Sur le Pont d’Avignon (фр. На мосту в Авиньоне) — французская песня XV века.